Письмо, полученное вчера, было третьим (если считать невразумительный обрывок, прилетевший ко мне на третьем курсе университета - четвертым).

Уже почти ночь. Темно-фиолетовое небо ясно, сияющие точки звезд мигнут, если их застилает редкое облачко, и снова горят пронзительно-белым ровным светом. Тире-тире-точка-тире-тире... Шлют и шлют телеграфные сообщения с самого начала времен...

Мост между двумя городами, за тонким стеклом кафе плавают в черноте провала огненные шары, похожие на колеблющееся от ветра пламя свечи. Их относит ветром, подлетают другие. Движущиеся фонари.

И пробегают всполохи - фиолетовые, зеленые, белые - от сияющих вывесок.

Густой, похожий на земной шоколад напиток с шапкой розовых сливок, блюдо с крохотными бутербродами и фотография, прислоненная к светильнику.

Фотография немного поцарапана, угол помят. Это понятно - тот аппарат, который лежит у меня в ящике, под носками (а каким же еще "я из будущего" могла отправить фотографию?) вечно мнет бумагу, может и совсем "зажевать".

На фотографии - я, года на три-четыре старше. Непривычная прическа, слегка асиметричная. Одноэтажный дом с почти плоской крышей. Боковых стен не вижу, мы (я и неизвестный мужчина) стоим перед стеклянными раздвижными дверями-стенами. Я читала про Тарх-э-нанг - это, скорее всего, задний дворик, дальше - река, вдоль которой на изрядном расстоянии друг от друга стоят похожие на наш дома. Несколько деревьев с гладкими светлыми стволами и ярко-красными листьями.

Мы улыбаемся, мужчина заботливо набрасывает мне на плечи сине-зеленый платок с черными кисточками. Судя по нашему счастливому виду, нам вместе очень хорошо. На руках у нас - одинаковые браслеты, по обычаям Тарх-э-нанга их носит супружеская пара. За стеклом я вижу столик с чашками, тонкие золотые свечи. Шкаф с книгами я различаю уже смутно, но уверена - часть книг моя. По крайней мере, вижу несколько знакомых корешков и большое фото сына с кошкой на руках (этот фотопортрет у меня и сейчас в книжном шкафу).

У моего будущего мужа умное, доброе лицо, не красавец, но черты лица правильные. Выше меня (это, впрочем, несложно), короткая стрижка. На вид лет сорок пять - пятьдесят. Любопытно - кто он? Есть ли у него дети?

Если есть, то, наверно, взрослые, как и у меня. На лужайке догган, большой, черный, грызет кость. Короткая шерсть на боках серебрится - значит, лет ему немало. И значит, пес, вероятнее всего, изначально принадлежал мужчине, а не выбран нами - вместе. Может быть, я его полюблю, вон какой огромный и милый... И все же, чтобы полностью своим почувствовать - это щенком надо брать...

За домом, далеко на горизонте, синие горы в синей дымке. Чуть поодаль - высокие белесые метелки инопланетной травы. Я видела их фотографии зимой - они покрыты инеем и кажутся зарослями кораллов.

На обороте фотографии карандашная надпись: "Все будет хорошо, не переживай".

Первое письмо я получила, когда мне было двенадцать лет.

...Лето, каникулы, старая тихая девятиэтажка окнами во двор. Тополя гладят серебристо-зелеными листьями стекло, роняют белый пух - и ветер уносит его. А некоторые белые клубы с крохотными семечками оседают на давно не циклеванных полах с шаткими дощечками паркета.

Моя двоюродная бабушка, я зову ее тетя Рита, ушла на вечернюю подработку. Дневной свет потерял полуденную яркость, но сумерки еще далеко. Я сижу за широким письменным столом у окна. Передо мной глубокая тарелка с вкуснейшими сырниками (я знала точный рецепт, но мне ни разу не удались именно такие), небольшая мисочка с черничным вареньем и книга, из-за которой я забывала и о сырниках, и о мягком вечернем свете, не слышала голосов за окном.

Если бы все это было сейчас... Я читала бы медленно, отрываясь после каждой страницы, чтобы посмотреть в окно, на медленно гаснущий день. Не спеша откусывала бы кусочек за кусочком...

Потому прекрасно понимала бы, что именно это - счастье, редкие мгновения безмятежности и полного согласия между миром и собой. Мгновения, которые надо длить, длить, длить, растягивать как можно дольше.

Такие мгновения падают крупицами полновесного золота - и не ценишь. А потом время сыплется, как песок, сквозь пальцы - не ухватишь, не сбережешь.

Но тогда я не была ни в коей мере склонна к рефлексии, потому, не отрываясь от книги, подцепляла сырник, по привычной траектории несла его к варенью, вытягивала шею, чтобы не капнуть вареньем на страницу (все так же не отрываясь) и отхватывала изрядный кус.

Взгляд почти не поднимался от страниц, но на какою-то секунду я подняла глаза. А когда снова уткнулась в книгу, увидела поверх книжного листа - лист бумаги. Немного смятый, не разлинованный, исписанный неизвестным мне почерком.

Мы все умеем придумывать разумные объяснения необъяснимому. В них всегда есть натяжка, но нам достаточно правдоподобия. И я решила для себя, что бумага была вложена между страниц книги, а я ее не сразу заметила.

Я не стала бы читать - но в первой строчке письма стояло мое имя.

"Лана! Читай внимательно и сделай все, как я тебе скажу. Когда будешь заканчивать школу и выбирать институт, не подавай документы в Университет Инопланетных Языков. Пединституты тоже обходи стороной. Иди в Институт родного языка. Учись как следует, готовься и постарайся поступить на факультет "Русский язык как инопланетный". И все будет отлично!"

О том, чтобы стать филологом, я тогда не думала. Я вообще свое будущее представляла неотчетливо. Хотела стать археологом-межпланетником, искать забытые города, только на других планетах, какую-нибудь местную Трою. Потом - биологом. Даже просила найти мне лабораторию, куда меня, может быть, взяли бы практикантом - я бы там кормила белых мышей, помогала бы в научных экспериментах. Какое-то время мечтала научиться играть на арфе (почему именно на арфе - не помню), но музыкального слуха не было совсем, так что мечта исчезла практически сразу. Иногда пугала родителей идеями, что пойду работать водителем трамвая (у них сократили рабочее время до шести часов в день), а в свободное время буду писать стихи.

Как ни странно, о письме я забыла. Какое-то время пыталась угадать, кто бы это мог написать, розыгрыш это такой или, может, писали совсем не мне. Но тетя Рита уверяла, что книгу не давала никому - и никого, кроме меня, с именем Светлана не знает.

Потом о письме я вспоминала все реже. И листок тот потеряла, в конце концов, или выбросила.

Правда, названия институтов отложились в памяти. И когда в старших классах выяснилось, что я ни на что путное не способна - только читать книги - мы стали искать информацию о гуманитарных вузах.

Родители настаивали на инопланетных языках. Престижно, можно по работе попутешествовать по всей Вселенной. Платят хорошо. Мы заглянули в интернет - ох, да там конкурс тридцать пять человек на место. На платном. А про десять бесплатных мест говорить просто как-то бессмысленно. То письмо, видимо, как-то всплыло у меня в памяти - очень смутно, скорее, как некий набор отрицательных ощущений от самого названия Университета (и пединститутов тоже - хотя туда конкурс был куда меньше). И я отправилась в Институт родного языка. Про тот факультет, который упоминался в письме, я не вспомнила. Точнее, что-то мелькнуло в памяти - но сама идея мне показалась дурацкой.

Следующее письмо, точнее, обрывок, получила на втором курсе института (того самого, родного языка), в конце сессии. Мне оставалось два экзамена: английский и вторая часть языкознания (языки внеземных цивилизаций). Насчет языкознания я не волновалась - на четверку смело могла рассчитывать. А англичанка придиралась... Проблема была еще в том, что тройки она практически не ставила - или хорошо-отлично, или приходи в другой раз. .