Мистер Крауч в упор посмотрел на доктора, по выражению лица было видно, что он о чем-то раздумывает.

– Человек, которого поражает преждевременный инфаркт, мистер Крауч, это не тот человек, который знает, чего он ждет от жизни, и оказался разочарован, когда этого добился. Такой человек кончает язвой или грыжей диафрагмы, или тем, что было у вас, но редко – сердечным приступом.

Типичного инфарктника можно уподобить бегуну без цели. Это человек, который всю свою жизнь бежит как сумасшедший, бежит не только потому, что к этому его побуждает врожденный его характер, но еще и потому, что именно это велит ему общество: ты обязан, если хочешь хоть чего-то достичь.

Когда было двадцать с небольшим, все было легко. Человек бежал так же естественно, как пышущее силой молодое животное. Когда перевалило за тридцать, стало тяжелее, движение давалось уже несколько труднее, но все время было нечто, заставлявшее его не прерывать бег: работа получше, жалованье побольше, выше статус в организации.

И вот человек разменивает пятый десяток. Он уже начинает уставать, а приходится все бежать и бежать. Силы, отпущенные ему природой, иссякли, а он по-прежнему бежит. И не знает – зачем. Если и была у него когда-то цель, то он давно упустил ее из виду. Он бежит подобно человеку в ночном кошмаре, понуждаемый невротическим принуждением, с которым уже не в силах справиться, навязчивой мыслью, что тело его больше не выдержит. – Карр перевел дыхание, потом тихо прибавил: – Вот это и называется предынфарктным синдромом… и, когда человек оказывается в его власти, коронарная окклюзия становится отнюдь не алогичным последствием.

– Думаете, именно это и произошло с Джаддом?

– Я говорил, прибегая всего лишь к широкому обобщению, – ответил доктор. – Применимо оно к данному случаю или нет, я не знаю.

Старик шумно вздохнул.

– В общем, полагаю, это уже вода, что перехлестнула через плотину и ушла, – из-за чего так получилось. Это уже больше не вопрос.

– Э, нет, вопрос, – тут же осадил его Аарон Карр. – Самый существенный вопрос. По крайней мере, для мистера Уайлдера. Он должен понять, что он сам с собой сделал, насколько саморазрушительным было его поведение. Если он этого не поймет, ему никогда из этого не выбраться. А если поймет…

– То все бросит или сгинет.

– Это всего лишь один из возможных способов отреагировать на сердечный приступ, мистер Крауч. Однако есть и другие, почти такие же распространенные, из них, по крайней мере, один – куда более опасный. Наихудшее из последствий, мистер Крауч, то, которое, на поверхностный взгляд, представляется самым благополучным. Это человек, который по виду совершенно выздоравливает и выходит из болезни тем же самым человеком, каким был прежде. Уверен, вам подобные случаи известны: человек, когда все позади, убеждает вас, что на самом деле никакого настоящего сердечного приступа у него и не было, так, лишь слабенький предупредительный толчок. Происходит то, разумеется, что он просто-напросто отказывается признавать реальность.

– Он должен измениться?

– Вот именно. А если нет, то очередной приступ почти неизбежен… Прогноз же по второму инфаркту у человека до пятидесяти лет неутешителен. Вот в чем ключевая проблема реабилитации, мистер Крауч: больной должен быть достаточно напуган, чтобы вывести его из предынфарктного синдрома, и в то же время не настолько напуган, чтобы утратить способность действовать как полноценное человеческое существо. Линия раздела очень тонка. И единственный способ пройти по ней, опасно не оступившись, состоит в том, чтобы знать человека, с которым имеешь дело, и знать его куда ближе, чем…

– Что вы хотите узнать? – резко и горячо прервал его Крауч. – Все, полагаю. Ладно, посмотрим, сколько я смогу поведать вам. – Он обхватил себя за плечи, словно собрался отвечать на вызов. – Джадд родился где-то на Западе. В Айове, мне кажется. Да, точно, так оно и есть. В каком-то тамошнем городишке. Отец его издавал газету. До сих пор этим занимается, насколько мне известно. Мать его умерла, это я точно знаю. Она была дочерью местного сенатора, Саймона Джадда. Может, помните его? Он работал в комитете, который устроил дьявольскую бучу с тарифами на ковровую шерсть.

Карр покачал головой, вновь поразившись узости колеи однопутного разума Крауча.

– Как бы то ни было, имя свое Джадд получил от него, от своего деда. Так, посмотрим, что я еще смогу вспомнить. – Мелькнула мысль: – Может, вот это поможет вам понять, что он был за парень. Там, в Айове… да, то была Айова, теперь я уже уверен в этом, он подготовил нечто вроде маскарадного шествия. Модно, что ли, было затевать такое, когда разыгрывают целое представление из истории той или другой местности. Отменное, должно быть, получилось действо, полагаю. Если не ошибаюсь, «Лайф» целую статью про это напечатал. А в статье только и говорилось, что о Джадде, как он все это представление срежиссировал. Настоящее достижение для парнишки, который еще в школе учился, – сотворить зрелище настолько хорошее, что о тебе в самом «Лайф» написали.

– Да, действительно, – согласился Аарон Карр, – осторожно избегая, впрочем, выказывать особое восхищение или удивление. Как ни гнал он это от себя, все же почувствовал, что в нем пробуждается интерес. Он давно подозревал, что сильная творческая жилка предполагает расположенность к предынфарктному синдрому, и не было лучшего указателя на врожденные творческие способности, чем их проявление в юности, особенно если такое проявление оказалось плодотворным.

– Вот так и получилось, что он поступил в колледж, – продолжал Крауч. – При всей той шумихе вокруг имени Джадда, Колфакский колледж предложил ему стипендию. Вы, полагаю, слышали про Калфакс. Он тут неподалеку, у Миллбурга. Там много возятся со всякой театральной ерундой. Один из самых больших факультетов у них.

– Значит, прежде всего мистер Уайлдер заинтересовался театром? – задал вопрос Аарон Карр. – До того как он занялся бизнесом, я имею в виду.

– Бизнес не настолько уж отличается, – возразил Крауч. – Вот, возьмите конференцию, какую он каждый год устраивает для нас… Я немало перевидал спектаклей на Бродвее, которые и в подметки ей не годятся.

– И очередная, насколько я понимаю, должна состояться очень скоро.

Крауч удивленно взглянул на врача:

– Надеюсь, он не волновался из-за этого, а?

– Волновался, вполне определенно, я бы сказал. Когда я его вчера впервые увидел, он настоятельно твердил, что должен выйти отсюда сегодня днем… Какое-то важное совещание по конференции. А когда его везли в палату, он пытался уговорить одну из сестер достать ему диктофон, чтобы можно было…

– Боже праведный! Только – вот вам Джадд. Вот что, послушайте… Передайте ему, чтоб он забыл об этой чертовой конференции. Мы попросту перенесем ее, вот и все. Какого дьявола, вовсе не обязательно, чтобы она проходила весной. Осень ничуть не хуже, а может, и лучше. Непременно передайте ему это. Скажите, что мы откладываем конференцию до той поры, пока он на ноги не встанет. Это должно успокоить его.

– Я уверен, что успокоит, – тепло поддакнул врач, несколько тронутый проявлением человечности в президенте компании.

– Еще что-нибудь его беспокоило?

– Нет, насколько я знаю, – пожал плечами доктор Карр, но тут вспомнил про запись, сделанную миссис Уэлч во время дежурства. – Ах да, ночью он и вправду о чем-то говорил, кажется, про какую-то поездку в Сан-Франциско.

– Сан-Франциско? – озадаченно переспросил Крауч. – Так ведь он только что вернулся оттуда, всего несколько недель назад. Нет, я не знаю, что тут к чему. В общем, и это тоже – побоку. Обо всем, что необходимо сделать, мы позаботимся. Передайте ему это.

– Передам, – согласно кивнул Карр, которому было приятно отметить, сколь разительно отличается Мэтью Р. Крауч от холодных бесчувственных президентов корпораций, с которыми ему так часто приходилось иметь дело. Почти неосознанно он потянулся к блокноту. – Итак, продолжим со времени поступления в колледж. Сейчас ему сорок четыре года. Выпуск у него, должно быть, пришелся примерно на начало войны.