Ему не было ведомо, он лишь чувствовал, как нечто нехорошее для него сгущается во Владии. Если бы он мог видеть то, что видел Доранд, то его взору предстал бы корабль, подошедший в один из тех дней к саарарской гавани во владийском Прибрежье, и бросивший якорь. В ночи с того корабля свели восемь странных животных. Они походили на обыкновенных коней, но ступали бесшумно. На их спинах покоились два горба, а закрытые от посторонних глаз морды были по-крокодильи длинны.

Доранд внимательно разглядывал этих животных и рождал тревогу в своей груди. Именно она гнала вперед людомара за много верст от беллера.

Восемь странных фигур спустились по трапу вслед за животными. Они были укутаны в широкие накидки и вели рядом с собой маленьких существ, по два у каждого.

Позади них, на палубе гуркена стояла девятая фигура.

– Найти его! – проговорила она вслух, но от Доранда не укрылись и приказы, отданные мысленно. На них отвечали, им подчинялись.

Усадив маленькие существа себе на оба плеча, восемь фигур легко вскочили на коней с чрезмерно вытянутыми мордами, и, словно по воздуху, пошли рысью по улицам прибрежного города.

Свет рочиропсов, которые горели у домов богатых саарарцев, никак не отливал на одеждах всадников. Подобно бездонной мгле, подобно тени, поглощающей все вокруг себя, одеяния ехавших пожирали свет кристаллов.

Вырвавшись за стены крепости, небольшой отряд помчался во весь опор. Скорость бега чудо-коней была так велика, что Доранд больше не мог смотреть на них, он лишь закрыл глаза и начал молиться.

***

Людомар бежал по ветвям деревьев и твердил про себя только одну фразу: «Как прежде, должно стать!» Чернолесье открывало ему панорамы великолепных видов на холмы и горы, на водопады и великие озера, могучие реки и живописные рощицы, расположившиеся в низинах, но охотник не замечал ничего из этого.

В нем росло и крепло чувство погони. Спиной он ощущал, что за ним следует нечто, а потому не позволял себе остановиться до тех пор, пока не выбивался из сил.

Все это время, ему в голову приходили теплые воспоминания о прошлом. Даже те несколько дней, которые он провел в смердящих ямах холкунов, уже не казались ему чем-то особо омерзительным. Их духота, постоянный гул и вонь рождали в душе Сына Прыгуна какую-то щеминку, заставлявшую изредка сбиваться с дыхания.

Он не понимал, он лишь чувствовал, он ощущал, что запутался и растерялся – дал событиям увлечь себя так, словно бы он оказался в незнакомом месте и доверил незнакомцу повести себя к выходу из неизвестного. Любому другому существу, после таких дум, непременно пришла бы на ум мысль о том, что жизнь исковеркали без ведома и пожелания его. Но Сыну Прыгуна такие помыслы в голову не приходили, потому что людомары были слишком приземлены и по-крестьянски рациональны, и никогда не тратили время на себяжаление.

Теперь он, наконец-то, один, и полностью отвечает за все, что произойдет с ним. Едва охотник остался без поддержки Доранда, он ощутил то, что, наверное, ощущает всякий, кто оказался бы в его положении. Не было твердой почвы под ногами. Слишком долго он жил чужим умом и следовал чужим замыслам.

Месаза вновь растворила перед ним мир. Его мир! Только его!

Людомар бежал, что было сил. Он бежал туда, где располагался его донад. Он знал наверняка, что донад дождется своего хозяина. Ааги защитят дом охотника от не прошеных гостей. И пусть в нем будет одиноко и холодно, но это его дом. Там можно набраться сил. Оттуда стоит начать свой путь к замысленным богами деяниям.

У него есть немного больше времени, чем у чернецов. Да, они знают, где он и кто он, но им нужно собраться и создать магию, которая убьет его. Они сотворят нечисть, но на это нужно время. Пусть немного, но, все же. Возможно, он в одном дне перед ними.

Путь людомару преградила река. Не останавливаясь, он прыгнул с ветки прямо в речной поток. Вода приветливо встретила его, быстро вынесла на поверхность и помогла зацепиться за корень прибитого к противоположному берегу иссохшего стволом дерева.

Сын Прыгуна слышал и ощущал присутствие холкунов и пасмасов. У границ с их землями Великолесье стонало и кричало от боли. Лесные гиганты один за другим обрушивались на землю, вскидывая свои руки-ветви в прощальном привете. Лес оплакивал своих собратьев. Лес звал их.

Стиснув зубы, людомар проходил мимо мольб Великолесья о помощи.

К концу седьмого дня он взобрался на верхушку мека, где его дожидался донад, шумно прошел сквозь завесу аагов, пал на колени и, после, рухнул навзнич, мгновенно уснув.

Он спал без снов, а потому, когда проснулся, был свеж и полон сил.

Поднявшись на ноги, он некоторое время стоял, боясь шелохнуться: наслаждался уютом родного дома, прислушивался, как под корой его мека бежали живительные соки. Пройдя к стволу дерева, охотник присел на корточки и прислонился лбом к меку.

– Верни мне мое! – шептал он, оглаживая руками кору дерева. После, людомар поднялся на ноги и снял маску Зверобога со ствола мека. За ней оказалось дупло, достаточно широкое, чтобы смочь пролезть в него. Охотник достал из него копье, мечи, ножи и кольчугу из шкуры омкан-хуута, в которой был тогда, когда очнулся в Боорбрезде. Щитки-лепестки он аккуратно приложил один к другому и обвязал походным плащом. Щитки были изогнуты, а потому внутрь их он положил несколько походных принадлежностей.

Приготовив все ровно так, как делал это и тридцать лет назад и два года назад, он сложил оружие в кучу и стал обходить донад.

– Не скучай по мне, – разговаривал он с ним, оглаживая шероховатую поверхность перил, – я вернусь к тебе, и ты наполнишься жизнью. Аагга, не плачь обо мне. Еще не раз пройду я сквозь тебя. Ты сможешь говорить мне: «Ты пришел», и я отвечу: «Я пришел».

В душе наконец-то начали возрождаться та размеренность и упорядоченность, которые присутствовали в его жизни тридцать снегов тому назад. С каждым шагом, он ощущал, как внутри него вызревает ликование и уверенность. Голова перестала быть тяжелой. В ней появилась легкость. Мыслилось ясно и неспешно, как и всегда мыслили людомары.

Сын Прыгуна взобрался на мек и оглядел окрестности. Старый пейзаж был таким, каким он запомнил его тогда, когда уходил отсюда к людомару Светлому.

– Ра-а-а-а-а! – взвился над Чернолесьем его громовой рев. Он означал, что хозяин леса снова дома.

***

Он был во всеоружии. Он чувствовал внутри себя всю силу Чернолесья. Он знал, что в стенах Великих лесов, среди деревьев он, как среди братьев. Они охранят его и оберегут. Чернецкая магия шла за ним – он чувствовал это, а потому решил принять ее здесь – в родных стенах.

Омкан-хууты и сурны, порождение зла, – твари, созданные черными магами, должны были стать указателями, где его искать. За годы без людомаров они привыкли расхаживать по Чернолесью, не таясь, а потому чернецы получили сразу несколько сообщений о том, где появился людомар.

Охотник выходил из-за деревьев и шел прямиком на чудовищ, лакомившихся лесной дичью. Омкан-хууты, лишь по запаху угадывавшие в нем людомара, бросали в атаку свои языки, и были удивлены, когда людомар не препятствовал им попасть по себе. Но шипы не пробивали его броню. Он спрыгивал с ветки так, чтобы окрутить язык омкан-хуута вокруг нее.

Хищники начинали биться в бессильной злобе: они раздували колючие загривки, пучили на него свои глаза и пытались клацать челюстями, он же бросался на них, ища схватки, и с наслаждением изрубал их мечами или закалывал копьем под челюсти.

Сурны бросались на него, но с визгом отскакивали, наткнувшись на град ударов коротких мечей. Их израненные тела оставались биться в конвульсиях, выбрасывая в мир злобные вопли и донесение чернецам о великом страхе и великой боли.

Часто, охотнику казалось, что он видел черные сгустки над издыхающей нечистью, и злобные глаза черноты, смотревшие на него с величайшей ненавистью.