Я держалась за нить, которую сплела сама, и висела над самой пропастью вместе с шинигами. Все мои мысли поглотились страхом — я не думала ни о чем.

И только стучит по вискам, без остановки:

«Господи, помоги… „

Грелль

Все было хорошо, пока Такеру, неизлечимый мститель с похабным поведением, не начал толкать нас сзади, с яростью ударяя носом своего автомобиля. Мне ничего не оставалось сделать, как прибавить скорости.

Такеру упрямо догонял нас и уже почти достиг своей главной мишени.

Проиграть невозможно.

Рука поменяла положение рычага; я вложил в эту гонку столько силы, что на большее уже рассчитывать было нельзя. Чем быстрее ехала машина, тем сильнее тянуло к креслу. Зубы сами собой оскалились, сжались, не дали выход гневному шипению.

Тридцать метров… сорок пять… семьдесят… Это оказалось весьма трудным, но справился.

У нас плучилось.

Я только хотел улыбнуться и посмотреть на Юли, как все внутри неожиданно сжалось и будто приказало мне не делать ничего лишнего, кроме как тупо смотреть на дорогу и ни в коем случае не нажимать на тормоза.

Господь мой Бог… Опять?

Это начинается сейчас, именно сейчас, когда совсем не вовремя.

Прошлое без стука в мою жизнь настигло, вцепилось в рассудок и издергало струны моих едва не восстановленных нервов.

Я распят.

Исколот.

Как ни старался повернуть направление реки, она все равно накрывало потоком. Железное самообладание с треском и вновь сломлено, а из этой трещины вытекает прежняя бесноватость. Губы дергаются, и с них чуть ли не срываются первые за месяц дурные усмешки, но я кусал губы и боялся показать Юли, каким живу на протяжении нескольких лет.

Только это неизбежно… Никак.

Во мне просыпался психопат, который снова воспрянул своим сумасшедшим духом.

Магия его отчаянных порывов и безупречной силы доминирует над всем, что могу я. Она сильна, это бесспорно, не как у остальных.

Она предельная грань моего сознания. Она выходит за эту тонкую линию и режет меня, бьет; за последние года она доконала меня так, что я перестал ей сопротивляться.

Из меня сделали безвольного слабака, к тому же — юродивого.

Автомобиль мчался настолько, сколько позволял двигатель.

Пульсировало везде и громко, когда я метнул взгляд за руль: стрелка спидометра колебалась на самой последней цифре.

Показалось, что я уже погружаюсь в астрал, но старался держать баланс как можно дольше, чтобы не разбиться.

Не разбить ее жизнь.

Заколдованный вожделением, я посмотрел на девушку. Перед глазами встал ее раздвоенный бегающий взгляд и проникнутое страхом выражение лица. Я не слышал ее крики, потому что уже тонул.

В самом себе и в безумстве.

Вокруг все стало таким расплывчатым, что мне показалось: стоят горькие слезы.

Я не могу плакать. Не могу именно сейчас, но понимаю, что значит мокрая соль на губах и ранах.

Фаза помешательства была сегодня особенно острой: давно изучил свою маску. Но так и не сумел сорвать ее.

Мои руки усиленно сражались с чертовым управлением, превратившимся под стать моему помутнению трудным испытанием.

Юли…

Я только мог бессвязно, пьяно повторять ей, взволнованной, через огромную силу, сдавившую мои голосовые связки:

— Держись, умоляю… Ты будешь… жить…

Юлия

Я обеспокоенно взглянула на него: в шинигами прослеживалась скованность. Во всем: во взгляде, в движениях… в голосе.

— Держись. Крепче… Юли…

Грелль тихо стонал, выдыхая, словно сдерживался, как мог.

— Дер… жись…

Дрожащая стрелка спидометра медленно покидала последнюю цифру, уходила к первой.

В груди с болью разрывалось сердце.

В клочья.

Мы можем разбиться.

Я окликала Грелля, но тот меня не слышал.

Автомобиль соперника опять упрямо значился в зеркале заднего вида, и казалось, что все вокруг, подобно землетрясению, тряслось и раздваивалось в глазах.

Сердце замерло — стрелка на нуле.

Все пошло кувырком, как отскочило от трамплина.

Мир извернулся вместе с нами, переставляя землю и небо, отупляя сознание.

Мы можем погибнуть.

Сжимая губы, Грелль делал все, что мог.

Автомобиль скользил боком, заносился, скрипел резиной по асфальту, и так, что било по ушам; колеса очеркивали круг.

Я не понимала, что происходит. Звук разбивающихся боковых стекол не столько пугал, сколько угодившие острые обломки по моим рукам, инстинктивно закрывшим лицо.

Наступила тишина. Грелль прислонился лбом к рулю и дышал, опираясь руками о сиденье кресла; локти сгибались; дышал, выталкивая с хрипом слова:

— Выходи.

Не могла.

Растерялась.

— Я… что мне…?

— Выходи… Бы… стре… е…

Все кадры прошлого на время были забыты: моя жизнь катилась к обрыву, пододвигалась к нему леденящим ветром.

Я никак не могла отстегнуть ремень, пересекающий грудь, но вскоре под пальцами щелкнуло.

Открыв дверь, выскочила из машины.

Все чувства боролись во мне, тянули и толкали, крутились, но я словно оставалась на месте.

От него. К нему. От него. Проклятье…

К моей безысходности примкнул страх: из машины вылетел ненормальный смех. Я услышала его, прежде чем догнавший нас Такеру с грохотом врезался в бок нашей машины.

Тогда я окончательно не могла пошевелиться.

Прогремел оглушительный взрыв. Оранжевое облако яро поднялось к темным небесам и рассеялось там же стаей маленьких искр.

Я вскрикнула.

Две помятые машины сгорали дотла, отражаясь в моих глазах фейерверком пламени.

Я никуда не ушла, оставшись наедине с обликом, извивающимся в ряби пожара, из которого он вышел, как из стены тумана.

Взглядом я снова повстречалась с шинигами, который принадлежал далекому прошлому; который снова разбил зеркала и разбросал осколки.

За спиной жнеца не было ничего, кроме огня, но глазах отсвечивалась холодная зелень.

— Зачем ты здесь?

Не дожидаясь моих слов, он схватил меня за куртку и откинул назад: моя спина почувствовала твердость земли.

Широко распахнулись глаза.

Грелль стал другим. Он пришел в неистовство слишком быстро, не награждая вторым шансом на свободный вдох. Ногтями он остро чиркал по моему лицу, рукам, шее… по спине, заползая под одежду.

Я изнемогла, утратила все, что бы помогло мне.

Его низвергающееся беспамятство — на мои слезы и крики.

Теперь я лежала в пыли и никакими силами не могла преодолеть тяжесть боли, приковавшей меня спиной к сухому грунту. Кровь смешалась с землей и застыла темными пятнами на порванной одежде.

Сатклифф шел ко мне, и чем ближе, тем быстрее залихорадило в моих жилах.

Когда он стоял около меня, носками сапог упираясь в мое правое предплечье, из моего глаза покатилась слеза, разделяя кровавое пятно, и намочила ушную раковину.

Я смотрела не на него — в небо.

— Не трогай…

Но против моей воли его руки стальной хваткой держали меня, поднимая над землей. Пальцы задержались на молнии моей куртки.

Грелль смотрел в мои испуганные глаза.

Издалека несло ядовитой пригарью.

Я вжалась в его руки, будто боялась, что меня сбросят на самое дно бездны. Я хваталась за него, как за последнюю, но безрассудную надежду. Я дышала его безумством, несмотря на то, что оно сгубит нас обоих.

Каждое слово, сказанное мной, выдавливалось с силой:

— Грелль… очнись…

Я вдыхала его, чтобы ожить заново; держала, чтобы не потерять, а потеряться вместе с ним. Жила только им, и мне было наплевать, что он Смерть. У меня не получится отпустить, потому что я перешагнула, влюбилась в него так же безумно, как и он безумен сейчас, глядя на меня и опаляя собственным огнем.

Губы открываются снова, глотают слезы, а из горла вырываются всхлипы напополам с мольбой:

— Умоляю тебя, вернись… вернись…

Было слишком поздно повернуть время назад — бездна уже раскрывала свои объятия, стесняла холодными пальцами сердце. Внутри царствовало запустение, как в немом и бесконечном космосе.