Его лицо потемнело – он понял, что все идет по моему плану.

– Я приехала сюда не затем, чтобы показать Арту запись. Я приехала поговорить с вами. Сказать вам, что вы допустили ошибку – впрочем, вы это и сами уже понимаете. Потом вы пытались замести следы, но поздно. Стражи, школьники, журналистка, адвокат … Слишком далеко дело зашло. Неужели вы рассчитываете, что никто ничего не заметит? Ни у кого картинка не сложится? Всю страну не заклеймить, Боско.

– Ты веришь, что какая-то видеозапись так много значит? – рассмеялся он.

– Я это знаю. Потому что я знаю, что на ней. Я же там была, не забыли? А еще знаю, потому что вы из кожи вон лезете, разыскивая меня, пытаясь меня поймать. Вы запаниковали. Знаете, что от этого вам не отговориться. Когда люди увидят съемку, они поймут, какое вы чудовище. Чудовище, вышедшее из-под контроля: нельзя такому доверять огромную власть.

У него заходил кадык. Боско прикидывался, будто мои слова его не задели, но я же видела: с ним за всю жизнь никто не смел так говорить.

Я сделала глубокий вдох.

– Я могу сделать так, словно ничего и не было. Я отдам вам запись, если вы признаете, что я не заслуживаю Клейма. Что в автобусе я поступила правильно. Покайтесь, Боско. – Я повторила то слово, которое он обрушил на меня в камере Клеймения.

Он явно удивился:

– Это невозможно. Стоит сделать так один раз, и все Заклейменные потребуют пересмотра приговора.

– Таковы условия, – пожала я плечами.

Он вздохнул, плечи его поникли, одну руку он спрятал в карман, другой устало потирал лицо.

– Ладно. Я это сделаю.

Я даже растерялась от такого поспешного согласия. Выходит, Рафаэль дал мне хороший совет. Надо ковать железо, пока горячо.

– И вы должны сделать то же самое для Кэррика Уэйна. – Пусть Кэррик скрыл от меня свое участие в делах Эниа Слипвелл, но то, что было между ним и мной, никуда не делось – и то, что было тогда в замке, и то, что случилось накануне ночью в спальном вагоне. Вероятно, ему придется попросить у меня прощения, но он, и только он, по-настоящему верил в меня, только благодаря ему состоялся этот разговор – я перед ним в долгу.

Судья посмотрел на меня, сощурившись, и я постаралась сохранить уверенность. Более пугливая часть меня уже паниковала: не следовало называть имя Кэррика, подсказывать Боско эту связь.

– Ты отдашь мне запись, все копии, и я сделаю то, что ты просишь, – для тебя и твоего друга. Но вот мои условия: вы оба покинете страну и чтобы я даже не слышал никогда больше ни о тебе, ни о нем. Только суньтесь в Хамминг – окажетесь снова в том же положении.

Я была потрясена: план сработал! Уехать из страны? Да с радостью. Получить свободу? Конечно, давайте!

– И это соглашение останется частным, – продолжал он, разъясняя все детали. – Никто не будет знать, что приговоры отменены. Вы будете жить свободно, и соответствующие органы будут извещены, но население останется в неведении. Мы сделаем это по-тихому.

Точно так же было и с тем делом, которое выиграл Рафаэль Ангело. Но если я соглашусь всю жизнь молчать об отмене приговора, я так и не верну себе незапятнанное имя и, главное, никто не сможет использовать мою победу как прецедент, чтобы вступить в борьбу за свою свободу. Мы не сможем предъявить обвинение Кревану. Эниа Слипвелл не сможет привлечь меня к своей кампании. Заклейменные так и останутся бесправными. Санчес не сможет отстранить Кревана от власти.

Зато я буду свободна. И Кэррик.

Мне вспомнился упрек, который Корделия бросила мне на заводе: «Настоящий вождь не пожертвует своими людьми ради собственной пользы».

– Нет. – Мой голос дрогнул. – На это я пойти не могу.

Креван прищелкнул языком:

– А ведь все могло получиться!

Я утратила бдительность. Слишком озабочена была тем решением, которое предстояло принять, и не следила за Боско. Думала, я умна – оказалось, недостаточно. Он вынул руку из кармана, вытянул ее и вонзил мне в бедро иглу.

Я рухнула наземь.

Очнулась я на больничной койке. Белые занавески, белые стены, белый потолок, белые простыни, яркая лампа на потолке. Свет ударил по глазам. Ночная рубашка на мне – красная.

Я попыталась сесть, но не смогла. Верхняя часть тела с трудом, но двигалась, руки слушались, но ниже талии – ничего. Никакого движения. Полностью парализована.

Я рвалась прочь из этой ловушки, постанывая от напрасных усилий. Сбросила одеяло и стала приподнимать ноги руками. Ноги тяжелые, но поднять их я могла – вот только ничего не чувствовала. Я шлепала по ним, колотила, пыталась разбудить мои ноги, заставить слушаться.

Занавеска раздвинулась, я дернулась в испуге. Передо мной появилась Тина. Тина. Та самая, которая сопровождала меня во время Клеймения, – одна из пропавших стражей. Вернее, я думала, что она пропала, как и все остальные. Но вот она предстала передо мной в форме стража, и мне вновь пришлось пересматривать все, что казалось очевидным. Успокоительная теорийка, будто она на моей стороне, она тайно передала мне видеозапись, поэтому Креван ее похитил, – вся эта конструкция обрушилась. Тина – враг.

Она заговорщически приложила палец к губам.

– Он ввел тебе какое-то парализующее средство, – шепнула она. – Тебе сделают пластическую операцию, чтобы убрать шестое Клеймо.

– Что? – прошептала я.

– Ш-ш! – громко шикнула она. – Трибунал вызвал доктора Грин сделать тебе операцию. Извини, Селестина, все так скверно обернулось.

Она подошла вплотную, взяла меня за руку.

– Он угрожал и мне, и дочери. Я видела, что он сделал с остальными, я не могла … – Глаза ее наполнились слезами. – Я старалась помочь тебе. Ты нашла флешку?

– В стеклянном шаре? – уточнила я.

Она выдохнула с облегчением.

– Барк сделал двойное дно. Я не была уверена, сообразишь ли ты, но он думал – сообразишь. «Она умная девочка», – твердил он. – Тина печально улыбнулась, вспоминая своего друга. – Я думала, нужно приложить записку, но боялась оставлять бумажный след, боялась, что записка попадет не в те руки. Я не могла связаться с тобой. И все боялась, что ты так и не найдешь.

– Я слишком поздно сообразила. Мэри Мэй забрала все из моей комнаты. Но она тоже не догадалась про шар, иначе меня бы сюда не привезли. Куда она могла деть мои вещи?

– Не знаю. – Тина торопливо соображала, в глазах паника. Если в ее сувенире обнаружат флешку, ей несладко придется.

– Тина, пожалуйста! Мне нужно это выяснить. Узнай для меня, очень тебя прошу.

Дверь открылась.

Тина вытянула руку – мне показалось, сейчас она меня ударит, но она лишь толкнула меня в лоб, вынуждая опустить голову на подушку, и прикрыла мне рукой глаза, чтобы я сомкнула веки.

– Она еще спит, доктор Грин, – негромко сказала она.

– Подумать только. Никогда не видела, чтобы человек так крепко спал.

– Она долго скиталась, устала, наверное. – В голосе Тины звучала жалость.

– Хм, – пробормотала доктор Грин. – Вы уверены, что ей не давали седативные средства?

– Откуда же мне знать, доктор, – осторожно возразила Тина. – Мне лишь поручили присмотреть за ней.

– Обычно я начинаю готовиться к операции за несколько недель, чтобы лекарства не повлияли на формирование кровяных сгустков. – Доктор говорила с Тиной брезгливо, словно ожидая, что женщина вот-вот сознается: да, это она дала мне снотворное.

Неловкое молчание. Обе наблюдают за мной.

– Боюсь, об этом придется спросить судью Кревана.

– Я уже спросила.

Обе знают, что во второй раз к нему не подступиться.

Я стараюсь дышать ровно. Вспоминаю, как пряталась в той яме для костра. Тут хотя бы дышать можно. Жизнь налаживается. Вот только паралич – это что-то новенькое.

– Вы видели Клеймо? – тихо спросила доктор Грин.

– Это произошло при мне, доктор.

– Поверить не могу, чтобы девочка сделала это сама. Как она сумела в такой момент вырвать у стража инструмент? Разве во время Клеймения не привязывают к креслу?