− Ну и иди! − крикнула она, со всей силы захлопывая дверцы шкафа и от избытка чувств ударяя по нему ладонью. — Сами справимся!

Стирая слезы, она бережно подняла разбитую рамку, вынула фото и, погладив рукавом, словно самое большое сокровище, положила в книгу, лежащую возле кровати и, сев, обняла подушку и заплакала навзрыд.

− Мам? Мамочка, — раздалось над ее ухом, и Северус, неловко забравшись рядом с ней, обнял и снова принялся гладить по волосам. — Папа больше не придет, да?

− Не знаю, − дрожащим голосом ответила она, свободной рукой обнимая его в ответ.

− Даже если и так, − ответил Северус, тоже плача, − то я буду твоим защитником. Я же мужчина и уже взрослый.

Эйлин только горестно усмехнулась, не найдя, что можно сказать в такой ситуации. Себя она сейчас взрослой совсем не считала и потому, улегшись поудобнее и уткнувшись в макушку сына, она вскоре задремала.

***

− То есть ты, как баба истеричная, собрал вещи и пришел жить сюда? Здесь тебе, что, гостиница, а, Снейп?

Грегори Макномара, красный под стать галстуку, небрежно свисающему с полноватой шеи, не считал нужным скрывать своих эмоций. Он ходил вокруг Тобиаса, сжавшегося сейчас на стуле перед его столом и явно чувствовавшего себя очень неловко. Грегори промокнул потный лоб платком и снова грозно посмотрел на него.

«Ну вот вроде умный парень, а такая ерунда дома, и всё, сразу с чемоданом на выход! Тьфу, позорище. Я ж тебя с малых лет знаю, с отцом твоим в преферанс играл, а ты тут сопли развел, тоже мне, надежда хирургии!» — он фыркнул и, хлопнувшись в свое кресло, достал из ящика стола флягу и стакан, щедро плеснул туда янтарную жидкость и протянул Тобиасу. Тот только поморщился и отвернулся.

− О да, а теперь ты у нас принципиальный и ответственный. Ни грамма алкоголя и эмоции в себе, да?

Макномара опрокинул стакан в себя и тут же наполнил его заново.

− Ну, положим, будешь ты тут жить в своей подсобке, колдовать себе втихую и радоваться жизни. А сын твой и жена, что, на паперть пойдут?

− Я буду пересылать им деньги, они оба ясно дали понять, что их тяготит мое общество. Я же глупый маггл! — сказал Тобиас, напряженно глядя в окно.

− Ты и для меня сейчас глупый маггл. Был, есть и будешь. Чего на правду-то обижаться? — уже более спокойно ответил Грегори. − Ты вот скажи мне, вот есть ты, уже заканчивающий аспирантуру молодой человек. И есть Лесси Гослинг, девушка, отсидевшая несколько месяцев на ускоренных курсах медсестер. Вы работаете в одной больнице, и ты ее, кстати, видел. Так вот, Тобиас, кто из вас двоих имеет отношение к медицине, а кто погулять пришел? Как считаешь?

− Я, конечно! Я в этом с детства варюсь, я вместо сказок анатомию слушал, а она три месяца… − начал он и внезапно замолчал, заметив, как смотрит на него наставник. — Имеете в виду, что я в глазах Эйлин выгляжу как эта Гослинг?

Макномара отсалютовал ему стаканом и откинулся в кресле.

− Да, и всегда будешь выглядеть, потому что сколько ты не прочти книг, сколько не изучи заклинаний, но ты в этом не рос. Для тебя магия — это просто мышца, которую надо развить, способность, удобный навык, типа скорочтения. А вот мы в этом выросли, мы варились в этом котле из мантий и домовых эльфов. Мы плыли на самоходных лодках в Хогвартс, и Эйлин, в отличие от меня, там даже училась, − он печально улыбнулся, пригубив коньяк прямо из фляги.

− И потому ты — маггл. Смирись и живи дальше. Колдуй. Учись. — Грегори пожал плечами и развел руки, показывая, что все сказал.

− Я идиот, да? − сказал Тобиас, морщась и потирая виски. − Как я теперь вернусь туда, после всего? Она же не пустит. Гордая…

− Пустит, конечно, не вы первые. Гордые оба, эмоциональные. А вот при сыне ссориться мерзко, и хуже всего то, что он видел, как вы оскорбляли друг друга. Как считаешь, при исходных данных он сейчас чью сторону примет?

− Ее, конечно, − горько сказал Тобиас, − она права. Я правда все время тут. А если не тут, то на фабрике или что-то чиню по дому. Он был маленький будто вчера, ему нужно-то было просто подержать мой палец!

− А теперь ему нужен вменяемый взрослый отец, а не истеричный подросток, − Макномара еще сильнее ослабил галстук и кашлянул, − ты его пример. Неосознанный пример. То, что ты ему показываешь, таким он и станет.

− Я показываю, что люблю его мать! — вскрикнул Тобиас, вскакивая с кресла и открывая окно. — Я показываю, что нужно чтить закон и не связываться с бандами!

− И делаешь все это прямо-таки профессионально! − рассмеялся Грегори. − И вот, положа руку на сердце, твоя идея с полицией полное дерьмо. Жена твоя все правильно говорила, у нее-то небось нет этого гипертрофированного чувства справедливости.

Тобиас только скривился и, прислонившись к стене, стукнулся о нее головой, желая всей душой, чтобы происходящее было сном.

− В общем, так, − голос Макномары стал серьезным, − оставайся пока тут, но с одним условием. В течении месяца ты должен заново влюбить в себя свою жену. Про сына не говорю, в детях я не спец. Не влюбишь — ищи новый дом и работу, я свиньям не помогаю и с ними не работаю. А теперь пошел отсюда, у меня еще без тебя работы гора!

Последняя фраза знающего своего наставника Тобиаса застала уже в дверях. По пути до подвала он думал об этом непростом разговоре и все больше соглашался, что повел себя глупо и недостойно.

«Помириться с Эйлин, − думал он, понимая, что сам по-прежнему любит ее и сына, а страх их потерять заставляет сердце сжиматься, − может оказаться не самым сложным. Сложнее простить себя за этот балаган!»

Он с досадой поставил чемодан в самый темный угол подвала, словно наказывая его за произошедшее, и с грустью посмотрел на свой стол, где в рамке стояла копия того фото, что несколько часов назад он запустил в стену.

− Я обязательно все исправлю, клянусь тебе. И все станет как раньше и даже лучше, — он провел пальцем по лицам жены и сына и, вздохнув, подтянул к себе самую сложную историю болезни самого сложного пациента.

«А для начала, − решил он, − нужно научиться оставлять работу на работе, а хамов ставить на свое место. Держись, Смит, сегодня у твоего врача очень плохой день».

***

Эйлин проснулась ближе к вечеру, голодная, с красными опухшими глазами, и, оглянувшись вокруг, она живо вспомнила всё, что случилось утром и почувствовала, как душевная боль возвращается с новой силой.

«Вот, − думала она, в молчании складывая вещи обратно в шкаф и собирая осколки, − вот ты осталась одна по собственной же дурости. Молодец, нечего сказать! Просто умница. Еще и Сева против отца настроила! Дурында!»

Ругая себя, она снова расплакалась, на этот раз уже не зная, от чего больше — от обиды или жалости к себе, но, умывшись холодной водой, постаралась взять себя в руки.

− Нет, я не буду сдаваться. Все ссорятся и мирятся потом. Мы справимся, − сказала она своему отражению, стараясь особо не акцентировать внимание на своей внешности.

Не акцентировать не получалось. Почему-то именно сейчас, словно и без того страданий мало, Эйлин смотрела на себя будто впервые.

Длинные волосы, небрежно собранные портняжной белой резинкой, даже отдаленно не напоминали прическу. Глаза, опухшие от слез, выглядели двумя щелочками на фоне такого же опухшего носа. Картину завершало просторное коричневое платье с поблекшим этническим рисунком и в некоторых местах оторванных бусинах.

− Красавица просто, − критично пробормотала Эйлин и вдруг расхохоталась в голос, вспомнив, как в период, когда только повстречала Тобиаса, едва ли не пела свой сестре Медее о том, что хорошая жена всегда будет при хорошем платье и прическе.

«Неудивительно, что нашу семью считают странной, с такой-то женой, − все еще внутренне смеясь, думала Эйлин, − представляю, приходит Тоб с работы, а тут я такая красивая его встречаю, в этом!» Она рывком сняла с себя платье и, бросив его под ванную с мыслями о том, что такой половой тряпке там самое место, прошла в комнату, где, предварительно закрыв дверь, полностью разделась и посмотрела на себя в зеркало. Увиденное ее обрадовало. Талия была на месте, живот, хоть и слишком худой, по ее мнению, тоже был вполне ничего, а вот грудь немного удручала.