— Ерунда, — сказал дракон.

Я моргнул.

— Я говорю: ерунда, — повторил он. — Почему бы не попугать их? Послушай, малыш, я бы мог тебе рассказать… — Он закатил глаза под тяжелые веки и издал звук: «Гла-ах». Потом снова тяжело задышал от распиравшей его злобы.

— Глупцы, глупцы, глупцы! — прошипел он. — Вся эта чертова орава. Зачем ты пришел сюда? Почему ты беспокоишь меня? Не отвечай! — тут же добавил он, останавливая меня. — Знаю, что у тебя на уме. Я все знаю. Вот потому-то я весь такой больной, усталый и старый.

— Мне очень жаль, — сказал я.

— Молчи! — крикнул он. Пламя метнулось аж до самого входа в пещеру. — Знаю, что тебе жаль. В данный момент, скажем так. В этот бренный дурацкий проблеск в бесконечном унылом падении вечности. Меня это не трогает — отнюдь! Молчи!

Его глаз резко открылся, как дыра, заставив меня молчать. Я закрыл рот. Направленный на меня глаз был ужасен. Я почувствовал, что проваливаюсь в него — неудержимо срываюсь в беззвучную пустоту. Он оставил меня падать — все ниже и ниже, навстречу черному солнцу и паукам^{67}, хотя знал, что я вот-вот погибну. Совершенно хладнокровное существо — змей до кончика хвоста.

Но в конце концов он заговорил, вернее, засмеялся, и все стало на свои места. Засмеялся, заговорил и остановил мое падение, но не из сострадания, а из холодного удовольствия знать то, что он знает. Я снова очутился в пещере, и жуткая улыбка зазмеилась на его морщинистом лице, а глаз опять наполовину закрылся.

— Ты хочешь знать ответ, — сказал он. — За этим-то ты и пришел. Мой совет тебе — не спрашивай! Поступай, как я! Копи золото — но не мое золото — и стереги его!

— Зачем? — сказал я.

— МОЛЧИ!

Пещера озарилась белым светом от драконова пламени, и каменные стены отозвались гулким эхом. Летучие мыши разлетелись, как пыль в амбаре, потом постепенно вернулись на место, и все снова замерло, неподвижно, будто безжизненно. Взметнувшиеся было крылья дракона расслабились и опустились.

Я ждал, казалось, несколько часов, съежившись и прикрыв голову ладонями.

Потом:

— Ты хочешь узнать про Сказителя?

Я кивнул.

— Иллюзия, — сказал он. Затем едва заметно улыбнулся, но согнал с лица улыбку, словно безмерно устал, изнемог от тяжести Времени. — Видишь ли, я знаю все. — Старческий голос притворно потеплел. — Начало, середину, конец. Все. Вот, скажем, ты: сейчас ты видишь прошлое и настоящее, как и все прочие низшие существа, — память и восприятие — и никаких более высоких способностей. Но драконы, мой мальчик, обладают совершенно иным разумом. — Его рот растянулся в подобии улыбки, в которой не было ни следа удовольствия. — Мы видим все с вершины горы: все время, все пространство. В единый миг мы видим и взрыв страсти, и последнюю вспышку гнева. Не мы вызываем угасание всего, понимаешь? — Он вдруг сразу стал нетерпеливо-раздражительным, будто отвечал на возражения, которые ему выдвигали так часто, что его от них уже тошнило. — Драконам нет дела до вашей куцей свободы воли. Тьфу! Слушай меня, мальчик. — Его тусклый глаз вспыхнул. — Если ты со своим знанием настоящего и прошлого вспомнишь, что некий человек поскользнулся, скажем, на банановой кожуре, или свалился со стула, или утонул в реке, то это воспоминание вовсе не значит, что ты вызвал то, что он поскользнулся, или упал, или утонул. Верно? Конечно, верно! Это случилось, и ты знаешь об этом, но знать не значит вызвать. Конечно! Всякий, кто утверждает обратное, — глупец и невежда. Вот так и со мной. Мое знание будущего не вызывает будущее. Я его просто вожу, точно так же, как вы на своем низшем уровне вспоминаете произошедшее в прошлом. И даже если, предположим, я вмешаюсь — сожгу, к примеру, чей-нибудь дворец — то ли потому, что у меня такое настроение, то ли потому, что кое-кто меня об этом попросил, — даже тогда я не изменю будущее, а всего лишь сделаю то, что видел с самого начала. Это, конечно же, очевидно. Будем считать этот вопрос решенным. Хватит о свободной воле и постороннем вмешательстве!

Дракон прищурил глаз.

— Грендель!

Я подскочил.

— Ну что у тебя за скучный вид, — сказал он и сурово посмотрел на меня, черный, как полночь. — Подумай лучше, каково приходится мне, — сказал он.

Я чуть снова не сказал: «Мне очень жаль», но вовремя спохватился.

— Люди, — сказал он, потом надолго замолчал, наполняя пещеру презрением, словно ядом своего дыхания. — Я вижу, ты понимаешь их. Считающих, измеряющих, создающих теории.

Игры, игры, игры! — Он фыркнул пламенем. — Они только думают, что думают. Никакого общего видения, общей системы, лишь схемки с отдаленным сходством, никакого соответствия действительности, не более чем мостики или, скажем, паутина. Но они сломя голову устремляются по паутине через пропасть, иногда им удается перебраться, и они думают, что это решает проблему! Я мог бы рассказать тебе сотни утомительно-скучных историй про человеческую глупость. С помощью своих сумасшедших теорий они составляют план дорог, ведущих в ад, а также с помощью длинных — отсюда-до-луны-и-обратно — перечней никчемных фактов. Безумие, самое что ни на есть заурядное безумие! Простые разрозненные факты, и факты, чтобы их соединить, — всякие там «и» или «но» — вот sine qua non[4] всех их славных достижений. Но таких фактов не существует. Связанность — вот сущность всего^{68}. Это их не останавливает, куда там. Они возводят мироздание из зубов, которые лишены десен и которым не на чем держаться и нечего жевать. Время от времени они, разумеется, чувствуют это; их гнетет ощущение, что все, чем они живут, — бессмыслица. У них возникает смутное подозрение, что такие высказывания, как «Бога нет», несколько сомнительны, по крайней мере по сравнению с утверждениями вроде «Все плотоядные коровы едят мясо». Вот тут-то им на помощь и приходит Сказитель. Дает им иллюзию реальности — скрепляет все их факты своим клейким подвыванием о связанности. Чушь собачья, поверь мне. Всего-навсего словесные выкрутасы. О действительной всеобщности он знает не больше, чем они, — даже меньше, если на то пошло; жонглирует все тем же хаосом атомов, условиями своего времени, места и языка. Но он сплетает все это, тренькая на своей арфе, и люди думают, что все, о чем они думают, оживает, думают, что небеса благоволят им. Это дает им силы идти дальше — чего бы это ни стоило. Что касается меня, глаза бы мои на них не смотрели.

— Понятно, — сказал я. Это было не совсем правдой.

Дракон улыбнулся и на миг показался почти дружелюбным.

— Учитывая все обстоятельства, — сказал он, — ты слушал внимательно и вдумчиво. Поэтому я расскажу тебе о Времени и Пространстве.

— Спасибо, — сказал я как можно искреннее. Пищи для размышлений у меня уже было, пожалуй, предостаточно.

Он нахмурился, и я больше ничего не сказал. Глубоко вздохнув, он поудобнее вытянул передние лапы и, на секунду задумавшись, начал:

— Во всех рассуждениях о Природе^{69} мы не должны забывать о различиях масштабов, в особенности о различиях временных промежутков. Мы (я имею в виду вас, не нас) склонны принимать в качестве абсолютной меры модусы доступных нашему наблюдению функций наших тел. Но, по сути дела, было бы чрезвычайно опрометчиво распространять выводы, сделанные на основе наблюдения, далеко за пределы того масштаба величин, в рамках которого производилось данное наблюдение. Например, очевидное отсутствие изменения в течение секунды ничего не говорит нам об изменении, происходящем в течение тысячи лет. Равно как видимость изменения в течение тысячи лет ничего не говорит нам о том, что может произойти в течение, скажем, миллиона лет; а видимое изменение в течение миллиона лет ничего не говорит о миллионе миллионов лет. Мы можем продолжать эту прогрессию до бесконечности; абсолютного мерила величины не существует. Любой промежуток времени в этой прогрессии будет большим по сравнению с предыдущим и меньшим по сравнению с последующим. Далее, все специальные исследования предполагают некие фундаментальные типы вещей. (Здесь я, заметь, использую слово «вещи» в наиболее общем смысле, включающем в себя действия, цвета и все прочие данные чувств, а также ценности.) Изучение, или «наука», как деятельность низшего разума имеет дело с ограниченным набором различных типов вещей. Таким образом, имеется, во-первых, разнообразие типов. Во-вторых, имеется определенность того, какие типы представлены в той или иной указанной ситуации. Например, имеется отдельное высказывание: «Этот предмет зеленый» — и более общее высказывание: «Все эти предметы зеленые». Именно с такого рода проблемами имеет дело ваш обычный рассудок. Несомненно, такие проблемы существенны на начальном этапе любого исследования — для низшего разума. Но всякое такое исследование непременно стремится выйти за свои пределы. К сожалению…