Если бы Аэлирн был рядом, расправиться с проблемой Валенсио ничего не стоило бы, однако в его присутствии пока не было надобности. Какой смысл отвлекать от дел или дороги, когда есть возможность справиться самостоятельно? Другое дело, что процесс лечения для нас обоих может оказаться… болезненным. Поэтому спокойная и тихая ночь играла мне на руку. Когда вокруг тьма, когда лишь дыхание мирно спящих Светлых прорывается время от времени через переходы, начинаешь ценить спокойствие и одиночество, понимаешь, насколько слабее становишься в шумной толпе. От празднества, что закатили Светлые, едва я подтвердил собственное возвращение, у меня до сих пор болела голова, а прорехи в ауре казались очевидными, но кто я такой, чтобы лишать этих отчаявшихся луча света и счастья? Убрав с лица отросшие волосы, я вновь прикоснулся к шраму на груди Валенсио, прикрыл ненадолго глаза, позволяя себе слиться с ним, прочувствовать его и ненадолго – подчинить. Не хватало ещё, чтобы он вдруг начал орать от боли и будить всех вокруг. Король Королём, однако, за такое вполне могут и головы лишить, не выслушивая оправданий. А у меня не было настроения оправдываться или объясняться. Более того, я считал это последним, что нужно делать.
Аура Валенсио лучилась и сверкала, грела мои совершенно ледяные ладони и вызывала на губах тень улыбки, а ведь когда я только увидел его, покоящегося на руках Лаирендила, ослабшего и дрожащего, она была столь тонка и прозрачна, что с трудом верилось, будто этот эльф вообще жив. Немного хриплое дыхание щекотало кожу, заставляло трепетать волосы, но они непременно возвращались на положенное место. Далёкие, почти чужие воспоминания услужливо напомнили мне о том, как этот мужчина изгибался в моих объятиях, как тосковала его душа. И я всё никак не мог понять, что меня испугало больше – возвращение этих воспоминаний, или то, что я не испытал ровным счётом ничего. Ни тоски, ни сожаления, ни стыда. Всё это осталось в таком далёком прошлом, которое не стоит ворошить из-за каких-то глупостей. Не в военное время. Постепенно я начинал чувствовать его, как себя, мог уловить его пульс и подчинить его себе, добиться синхронного ритма; затем пришла очередь дыхания, и я начал ощущать боль в груди, этот колючий, тугой комок, угнездившийся подле рёбер. Мне самому стало труднее дышать, но хуже было с сознанием. Валенсио спал, и мне хотелось бы, чтобы так и продолжалось, но и сам начинал засыпать, просачиваться в его беспокойные, кровавые сны, напоенные желанием мести. Сами понимаете, что для Павшего это как свет маяка в молочном тумане над скалистым берегом моря. Желание направиться к этому ослепительному свету не осознанное, но чёрт побери! Это трудно объяснить: ты вроде бы и контролируешь себя, понимаешь, как должен поступить, а как нет, но если ты очень голоден, то твой рот наполнится слюной, если ты учуешь запах любимого блюда в соседней комнате. Всего-то и нужно, что нажать на ручку двери, толкнуть её, сесть за стол и приступить к трапезе. Понимаешь, что делать этого не стоит, и тебя не приглашали присоединиться, но будешь помнить этот запах ещё долгое время, даже когда уйдёшь. Вот и я чувствовал его желания, ощущал их столь ярко, и соблазн подчинить его был столь велик. Проникновенно прошептать в его снах: «Я могу исполнить твоё желание», поймать мятущуюся душу на крючок, и вот уже у тебя есть верный слуга. И дело было даже не в том, что конкретно этот мужчина был мне важен, и не в том, что он в любом случае беспрекословно последует за мной и выполнит любой приказ. Когда ты стоишь на грани и в любой момент можешь потерять себя, когда перед тобой стоит выбор, стоит понять, что на самом деле его нет. Просто продолжаешь идти те же путём, и стоит обернуться, чтобы понять – развилки не было.
С трудом вынырнув из омута чужих сновидений, взмокший от усилий, которые пришлось приложить, чтобы справиться с тёмной частью себя, я заставил себя сосредоточиться на сути собственного дела. Валенсио был нужен мне живой, целый и желательно – не собирающийся умереть от какого-то там кашля. Помимо прочего, слившись с ним, я почти наполовину забрал его пневмоторакс, и теперь ноющая боль в груди не давала мне самому покоя. Как зубная боль. Только в лёгких. Когда я, наконец, вновь ощутил всего Валенсио, самой главной задачей было даже не излечение – просто не дать ему проснуться среди процесса. Это грозило бы нам, во-первых, абсолютным сумасшествием на несколько дней, ну и, во-вторых, слиянием Павшего и его слуги. А мне это было нужно, наверное, в последнюю очередь. Таким банальным образом я едва не превратился в осьминога: контролировать абсолютную синхронизацию с бодрствующим просто, со спящим сложнее, а помимо прочего нужно не только перетащить на себя его болячку, но и вытащить из себя. При этом – не передав её находящимся поблизости. Когда я почти достиг желаемого, Валенсио дёрнулся, застонал сквозь рассыпающийся сон, и голова моя взорвалась болью, даже смутные очертания потухли перед взглядом, и пришлось погружать его в сон. Как будто у меня без этого мало проблем. И хотя я старался изо всех сил, всё же, в таких делах я был не слишком опытен, а потому первый сон, который мне удалось впихнуть в голову сопротивляющегося эльфа – мои собственные воспоминания о Долине. Наверное, нужно будет извиниться перед ним за кошмары, когда он очнётся.
Когда с пневмотораксом было покончено, тонкая моя рубашка была мокрой от пота, равно как и волосы, конечности дрожали, а в голове мерзко и тонко звенело от слабости, желудок скорбно подвывал, напоминая мне о том, что такой расход сил всё же чересчур быстро черпает какие бы то ни было ресурсы. На негнущихся ногах я выбрался из комнаты, по стенке спустился на несколько этажей ниже и оказался в странном помещении. Трудно сказать, специально его строили и искали, или же просто так удобно получилось. Подземная река была на удивление широкой и не слишком бурной, что, безусловно, было на руку тем, кто решил обосноваться в этих местах. Но, как существо не совсем живое, я обладал иной чувствительностью, в корне другой. Эта речушка была совершенно особенной, насколько особенным может быть первый источник пресной воды на этом континенте. Опять же, трудно объяснить. Если ты пьёшь воду из-под крана в крупном городе, обязательно чувствуешь привкус хлорки или остаточной химии, то же самое будет с водохранилищами поблизости городов (хотя, я бы посмотрел на того, кто догадается хлебать оттуда воду; нужно быть либо совсем отчаявшимся, либо недостаточно умным). Но если ты вдруг сделаешь хотя бы пару глотков из родника, то ощущения будут совершенно иными – ледяная, кристально чистая вода. Так вот, этот источник был ещё чище. Я бы сказал, что это – жидкий свет, квинтэссенция магии. Наподобие той, что используют при посвящении эльфов и прочих Светлых в рыцари. Другое дело, что это крайне трудно почувствовать.
Стянув через голову рубашку и бросив её на каменном побережье, я не стал раздеваться дальше, – всё же, стоит проявить элементарное уважение к такому древнему истоку, – опустился на колени у самой кромки воды и зачерпнул немного в ладони. Ледяная, она искрилась, и мне было жаль, что никто кроме меня этого не видит, что некому разделить со мной эту странную, гармоничную красоту, какую редко встретишь вне природы. Первородный лес и вовсе мне показался великолепным, живым и мудрым, а оттого я несколько обиделся на того оборотня, сказавшего мне, будто здесь сплошной ужас. Умывался я долго и тщательно, с удовольствием чувствуя, как серебристая, жидкая магия касается кожи, ласкает своей чудесной прохладой и успокаивает. Когда все обретённые тобою знания предстают в совершенно другом свете, ты начинаешь завидовать тем, кто видел, допустим, такие исчезнувшие сокровища мира, как драконов или птиц Рух. Я бы сказал, что отдал свою бессмертную жизнь только за возможность поглядеть на них, но я и так заплатил слишком много, чтобы просто вдыхать воздух и снова смотреть на мир. Мне было просто жаль, что я не могу посмотреть на них, взглянуть глазами Павшего и понять, кто они есть на самом деле.
