Однако и там, Глыбыр это точно знал, Предатель не найдет успокоения. Слишком многие помнят, как он предал их Владию, сдав ее оридонянам.

– Ну врешь жежь! – донеслось до слуха Глыбыра от другой кучки солдат. – Прямо перед ним стояли?!

– Прямо перед ним.

– И говорил с вами?!

– Вот как сейчас ты со мной, так и он говорил с нами.

– А какой он? Чего же ты ему сказал?

– Старый очень и… спокойный… Ничего… я ничего, а дядька сказал… Чего сказал? Гордо сказал, что не предадим мы нашего боора!

Длинномеч посмотрел в сторону говоривших. Среди десятка воинов стоял холкун не более двадцати зим от роду. Он походил на едва вылупившегося птенца, так худы были его шея и руки. Но грудь, гордо выпяченная вперед, говорила о том, что этот хлюпик тоже чем-то гордится.

– Потом чего же?

– Потом отвели нас к дереву да привязали. После, когда выступили они, нас следом погнали, а как вы напали, позабыли про нас. Тогда дядька распутался и меня распутал. Мы и побегли.

– Вот это да-а-а! Не зря про Злого легенды ходят, холы, ой, не зря!

– Отец, – окликнул боора Гедагт, – посмотри.

Глыбыр пошел на звуки голоса сына и вскоре очутился подле него. Гомон воинского стана стих за его спиной и отчетливее стали слышны звуки, доносившиеся из Эсдоларга. Словно бы маленькие скляночки переливались за стенами.

– Ты знаешь Злого? – спросил боор неожиданно даже для себя.

– Злого? Коли о Золе говоришь, да, знаю. Кто же его не знает, – отвечал Гедагт. – Вроде, дерутся. – Он кивнул в сторону стены.

Если бы не темнота, которая опускалась в долину тогда, когда на равнинах лишь вечерело, Гедагт заметил бы, как его отец побледнел.

– Кузнеца и Скоробоя мне призови, – выдохнул он единым рыком. Гедагт оглянулся, кроме него подле отца никого не было, и бросился исполнять приказ. Накогт и Скоробой подбежали к боору. – Твердыню брать надобно, – заговорил Глыбыр в волнении. Лишь сейчас он разгадал звуки, долетавшие из-за стен.

***

На улицах Эсдоларга шла резня. Слух о том, что Комт разбит (распущенный Грозором по приказу самого боора) быстро разнесся по городу, а вид пришедшего в расстройстве войска придал несогласным с властью Предателя новые силы.

– Сейчас или никогда! – раздались крики, и горожане подняли восстание.

Того и надо было боору. Усмехаясь в пышные усы, он прищурено смотрел на олюдские толпы, подобно грязному потоку залившие улицы города.

– Более всего я, сын, этого боялся, – Комт указал на восставших. Могт стоял подле отца с непониманием глядя на него. – Я предатель, сын. Для них я предатель. Не видели и не увидят они того, что мне виделось и видится. Никогда не признают они, что сделал хорошее. Никогда! А потому я – Предатель. А ты – сын Предателя. С этим и окончишь свою жизнь. Смирись.

Помни, сын, что я тебе сказать хочу. Битва, коли уж грядет, лишь шаг в долгой дороге. Глыбыру никогда меня не победить, ибо я вижу дорогу, он – лишь шаг.

Я долго стоял у стен Эсдоларга, за что ты мне упреки слал. Но, коли видеть дорогу, то выходит, что прав я оказался. Когда бы мы в ларг зашли, то не осмелился бы Глыбыр ударить – слишком силен я для него, а он не дурак. Потому сделал я ему ошибку. Не такую ясную, чтобы он разгадал, ибо нет хуже случая, когда замысел твой разгадан.

Он напал на меня и теперь, я знаю, он всегда делает так, ходит по полю битвы и считает, сколько воинов я ему оставил. Оставил я много, но токмо не воины они, а презренные воры и убийцы. Пусть его, считает! Пусть крепнет в нем мысль, какая должна окрепнуть. Она помощница моя. Самый верный мой союзник.

Угадал я и то, что восстание будет, а потому через Грозора вести в ларг дурные передал. Не прав был? – Комт довольно кивнул на улицы, запруженные горожанами.

– Прав отец! – восхищенно прошептал Могт. – Как и всегда, прав ты! Все по-твоему выходит.

Боор криво усмехнулся и отчего-то подумал о пере, которое, согласно легенде, выпало из крыла птахи, пролетавшей над головой Сина – бога, восставшего против Владыки, когда Син натягивал тетиву лука, чтобы священной стрелой поразить Многоликого-безымянца и захватить себе власть над Владией. Перо, как рассказывал Эвланд, попало в глаз Сина, и он промахнулся. С тех пор, подобные случаи величали во Владии «пером Сина».

– А коли так, то завершим задуманное мной. Бафогт, – позвал Комт, – сходи в ларг да побей этих тварей. Ты же, Могт, ступай к вратам, что со стороны Грозной крепости, да их открой. Но так открывай, чтобы не видно было, что ты открыл. Приодень своих воинов в ветошь, в какую местные олюди рядятся. Как войдет Глыбыр, ты его пропусти…но помни о пере Сина…

***

Злой, прикрываясь широким щитом, бежал впереди Птенца.

– Голову втяни, – кричал он на бегу. – Стрелы!

Птенец, как мог, поспевал за дядькой после смерти родителей ставшим ему и матерью, и отцом. Юноша изо всех сил втягивал голову в плечи, но по шлему все равно пару раз цокнули хищные клювы стрел. Под этими ударами голова Птенца начинала болтаться, как болванчик, и бежавший рядом с ним старый воин-реотв, невольно улыбался.

Отряд Злого оказался у стен Эсдоларга одним из первых. Атака была неожиданной, а потому лучники не успели взбежать на стену в том количестве, в котором их было в городе.

– К стене жмись, ребята, – зычным голосом закричал Злой, – на колено присядь да щит не на голову ложи, а на топорище. Да держи щит не ровно над собой, а косо. Жди каменьев!

Едва воины разместились под стенами, на их головы и впрямь посыпались камни. Щиты гудели, натужно принимая на себя их удары.

– Чего дальше делать-то? – раздавалось со всех сторон.

– Мелю убило, братцы! – закричали издалека.

Мелей звался тот, кого боор поставил во главе отряда. Смерть командира вызвала бы панику в любом отряде, но только не там, где был Злой. Воины разом обернулись на матерого вояку.

– Прижмись к стенам, да погоди. Я обдумаю, чего делать дальше, – проговорил Зол.

Он не мог знать того, что сказал Глыбыр Меле, когда тот готовился к атаке. «Все на себя принимай, ибо, чем лучше ты изобразишь штурм, тем меньше мне сил понадобиться, чтобы стену пробить!»

– Делали мы и так… – неизвестно, кому, сказал Злой. Он пребывал в глубочайших раздумьях.

– Ай! – завопил Птенец, которому камень, отскочив от промерзшей земли, попал в ногу. Его крик вывел Злого из оцепенения.

– Холы, те, у кого глаз меткий, выходи от стены на четыре шага, да рази их, когда камни швырять будут! – закричал он. – Те, кто ближе к вратам, тарабарьте в них, что есть силы, но наверх смотрите, как дым пойдем над вратами, тикайте, не то обварят вас.

Воины, в быту разбитные и вальяжные, словно губки впитывали и передавали слова командира. Война меняла всех. Бесповоротно и страшно! Те, кто не успевал поменяться, лежали в грязевой жиже, орошая ее своей кровью и согревая вывалившимися внутренностями.

Топоры заколотили во врата замка. Лучники нападавших, отбегали от стен и разили воинов, пытавшихся сбросить камни. Лучники, оборонявшие замок, не могли стрелять по вражеским стрелкам, потому что нужно было забираться на стену во весь рост и наклоняться опасно вниз. Некоторые смельчаки, которые попытались сделать это, были тут же нашпигованы стрелами.

Через некоторое время камнепад прекратился. С грохотом и шипением на воинов у ворот обрушился кипяток, но они успели отскочить и лишь двоим ошпарило ноги.

– Злой, – подбежал к холкуну-великану воин, – сказывают, что наши врата взяли, да в ларг зашли. Что делать будем?

– Не к добру такое, – нахмурился Злой. – Так просто такие твердыни врата не открывают.

– Меля! – подскакал к стене всадник. – Меля!

– Убит он. Чего тебе?

– Приказ боора. Хранить врата, уберечь по-всякому. – Вестовой умчался прочь.

– Дядька, ждать надобно, – заговорил Птенец. Он потирал зашибленную ногу. – Ты куда это?