Родители, услышав приговор со стороны врача, не стали спорить и отстаивать до последнего свою точку зрения. Они лишь согласно кивали, мысленно прощались со своим отпрыском, выписывая ему билет в один конец. Путешествие в страшную комнату, где он проведёт остаток жизни, ограждённый от реальности. Впрочем…

Она совсем не страшная.

Она самая обыкновенная.

Ты привыкнешь.

Ты смиришься.

Ты будешь жить такой жизнью, Джулиан. Иначе нельзя.

Ты понимаешь?

Он не понимал. Он отказывался это делать.

И именно в тот момент осознал так чётко, как никогда прежде: у него практически нет единомышленников. Только один человек готов до последнего защищать и отстаивать его права на жизнь в социуме. И этот человек – Ромуальд Эган. Тот, кого Джулиан в момент знакомства воспринимал исключительно в качестве смешливого мажора, решившего поиграть в романтического героя. Джулиан был уверен на сто процентов, что Ромуальд бросит его в числе первых, скажет, что не желает иметь ничего общего с сумасшедшим уродом. Реальность продемонстрировала обратную картину.

И всё-таки желания Ромуальда оказалось недостаточно для того, чтобы отменить решение врачей и родителей Джулиана.

Ему хотелось кричать во всю мощь лёгких, повторяя раз за разом, что родители совершают ошибку. Он должен был докричаться до них, но чувствовал, что его действия равнозначны попытке метать бисер перед свиньями. Родители уже поставили на нём крест, окончательно смирившись с тем, что болезнь одержала победу над их чадом. Они даже не думали бороться и торопились избавиться от него до тех пор, пока он не превратился в обузу. С самого начала было понятно, что перспектив практически нет. С годами всё будет становиться только хуже. Спасти Джулиана способно чудо, а их, как известно, в принципе, не существует.

Для того чтобы обойти запрет и помочь Джулиану выйти из психиатрической клиники, Ромуальду потребовалось не менее полугода, и это время превратилось в бесконечность. Иногда Джулиану казалось, что его жизнь остановилась, и его совершенно случайно перекинуло из одного мира в другой. Вскоре выяснится, что это случайность, его вытащат, перед ним извинятся, и он снова вернётся к своей счастливой жизни, где есть сцена, поклонники, творческий процесс и Ромуальд.

Но закат сменялся рассветом, рассвет – закатом, а знакомые врачи никуда не девались, они появлялись каждый день, они давали таблетки, заставляли глотать их, вкалывали какую-то дрянь, шепча преувеличенно-заботливыми голосами, что это делается исключительно во благо, никакого вреда не причинит.

Джулиан не верил, он чувствовал, как распадается изнутри на части.

Эта мерзость жила в нём с рождения, в каждой клетке тела. Растекалась по венам, заполоняла каждую пору, она умело выжидала время, чтобы нанести сокрушительный удар, в конечном итоге. Быть может, он этого не замечал, а она подтачивала его изнутри каждый день, потихоньку ломала систему защиты, как вирус взламывает персональные компьютеры, а то и целые сети. Она не оставляла ему шанса, медленно подводя к тому краю, с которого он должен был шагнуть в пропасть.

Если до момента попадания в лечебницу он чувствовал себя живым, умел радоваться и, в общем-то, не столь сильно акцентировал внимание на своём недомогании, то теперь ему не оставили шансов. Мир в картонной коробке – всего четыре стены – за пределы этого пространства невозможно прорваться, оно навечно стало его домом. Приходится смириться с тем, что эту «уютную квартиру» не сдать в аренду, не перепродать. Его прописка здесь приравнивается к вечности. Один и тот же распорядок дня, одна и та же безвкусная еда, одни и те же лица. Вот от чего реально можно было свихнуться здесь, так это от однообразия, от молчания, от отсутствия надежды, как таковой.

Так, наверное, чувствовали себя те, кого в средние века приговаривали к смертной казни.

Джулиан понимал, что с каждым днём от его личности, которой так восхищались окружающие, остаётся всё меньше. Его место занимает кто-то другой. Нервный, неуверенный в себе, опасающийся каждого шороха, каждого звука. Иногда ему казалось, что собственное дыхание бьёт по нервам, с размаха, и заставляет выть от отчаяния. Это было жутко. Он опускался всё ниже и ниже и понимал, что подняться не сумеет. В какой-то момент это осознание превратилось в настолько осязаемое и реальное, что он проснулся с мыслью: так дальше жить нельзя. Тогда же, спустя неделю, он впервые поймал себя на размышлениях о суициде. Ещё через неделю предпринял попытку осуществить задуманное, грохнув стакан и применив его осколки в качестве орудия собственного убийства.

Конечно, раз уж он оставался жив по сию пору, попытка не увенчалась успехом. А статус психа получил ещё одно подтверждение.

Последний месяц в стенах лечебницы был особенно тяжёлым. Джулиан практически смирился с осознанием, что выбраться отсюда не сумеет. Тем удивительнее было осознать, что свобода совсем рядом. Есть человек, готовый поручиться за него, привозить, когда возникнет необходимость, на консультацию к лечащему врачу, да и вообще, что угодно сделать, только бы мир, состоящий из четырёх стен, разрушился, жизнь вновь заиграла красками, а радость вернулась.

Джулиан и сам не был против такого поворота, но, оказавшись на свободе, понял, что сломался. Он неоднократно обдумывал историю своей жизни, пропускал через себя, анализировал, находил те или иные крючки, за которые можно было зацепиться. Выводы делал неутешительные. До попадания в мир психиатрической клиники он был здоровее, нежели после.

Любящие – как будто – родственники вынесли ему вердикт и зачитали приговор. Они не пытались его спасти, они поставили на нём крест и позабыли о существовании. Пока он был известным исполнителем, имевшим популярность и мелькавшим на страницах глянцевых изданий, им гордились и превозносили. Но теперь… От былого образа не осталось ничего. Личности, как таковой, не осталось. Она разрушилась, отмерла часть за частью. Сгнила и заразила те ткани, что ещё оставались здоровыми в пределах этого организма. Джулиан больше не являлся тем человеком, каким помнили его окружающие три года назад, потому и путь на сцену был закрыт для него. Он сам его закрыл, понимая, что не сможет смотреть на тех, кто сначала кричал о любви к его персоне, потом с лёгкостью позабыл, а теперь вновь пришёл и смотрит. Более того, ему не хотелось больше шоу и концертов. Ему не хотелось перелётов и гастролей. Не потому, что он потерял связь с публикой и боялся её, а потому, что вообще не представлял себя частью социума.

Стены лечебницы отрезали его от актуальных событий, захлопнули дверь перед носом и принудили ограничить сознание этими стенами. Он оказался на свободе, но отделаться от былых ощущений не сумел.

Не оставляло в покое и ещё одно осознание, снизошедшее на него в прошествии определённого периода времени. Если раньше он был настоящей звездой, то теперь превратился в никчёмного психа, на концерт которого придут только ради фана. Поглазеть на сумасшедшего, выискивая промахи и ошибки, радуясь тому, что он спотыкается и временами забывает текст. Раньше такого не случалось, но кто даст гарантию, что не начнётся теперь?

Всем известно, что на несчастных обитателях психиатрических клиник частенько тестируют неизвестные лекарства, не прошедшие апробацию. Как на крысах или кроликах. Кого волнует судьба сумасшедшего? Родственники добровольно отправили его сюда, тем самым дали докторам карты в руки. Никто не удивится, если у подопытного кролика человеческого происхождения начнутся судороги, или взгляд остекленеет, или случится внезапный припадок. Кто озадачится, если такой неудачник замрёт на месте, ошарашенный пониманием, что не помнит текста своей песни? Кто посочувствует, когда он не сможет вовремя переставить ногу, запнётся и упадёт? Никто. Все только посмеются, и ради смеха продолжат ходить на эти шоу. Иных причин для наблюдения у них просто нет. Ведь это так весело! Чужие неудачи, чужая боль, чужие страдания.