Читатели, следящие за «Голубятнями», вряд ли заподозрят меня в симпатиях к Адобе. Но: sed magis amica est veritas. Уж не знаю, приложили ли к разработке Premiere руку смежники из Голливуда, но то, что Mediastudio Pro лабали сугубо компьютерные люди, сомнений нет.

Никифор Свиристухин — тончайший художник настроений, как никто другой чувствующий орнаментальный дух искусства. Если вспомнить слова Дьёрдя Лукача, хоть и марксиста, но величайшего философа XX века, о том, что подлинная эстетика начинается только вместе с орнаментом, а все остальное — от лукавого (да простят мне искусствоведы столь вольную перефразировку венгерского знатока прекрасного), можно с уверенностью сказать: Никифор постиг самую суть своего ремесла. Может быть, поэтому его с трудом переносят коллеги и обожают иноземные тугие кошельки: на последней персональной выставке было продано двенадцать картин Свиристухина — больше, чем за всю историю галереи гранд-отеля «Dedeman».

Читатель догадался, что я вновь изменил Понту Евксинскому и перенесся на недельку в молдавскую столицу, где в конце сентября начинается сезон муста — молодого, едва забродившего полусока-полувина — и творческих премьер. Кишинев и раньше обладал ярко выраженным гуманитарным привкусом, сегодня же, когда в вулканическую пыль разнесены остатки местной электронной промышленности бывшего советского военно-промышленного комплекса, кажется, никого кроме художников, поэтов и рыночных торговцев в городе не осталось. Ах да, еще родители «Молдавской Мышки» — компания RitLabs.

Итак, я сижу на кухне в мастерской Никифора Свиристухина, лопаю умопомрачительные конфеты «вишня в коньяке», заливаю их искрящимся кагором и наполняюсь детской радостью и озорством от хитрых улыбок котов, ворон, пескарей, морских бычков и четырехпалых девушек на густых масляных полотнах, которые Никифор одно за другим выносит из мольбертной комнаты и выставляет передо мной. На мгновение забываюсь и чувствую себя богатым пиндосским туристом, понимающе цокающим и слюнявящим банкноты. Без таких туристов Никифору не вытянуть — манера его письма не оставляет надежд на камерное малевание «в стол»: всякий раз, приступая к новой картине, он выливает на чистый холст море красок, задумчиво смешивает их в самых невероятных сочетаниях и тональностях. Подобное расточительство обходится Никифору в двести долларов ежемесячно на одни только краски.

— Слушай, Серега! Забыл тебе сказать! Я тут компьютер купил и теперь изучаю «Фотошоп»! — Никифор всегда изъясняется восторженно и взахлеб, однако данный контекст (писюк!), обставленный восклицательными знаками, смотрится невообразимо комично, — покатываюсь со смеха и сползаю под стол. Нужно еще знать подоплеку событий. В прошлой жизни (до того как превратиться в самого модного художника Молдавии) Никифор Свиристухин звался Колей Остапенко, был моим соседом по лестничной площадке и другом детства. Глядя на него и тогда и сейчас, я физически ощущаю фаустову остановку времени: все в выражении лица, в манерах, улыбке и мыслях художника выдает врожденное, органическое, героически непоколебимое неприятие мира науки и техники. Трудно вообразить себе человека более далекого от алгебры, червячно-шатунного механизма, микрочипа и ЦПУ. Его рука, филигранно орудующая кистью и шпателем, никогда не разбирала электрическую розетку, не меняла щетки в роторе пылесоса и уж тем более не проверяла уровень масла в автомобильном двигателе. И вот теперь такой человек восторженно сообщает мне о покупке компьютера и работе с «Фотошопом». С трудом прихожу в себя и говорю:

— Коль, ты совсем головой съехал? Зачем тебе компьютер??!!!

— Ты ничего не понимаешь, — заводится художник. — Компьютер — удивительно нужная вещь. С его помощью можно связаться с любыми галереями мира, передать рекламные материалы, буклеты, договориться о выставке.

Коля мечтательно закатывает глаза, однако уже в следующий миг грустнеет:

— Только я ничего не могу в нем понять! Этот Интернет, операционная система какая-то. «Уиндоуз», правильно? Жуть! Слушай, старик, в конце августа я ездил на рыбалку в дельту Дуная! Боже, какая красота, какие краски! А какие караси! Жерехи! Нарисовал там четыре картины! — Коля радостно и облегчением похеривает компьютерную тематику, переключается на приятное и уже мчится в мольбертную комнату, чтобы поделиться ярким светом своих дунайских картин. Не-е-ет, дружище, теперь ты так просто от меня не отделаешься! Я мертвой хваткой впиваюсь в друга и силком возвращаю его к постылой реальности:

— Коля, Коля, погоди! Ты мне лучше скажи: с Интернетом оно понятно, но вот зачем тебе «Фотошоп»?

— Как зачем?! Буклеты рекламные создавать! Например, этот последний — из «Дедемана» — у нас вышел просто замечательно!

— «У нас» — это у кого?

— Чудак человек, у нас с компьютерным дизайнером. Я принес слайды, и мы вместе всё сверстали. Ну, в смысле, что он верстал, а я ему говорил, где и что размещать.

— Ладно, буклеты — это понятно. Хотя ты тут, Коля, мой дорогой, что-то путаешь: верстают в других программах, а не в «Фотошопе». А «Фотошоп» — это для творчества. Вот и скажи мне: ты собираешься творить в этой компьютерной программе?

— Ты что — издеваешься?! Как же можно творить в «Фотошопе»?! Там все на готовых образцах, на сэмплах! Никакой свободы!

Конечно, Николай ошибался: есть в «Фотошопе» не только сэмплы, но и инструменты — какие никакие, но все ж аналоги кистей и шпателей. Так что свобода есть. Свобода ни при чем. А вот что при чем, так это душа. Дух. Жизнь. Именно этих эфирных сущностей не хватает «Фотошопу» в частности и всем компьютерам вместе взятым — в целом. Поэтому нет души и жизни в компьютерных играх. Нет души и жизни в фильмах «Матрица» и «Властелин Колец». Нет души и жизни в силиконовых округлостях и мышцастых припухлостях Лары Крофт (удивительно, как Анджелине Джоли удалось передать безжизненную сущность этой куклы!). А где есть эта жизнь? Ну, скажем, в пеликанах и фламинго из дельты Дуная. Или в котах Никифора Свиристухина.

Как водится, сегодняшняя культурологическая часть «Голубятни» взялась не с потолка (ничего ни попишешь: в детстве я обожал расковыривать пылесосы!): история замечательного художника легла в продолжение прошлонедельной темы о проникновении компьютерного софта в тонкие ремесла реальной жизни. Особенно четко границы и грани компьютерных возможностей проступают в звуке и изображении — тех неуловимых эфирных субстанциях, которые невозможно подменить никакими технологическими достижениями. Сколько писано Женей Козловским о компьютерном звуке, обо всех этих долби-шмолби. Влад Друк, режиссер-документалист, открывший мне глаза на достоинства Adobe Premiere и развенчавший Ulead Mediastudio Pro, вчера вечером продемонстрировал монтажное разложение своего последнего фильма: семь (!) дорожек видеоряда и восемь (!) дорожек звука. «Я снял больше сотни фильмов, однако в последнее время все чаще ловлю себя на мысли, что цифровой монтаж увлекает меня чуть ли не сильнее самой съемки. В нем так много творчества!» — признался Влад. Казалось бы, эта фраза враз перечеркивает все мои опасения и сомнения в полезности компьютерных технологий для искусства. Черт его знает, может быть, я не прав. Но мне кажется, что в пятнадцатидорожечных фильмах Влада меньше души, духа и ауры подлинного искусства, чем в его же документалистике пленочной эпохи, когда монтировали с помощью ножниц и клея. Наверное, потому, что цифровое видео и цифровой монтаж снижают меру требовательности к выбору каждого кадра, к постановочному мышлению кинематографиста. Оно и понятно: чего придираться к деталям, когда в Adobe Premiere все потом можно десятикратно поменять местами, перемикшировать и перетасовать. Не знаю. Не уверен. В любом случае, поднятая тема — не навязывание мнения, а лишь пища для размышлений.