Я приходил в вышестоящие органы, мне показывали карту и говорили: «Вот в этом створе ищите…» (Створ — расстояние между левой и правой границами поиска). Я шел, искал, своей части не находил и возвращался. И снова мне говорили в очередном штабе: «Вот тут ищите, ваша часть обязательно тут». И я снова отправлялся, и снова не находил. Целый день шел, хотя в последний раз мне сказали, что до моей части всего пять верст. Есть хотелось невыносимо.
И вот невдалеке я увидел деревню. Какие-то люди копошились на улице… Ничего не подозревая, я двинулся к ним, думая лишь о том, что вот сейчас попрошу хлеба, молока и, может быть, присяду ненадолго отдохнуть. Я уже приблизился к ним на расстояние около двухсот метров и только тогда увидел, что копошатся на деревенской улице… немцы. Я сиганул в сторону и залег в пшенице, решив затаиться до темноты. Ночь долго не наступала, а когда наконец пришла темнота, в деревне все зафурыкало, зашуршало, и они пошли. Я понял, что продолжилось их наступление и что я должен обязательно выскочить, опередить их. Они двигались по дороге. Шла их техника. Орудия и танки. А я полз, поднимался, бежал в темноте по полю. Падал на землю и снова полз, и бежал, и шел, моля Бога, чтобы они не остановились, не начали окапываться, укреплять свой передний край. Тогда бы я оказался за линией фронта. Так, двигаясь в темноте, то я опережал их, то они оказывались впереди меня. Выскользнуть все же мне удалось. А немцы все «перли» и «доперли» до предгорий Кавказа.
Крайне тяжелым было отступление нашей армии через Кавказский хребет. Опять передаю слово моей фронтовой книжке. Вот запись, которую я сделал, лежа на госпитальной койке, почти год спустя после преодоления перевала.
«Сначала мы шли по течению Урупа, потом вошли в Карачаевскую автономную область. Микоян-Шохор уже был занят. Мы его обошли несколько восточнее, вышли на узкую горную дорогу, ведущую в Кисловодск. Прошли Верхнюю и Нижнюю Мару, свернули с дороги вправо и вышли в горы. Горы — раньше я имел о них представление по Пушкину и Лермонтову… Я считал, что более поэтичного зрелища быть не может. Но как раз именно здесь чего-чего, а поэзии не было и в помине для нас. Это зрелище величественное и бесспорно поэтичное, но как для кого и в какое время — «Бытие определяет сознание».
Пока путь лежал по казачьим станицам Кубани и Урупа, я редко думал, что буду кушать завтра. Хорошо-плохо прокормиться можно было у населения. Сухой паек, который выдавали, я никогда не получал и не таскал его.
Но в горах пришлось позаботиться и о хозяйстве. Пятнадцать суток мы шли по горным тропинкам, не встречая ни единого человека. Иногда можно было встретить чабана, угнавшего свое стадо — и все.
Повозками ехать нельзя было, пришлось перегружать на вьюки. Весь запас провизии выдавали на руки — гречка и рисовая крупа, немного муки, табак. Весь паек на двоих умещался в одной сумке из-под противогаза. Нормы на каждый день нетрудно себе представить. И вот карабкались, карабкались по этим горам. Налазаешься до того, что поджилки дрожат. Наконец привал. И вот здесь еще нужно километров пять походить, чтобы набрать кизяку на обед или ужин. Обед или ужин — каша, другого меню нет. Иногда замешаешь и испечешь лепешку (мацу). Но это роскошь — муки мало. Вся пища без соли.
Единственное, что там прекрасно — это воздух и вода. Жара невыносимая — юг, но в горах не жарко, воздух чист и свеж. Я переносил эту жару значительно лучше, чем в средней России…
Вода холодная, прозрачная и прекрасная. Она как целебный бальзам возвращает силы человеку, измученному путешествием.
Бывало, идешь, идешь, попадешь на источник, вымоешь ноги, умоешься, сделаешь пару глотков — и снова готов продолжать свой путь.
На первый взгляд покажется странным, но мне пришлось в августе месяце терпеть и от холода — в горах жарко, пока солнце. Как только солнце зашло — холодно так, что зуб на зуб не попадает. Это от близости вечных снегов.
На третий день пути мы увидели Эльбрус. Его белая шапка была видна далеко впереди за целым рядом горных кряжей, шедших перпендикулярно нашему пути. Впереди ясно различается большая, почти непрерывная цепь гор, несколько возвышавшаяся над остальными, — это и был основной Кавказский хребет, высшей точкой которого является Эльбрус.
Мираж в горах настолько велик, что нам казалось, что до Эльбруса не больше 30–40 километров. Однако мы шли ровно четырнадцать суток, пока, наконец, вышли к селению Нижний Баксан, от которого по долине Баксана шла уже прямая дорога к Клухорскому перевалу, расположенному в тридцати километрах от вершины Эльбруса.
Даты не помню (это было в последних числах августа или сентября), но прекрасно помню тот вечер, когда мы достигли туристической базы, которая являлась отправным пунктом для туристов, преодолевающих перевал.
Сюда когда-то приезжали любители ощущений, вооружались кирками, палками, веревками; надевали специальные костюмы, ботинки с шипами и, тщательно подготовившись, завтракали только легкой пищей — шоколадом, например — как говорит инструкция туристам, найденная мною в здании базы, это лучшая пища перед восхождением, более того, рекомендуется брать шоколад и с собой. Подготовившись таким образом, люди начинали восхождение…
Пришли мы вечером, поужинали гречневой кашей, причем дровами нам служили остатки лыж и тех палок, которыми раньше пользовались туристы и которые еще не успели растащить новые проходящие «туристы». Поужинав, легли спать, проснулись утром и снова начали варить кашу — это вместо рекомендуемого шоколада. Решили, что при «переваливании» вряд ли будет возможность останавливаться и варить, и необходимо заготовить себе что-либо на день. Здесь заменителем шоколада должны были служить ржаные лепешки, которые мы замешивали с водой и жарили на воде — по три штуки на брата. Кстати, успешный ли это заменитель, мне не пришлось узнать, так как мой продсклад — противогазовая сумка, попала в начале восхождения к Фишману, и увидел я ее только на следующий день. Благодаря этому я выяснил другое, как мне кажется, более ценное, — можно преодолеть перевал ничего не кушая, а накануне утром вместо шоколада покушать гречневой каши. Нужно будет внести изменения в эту инструкцию туристам.
Погода нам явно не благоприятствовала. Шел мелкий осенний дождь, которому не придали особого значения, но который способен вымочить, что называется, до костей, — возможно, поэтому мы и не двигались.
Наконец, в первом часу — «Становись!» — пошли. Вся моя защита от дождя — румынская плащ-палатка, которая подвела меня, когда я еще не успел дойти до перевала.
Мы прошли по ровной лесной дороге километра четыре, когда увидели впереди себя довольно солидную гору, но не Кавказскую, а скорее похожую на наши Воробьевы горы — ее склоны сплошь поросли зеленой травой, местами кустарником, где встречалась и малина, а кое-где попадались и деревья, являя собой продолжение леса, по которому мы шли.
Началось восхождение. Люди шли гуськом, вернее, не шли, а почти ползли, распластавшись по склону, цепляясь за любые выступы почвы или кустарника, неизменно ошибаясь в своем выборе, — за что уцепиться — соломинка, за которую хватались эти утопающие, обязательно подводила, и они съезжали на животе расстояние вдвое большее, чем могли бы преодолеть при помощи этой соломинки. Короче говоря, когда мы вылезли на эту гору, откуда, собственно, только начинался перевал, зрелище было уже жалкое.
Я передохнул минут пять у колоды дерева — это был первый и последний отдых за весь перевал, и двинулся дальше.
Теперь уже путь шел по чисто кавказской природе. Был ясно замечен резкий переход к высокогорной растительности. Отсюда начинались громады гор, кое-где покрытые типично горной, выжженной солнцем травой и кустарником».
