Перепады настроения, смех и слёзы, истерика и желание, чтобы кто-то погладил по голове. Отвращение к еде, отвращение ко сну, отвращение к сексу. Отвращение к жизни во всех её проявлениях.
Таблетки, меняющие разум, разрушающие основу, крошащие её без сожаления. Кому нужны психи? На них можно проводить эксперименты, не опасаясь огласки. Если эти люди что-то скажут, им никто не поверит. Кто они против дипломированных специалистов? Просто свихнувшиеся мальчики и девочки, которые не понимают, что всё делается им во благо.
После выписки положение вещей практически не изменилось. Таблетки так и остались в повседневном рационе Джулиана, и теперь они были для него жизненной необходимостью, а не прихотью, с которой можно запросто распрощаться. Он чувствовал, что от этих таблеток облегчения не испытывает. Они поддерживают в нём жизнь, они же её разрушают.
Единственным местом, где Джулиана ждали, и куда он мог вернуться, теперь была квартира Ромуальда. Не сказать, что эта перспектива его несказанно угнетала, вовсе нет.
До того, как наследственность дала о себе знать, разрушив привычный мир, Джулиан часто оставался ночевать в этом доме.
Они были парой, потому ничего удивительного в совместно проведённых ночах не проскальзывало, напротив, это было довольно закономерно, естественно, в какой-то мере. Теперь к ним применимо только одно определение.
Недоотношения.
Доктор и пациент, наблюдатель и объект наблюдения. На первый взгляд казалось, что всё по-прежнему, но только на первый…
Сорвав красивый занавес, можно было без проблем пронаблюдать реальное положение вещей, понять, что теперь это не настоящие любовные отношения, а нечто…
Джулиан не знал, как охарактеризовать собственное взаимодействие с Ромуальдом. Три года назад у них было всё, теперь остались лишь жалкие ниточки сострадания, которыми Ромуальд привязывал себя к сумасшедшей обузе. Он отказывался слушать доводы, приводимые Джулианом, и постоянно повторял, что вернёт его к нормальной жизни. Он пытался сделать это на протяжении трёх лет, но все попытки обернулись крахом.
У любого лекарственного препарата, независимо от того, к какой ценовой категории оно относится, найдутся побочные эффекты, если медикамент реален, а не является обычным плацебо, выписанным только потому, что принимающий врач обязан продвинуть продукцию на рынке. Чем сильнее препарат и серьёзнее болезнь, которую ему предстоит победить, тем больше побочных эффектов он имеет. Здесь Джулиан опирался не на людскую молву, а на собственный опыт. Он знал обо всём не понаслышке, он самостоятельно прошёл через все круги ада.
Удача окончательно от него отвернулась. Если бы в былое время, когда он считался Счастливчиком Джулианом, ему досталась парочка таких таблеток, он бы ничего не почувствовал, теперь же собрал весь комплекс побочных эффектов. Тошнота практически не покидала его. От приёма одних таблеток болел желудок. От тех, что угнетали желудочные боли, начинала раскалываться голова, словно кости черепа распиливали на тончайшие пластины, и в такие моменты хотелось влезть на стену. Те, что спасали от головной боли, вызывали сонливость и подавляли реакцию. Он мог смотреть на яркий свет, при этом не чувствовать, как слезятся глаза. Он был жалким и беспомощным. Ко всему прочему, кажется, ещё и импотентом.
Не сказать, что на фоне всего остального его это сильно волновало. Это открытие стало для него не более чем констатацией очередного факта. Ему плевать на тактильные контакты, он не испытывает сексуального желания, оно перестало играть какую-либо роль в его жизни. Теперь у Джулиана осталось только два ощущения, которые он различал. С трудом, но всё-таки различал, и это давало мизерную надежду. Состояние покоя и боль. Боль и состояние покоя. Не самая богатая палитра. Будто у художника отобрали все краски, оставив лишь чёрный и белый колер, и он вынужден довольствоваться столь жалким набором.
Депрессия, о которой так любили говорить бывшие коллеги по цеху, теперь не была для Джулиана пустым звуком. Он постоянно пребывал в этом состоянии. Не человек, а зомби, которому наплевать абсолютно на всё. Теперь он жил не ради себя, а ради Ромуальда, на грани сознания отмечая, что, возможно, в его жертвах никто не нуждается. Возможно, Ромуальд сам давно устал от этой борьбы и хочет найти покой, однако не может оставить бывшего любовника в одиночестве, опасается, ведь Джулиан в любой момент способен продемонстрировать нестабильность своего эмоционального фона.
Каждый новый день его жизни походил на предшественника, особо порядок действий не отличался. Еда, сон, попытки читать, хотя теперь он уставал не в пример быстрее, чем прежде. Приём таблеток, приём таблеток, приём таблеток. Ненависть ко всему живому, а, прежде всего, к себе. Утихание боли и очередные попытки сосредоточиться на повседневных делах. Он немного готовил, мыл посуду. Музыку не слушал, поскольку она оставалась болезненным напоминанием об удачах прошлого и невозможности вернуть всё это обратно.
Ромуальд пытался убедить его, что потеряно далёко не всё, и однажды…
Ромуальд единственный верил, что звезда его неудачливого экс-любовника – и камня на шее в настоящем – вновь способна ярко засиять.
Только он интересовался, хочет ли Джулиан вернуться на сцену. Только он готов был создать для этого возвращения все необходимые условия.
– Я хочу петь, но не так, как раньше, – однажды признался Джулиан.
– Тем лучше, – заверили его.
И тогда стало понятно, что у Ромуальда есть какой-то план, в детали которого он никого не посвящал, предпочитая вынашивать идею в одиночестве, чтобы потом сделать роскошный сюрприз.
Судя по всему, задумка была грандиозная, и денег в неё вкладывали немало. Но, кажется, этот вопрос Ромуальда заботил меньше всего, если вообще заботил. Его конечная цель состояла в другом, и он старался добраться до неё. Собственно, имея таких родителей, можно было не загоняться особо, только собирать сливки и наслаждаться жизнью.
Джулиан пытался понять, почему Ромуальд продолжает за него держаться, но ответа на этот вопрос не находил, периодически переводя его в разряд риторических, а потом снова возвращаясь к размышлениям. Анализируя их отношения, продлившиеся каких-то два года, он приходил к выводу, что это был не самый яркий роман из всех, что возможны в жизни.
Да, несомненно, им было хорошо вместе. Немало тем для разговоров, общие интересы, вполне себе неплохое взаимодействие в постели. Быть может, оно даже подходило под категорию отличного, но Джулиан и до курса в лечебнице не замечал за собой большой страстности. И особого восторга он не испытывал, просто сбрасывал напряжение и забывал о том, что произошло, до следующего раза. Не сказать, что он покорно терпел изощрения Ромуальда, но и при каждом удобном случае не стремился прыгнуть в койку. Наверное, это тоже было одно из проявлений его болезни, кто знает? Кто-то не может контролировать себя, а кому-то наплевать на эту часть жизни и отношений даже с тем, кого принято называть любимым человеком.
Теперь, когда даже прежнее, слабое либидо уснуло окончательно, Джулиан абсолютно не удивился бы появлению пассии у Ромуальда. Благо, выбор был не просто большим, огромным. Не в силу каких-то нереальных характеристик Ромуальда, а просто потому, что тот вполне мог позволить себе роман и с мужчиной, и с женщиной. У Джулиана желание и к мужчинам-то просыпалось редко. Женщины не вызывали никакой реакции, кроме благодарности за любовь к его творчеству.
Ромуальд активно увлекался обоими полами и не упускал возможности пофлиртовать с окружающими. Это не было потребностью, скорее, походило на стиль жизни. Без скрытого умысла, не ради пробуждения ревности, поскольку она в отношениях этих двоих тоже не проскальзывала. Если когда-то затесалась, то, скорее, со стороны Ромуальда, а не Джулиана.
После столь «страстного» описания собственных отношений Джулиана реально было обвинить в некой попытке приспособиться к другому человеку. В определённой степени даже мотив прослеживался. Роман с сыном продюсера был ему выгоден, более чем выгоден. Даже если известность пойдёт на спад, можно удержаться на плаву за счёт личных симпатий и внутрисемейных отношений. Однако, в тот период, когда отношения были любовными во всех смыслах, на ум мысли о выгоде не приходили вовсе. Просто он не являлся сторонником пламенных отношений, тяготея к чему-то более спокойному и размеренному.
