Виктор покорно развёл ноги, притягивая к себе Павшего и умоляя его не медлить, но тот его не слушал, подло улыбаясь и смотря на извивающегося и изгибающегося на простынях вампира. Он что-то прошептал, и брат, сперва возмутившийся, после покорно повернулся на живот и вздёрнул вверх бёдра. Он облизал пальцы, принимаясь самостоятельно себя подготавливать, мучительно постанывая, изнывая от желания и возбуждения. О, видимо он открыл для себя потрясный запах крыльев Аэлирна и его воздействие на разум. Наконец, Виктор замер, опираясь грудью и плечами на кровать, раздвигая собственные ягодицы и призывно поводя бёдрами, постанывая.
– Никогда бы не подумал, что ты так любишь подчиняться, Виктор, – ясно донёсся до меня голос бывшего эльфа, и я к собственному безразличному удивлению разглядел на щеках брата яркий румянец.
Не медля более, склонившись над вампиром, Аэлирн огладил его бёдра и медленно проник. Виктор сладко застонал, прогнулся в спине. Нетерпеливо толкнулся бёдрами ему навстречу. Я глядел на них из-под прикрытых ресниц и не мог не радоваться – пусть они и препирались, а в постели явно чувствовали себя уютно и упивались близостью. Павший двигался сильно и резко, так, что кровать начинала пошатываться и скрипеть, то и дело стучась изголовьем о стену, а вампир не давал ему форы и двигался почти столь же яростно, охотно принимая в себя плоть Аэлирна и сильнее разводя собственные ягодицы. И, пусть мне даже больно было на это смотреть, амулет Куарта на шее мягко сиял и делился теплом, а я чувствовал, как боль уходит, тело вновь начинает повиноваться. «Так, значит, да? – про себя ворчливо подумал я, осторожно спускаясь ниже, глядя на то, как Аэлирн в порыве страсти распахивает крылья, но тут же обнимает себя и Виктора, приникая к его спине. – Сами трахаться, а про меня забыли? Ну я вам сейчас устрою, засранцы!»
– О, Куарт… Виктор, у тебя шикарная задница! – шептал Аэлирн, награждая ягодицы вампира уверенными, сильными шлепками, двигаясь так, что каждый раз покидал его задницу и вталкивался вновь до самого основания.
– Заткнись! Заткнись и просто делай дело! Иначе я… я, – прорычал вампир, задыхаясь стонами и впиваясь когтями в простыню.
– Пукну так, что тебе член оторвёт, – буркнул я со своего места, подперев голову рукой и с садистской улыбкой поглядев на замерших любовничков.
Виктор фыркнул, прикусил губу, а затем принялся безудержно хихикать, замер и Павший, безрезультатно пытаясь не смеяться. Поняв, что достаточно подпортил им жизнь, я подполз поближе и принялся мягко целовать щёки брата, подбираясь к его губам, искусанным напрочь – кое-где даже выступила кровь. А пока брат блаженствовал, а Аэлирн ревниво рычал, я и его приласкал, проведя ладонью по его напряжённой груди, задев соски. Откинувшись на кровать, я закинул руки за голову и улыбнулся:
– Ну и? Король жаждет хлеба и зрелищ. Как помните, я уже поужинал.
– Ты плохо на него влияешь. – простонал вампир, прогнувшись в спине и осторожно уткнувшись губами в мою шею, лаская и явно пытаясь сдержать свои крики.
– Может быть. Кстати, Виктор, я упоминал, что нам завтра целый день на лошадях скакать? – улыбнулся Аэлирн и принялся лишь сильнее двигаться, почти что вколачивая вампира в кровать.
С пересохших от криков губ Виктора едва не начали срываться проклятья – всё-таки не каждый раз ему доводится оказаться снизу, а значит завтра его пятая точка ещё преподнесёт ему сюрприз. Тем не менее, Павший не позволял ему ругаться, двигаясь в нём всё более сильно и резко. Это действо завораживало. Я мог глядеть на сплетение их сильных, мускулистых тел, казалось, вечность. А брат и Аэлирн так славно стонали и кричали, что и лучшая симфония не смогла бы сравниться с их неожиданно слаженным дуэтом. И хотя тонкие иголки ревности пробирались ко мне под кожу, я продолжал ласкать их взглядом, и заодно – прохаживаться по эрогенным зонам, где дотягивался, приближая их неизбежную развязку.
– Не засыпайте, мальчики! Что же вы притормозили? – неожиданно сорвалось с моих губ, пока я пощипывал упругие и шелковистые сосочки возлюбленных и наслаждаясь их соблазнительным атласом, мягким и нежным на ощупь.
А «мальчики» притормозили лишь потому, что достигли своего предела. Виктор сильно насаживался на плоть Павшего, надрачивая свой член и изливаясь, пока Аэлирн медленно, сильно вталкивался в него, дрожа и глухо словно бы всхлипывая. Чуть улыбнувшись, я осторожно откатился в сторону, позволяя Павшему упасть рядом, но он притянул меня обратно и уложил между собой и полубессознательным вампиром, который вскоре зашевелился и тоже обнял меня. Мне было тепло и хорошо, приятная усталость смеживала веки, и я впервые за долгое время был по-настоящему спокоен, зажатый между любимым Павшим и не менее любимым братом.
А потом всё вдруг переменилось – стало холодно, дикий ветер дул со всех сторон, а я стоял на вершине заснеженной горы, обнажённый и совершенно беспомощный. Снег жёг ступни нестерпимым холодом, ветер кусал кожу и, кажется, готов был оторвать от неё кусок-другой. И надо мной во всей красе раскинулось северное сияние, но теперь оно не казалось мне таким уж красивым. От него веяло опасностью, смертью, и постепенно я начинал слышать дикие крики всадников и ржание их коней, постепенно начинал различать их размытые силуэты, что неслись на меня. В призрачном свете мечи и копья их сверкали, ослепляя, привлекая и отталкивая одновременно. Я шатался, готов был упасть и покатиться вниз по острым камням и столь же острому снегу, который ощерился опасными звериными клыками. Я кричал, но ни один звук не срывался с моих потрескавшихся, слипшихся от инея губ. Изнутри меня сжирало незнакомое нечто. Чувство. Я бы назвал это страхом, но оно было совершенно иным, жестоким, ярким, звериным, разрывало грудную клетку, проламывало её, и я ничего не мог поделать – стоял на этом пике, с широко распахнутыми глазами и ртом, с распростёртыми руками, на которых лопались вены, пролегающие так невыносимо-близко к коже, и кровь, такая необходимая, горячая, текла не вниз, текла дальше по рукам, капала с пальцев, украшая снег вокруг меня, и росли розы – множество роз, и их шипы впивались в ноги, не давая сдвинуться с места даже при сильном желании. А всадники были так близко, но в то же время двигались так медленно, что мне казалось, будто перед глазами пролетает вся жизнь, а волосы мои покрываются сединой окончательно, не оставляя ни одной тёмной пряди. И спину ломило, но я не смел шелохнуться и лишь смотрел на переливающееся небо остекленевшими глазами, впускал в себя ледяные порывы ветра. И левая лопатка моя, кажется готова была вовсе разорваться на мельчайшие осколки. Поразить всё вокруг мельчайшей дробью. Кровь стекала по спине, по ягодицам, ногам, впитывалась в снег и каменную породу. И не остановить её, не приказать ей вернуться в жилы, но жизнь не утекала вместе с ней. Казалось, что я проведу здесь всё врем миров и тех, что существовали прежде, существуют ныне и когда-либо будут существовать. Я слышал зов. Кто-то звал меня, столь яростно и нежно взывал ко мне, что сердце моё наполнялось тоской и готово было загореться и рассыпаться пеплом, но оставалось всё таким же несчастным мышечным органом где-то внутри раздробленной и разорванной грудной клетки. И наконец крик вырвался из груди. Понёсся ввысь, навстречу Дикой Охоте, но я не знал – зов это им был или вызов, просьба о прощении или проклятие. Особенно ярко блеснул один из мечей, и я обратил взор на всадника, вглядываясь в его до боли знакомый силуэт. И ещё когда он приближался, оставив прочих позади, я готов был расплакаться, но не мог, и лишь кровь вытекала по каплям из моего проклятого тела. Светлые волосы, измазанные кровью, развевались на ледяном ветру, а глаза, один из которых при жизни был так беспощадно мною повреждён, теперь сияли зелёным пламенем. Я не помнил уже истинного их цвета, но сейчас это были и не важно. Потому что призрак, которого я видел совсем близко, был совершенно иным. Возможно, это была истинная суть ангела, которого я не уберёг. И оттого становилось лишь больнее, и крики рвались с губ сами собой, я не мог их уже сдержать, как не мог закрыть глаза. Он приблизился столь резко, что я едва это уловил, а затем ледяное лезвие пронзило сердце, ничем незащищённое, и новый вопль сорвался с обледеневших губ.
