Говоря это, Джинджер поднимался из кресла и плавно обходил столик, возвышаясь над эльфом, что не торопился подниматься ему навстречу со своего удобного места. Вампир медленно склонился к нему, обжигая холодным дыханием не скрытую ничем тонкую шею, почти касаясь светлой кожи губами:

- А ваши знания и опыт вполне могли бы пригодиться мне при дворе. Конечно же, если вы согласитесь принять от меня скромный дар.

На свет из складок его плаща появился тонкий золотой обруч, испещрённый рунами, до боли знакомыми Валенсио – руны подчинения, въедающиеся в кожу и отнимающие волю того, кто его носит, подчиняющие «дарителю». Эльф медленно подался вперёд, мазнул губами по щеке вампира, улавливая его дрожь нетерпения, коснулся его уха и тихо, едва слышно прошептал:

- Чем же я заслужил столь щедрый дар, мой господин?

- О, стоит его тебе надеть и отработаешь сполна, - слегка оторопев, всё же растянул губы в улыбке вампир, слегка выпуская клыки и прикусывая кожу над сонной артерией.

- И неужели мудрый господин, - перемежая слова поцелуями, поинтересовался эльф, затем чуть подавшись вперёд и оставив на алебастровой коже алый засос, - на самом деле такой кретин, что считает, будто я соглашусь на подобное?

Валенсио откинулся на спинку кресла и с вызовом глянул в наполняющиеся яростью глаза вампира, затем скривил губы и подцепил пальцами подбородок Джинджера, притягивая к себе.

- А вот мои условия, - глядя в глаза молодого вампира, проговорил Советник, - ты собираешь своих шавок и возвращаешься в Лар’Карвен, а когда будешь готов к честному поединку – я приглашаю тебя в Беатор. И клянусь тебе, отродье, мы будем сражаться так, как вам и не снилось.

- Ты об этом пожалеешь, - тихо прошипел мужчина, глянув на эльфа уничижительным взглядом и стремительно направившись к выходу из шатра, но Валенсио окликнул его у самого полога. – Ну?

- Через семь с половиной лет ты умрёшь, - тихо припечатал его Валенсио и слегка сощурил ясные от ярости глаза, затем скинул с себя плащ и забрался в своё походное ложе, больше не интересуясь тем, ушёл ли его посетитель или примеряется к его сердцу.

На утро Советник даже не планировал отправляться на переговоры, поскольку знал, что ничего из этого не выйдет. Да и вряд ли Джинджер после ночного разговора захочет с кем-либо из Светлых вести хоть сколь-нибудь конструктивный разговор. Так и оказалось. Стоило ему выйти из шатра, как к нему мигом кинулись Советники, переполошившиеся и, надо сказать, испуганные. Все, кроме Лаирендила. Валенсио мог поклясться, что видел на его губах довольную, если не счастливую, улыбку и абсолютное одобрение.

- Тёмные ушли, - трещали эльфы и оборотни наперебой, указывая на прибитый тёмным кинжалом к стене свиток. – Что мы будем делать? У нас нет сил на войну!

Отмахнувшись от прочих, эльф неторопливо двинулся к стене и вскоре уже пробежал глазами строчки, сочащиеся ненавистью и угрозой, но ясно было одно – Валенсио разозлил Императора. И тот в самом деле решил собрать армию и пройтись мором по землям Светлых. Поглядев пару мгновений на свиток, регент обернулся к своим собратьям.

- Пошлите весть в Беатор. Пускай собирают детей и больных. Отправьте их под охраной к побережью, пусть проследят, чтобы они отплыли к архипелагам. А мы… мы должны готовиться к войне. И ждать.

- Чего ждать? – раздался тихий голос из разом побледневшей толпы.

- Чуда. Не иначе.

Но чудо, как назло Светлым, не происходило. Наоборот, всем казалось, что шаткий мир и их возлюбленная гармония летят в такие тартарары, какие еще прежде не видывал ни один из миров. Конечно, горе их было велико: матери расставались с детьми, отпуская их за море, старики с молчаливой тоской отправлялись следом, а прочие упрямо оставались на своих местах, желая вырвать свою свободу зубами и клыками, желательно - с как можно большим числом темных жизней. Сперва из Тарвеса, взмыленные, явились неудавшиеся дипломаты во главе с регентом, и тот в первую очередь организовал отступление тех, кто не мог сражаться, и тех, кто мог продолжить их род. Затем отдал приказ усилить оборону Беатора и ждать. Чего ждать? Кого? Всем и так было ясно, что после смерти молодого Короля никто уже не сможет призвать на помощь силы, перед которыми содрогнулась Империя. Но Валенсио проявил поразительные для себя упорство, ярость, настойчивость и желание пойти в битву. Следом им были установлены магические ловушки, долженствующие поймать не меньше сотни Тёмных, а следом - уничтожить их. Но и у магов силы были не безграничны. Те, кто был в битве при Лар’Карвен, не видели смысла в сопротивлении, но не подчиниться прямому приказу Главного Советника просто напросто не могли. И уж лучше отдать жизни, отстаивая свою территорию, чем сложить их к ногам Императора, навсегда надев на шеи ошейники рабства.

Никому не было известно, с чего сорвались переговоры, почему не удалось установить хоть сколь-нибудь шаткий мир. Безусловно, все полагали, что дело в кровавой жажде Темных, в их бесконечном желании подчинить себе все живое, а воспротивившихся убить. Некоторые догадывались, что переговоры все же прошли, но не так, как планировалось. Возможно, регент не побоялся плюнуть в лицо Императору и развязать, скорее всего, последнюю их войну. Но вслух о том никто не говорил. У них и без того было множество дел - наполнить рвы кольями, доставить в Беатор как можно больше масла, привести в рабочее состояние осадные машины, разжиться оружием и доспехами, хоть немного натренировать неумелых. Дел было невпроворот. И к чести Валенсио, он принимал во всем самое активное участие и тем немало поднимал боевой дух, который постепенно разжигал в сердцах подлинное желание мести.

И все чаще сдавливал венец виски эльфа-регента, не давая опуститься в бездну крови и безумия. Бывало, он замирал перед зеркалом надолго, вглядываясь в собственные глаза и силясь подавить алые отблески в них. Хватило на их век Павших и прочих Тёмных созданий, хватило им жажды крови. Но как тяжело было удержаться от того, чтобы при виде Джинджера накинуться на него и разорвать его глотку собственными клыками. Как хотелось Валенсио вырезать его сгнившее сердце и разорвать на клочки, оторвать голову собственными руками.

В очередной раз мотнув головой, эльф устало прикрыл глаза. Несколько дней назад он отрезал свои длинные волосы, и теперь голова его была и легка, и неимоверно тяжела одновременно. Теперь же Советник готовился принять бой: разведчики доложили, что в двух днях пути от Беатора было замечено огромное войско Темных. Оно оставило за собой горящие и осыпающиеся пеплом Леса Восхода, и теперь двигалось с неумолимостью голодного хищника к замку. Голос духа не покидал голову регента ни на мгновение, напоминая, что он должен держаться. Несмотря ни на что. Тяжесть ответственности за столь многое количество Светлых жизней и душ сдавливала его плечи, давила на сердце. Как мог он оставить замок и главное - могилу Короля, когда его чёртов брат собирался как минимум разрушить его до основания? «Я буду по меньшей мере трусом, если сбегу сейчас и попытаюсь укрыться от него. Это я вызвал эту войну. Я взбесил Императора. Я подверг их всех опасности. - Каждое слово едва не вырывалось из его груди с рычанием, но эльф упорно дышал глубоко и размеренно, прокручивая в руках короткие, изогнутые клинки. Они были выкованы тогда же, когда он стал Советником, а значит - очень давно. Они знали древнюю, несломимую магию Светлых, несли на себе ее отпечаток в витиеватых рунах. Но теперь Валенсио особенно любил их. Ведь из-за их длины он мог с легкостью встретиться взглядом с Джинджером перед тем, как отрубит его голову. И вместе с тем мыслей регента коснулся чужой, почти неощутимый голос. - Собери их всех. Что значит замок по сравнению с такими умелыми, могучими воинами? Что значит камень, когда тысячи жизней могут быть спасены? А затем, в свою очередь, можно нападать исподтишка, ломая планы Императора и не давая ему отдышаться, пока не минёт девяносто вторая луна?» Семь с половиной лет! О, Куарт, как невыносимо долго! С тихим стоном Валенсио прижал к разгоряченному лбу прохладный клинок, стараясь убедить себя в том… А в чем? Он не знал, что будет правильно. Одна часть его души рвалась в битву, к крови и смерти, где он мог найти встречу с возлюбленным Королём, но другая убеждала прежде всего думать не о себе.