Потерявшись в лабиринте математических выкладок, Аарон Карр поспешил вернуться в интересовавшую его область:

– Расскажите мне, мистер Крауч, вот о чем. Вернемся к дням, которые вы провели в лечебнице. Каким образом вам удалось излечиться от недуга? Что поставило вас на ноги? Был ли там какой-то особенный доктор, кто…

– Черта с два! Если б я стал слушать этих чертовых докторов, я бы прямо там и загнулся. Знаете, что они мне твердили? Все то, о чем вы пишете в своей статье. Вы до дьявола правы, говоря о глупостях, какими эти чертовы медики занимаются.

– Я совсем не…

– Вы вот спросили, что меня снова на ноги поставило, верно? Ладно, так я говорю вам: человека не поднять с больничной постели, твердя ему, что он до конца дней своих останется размазней. Был там один тип, доктор по каким-то болезням… психиатр, полагаю. О, слов нет, на советы он был куда как горазд, можете не сомневаться. Всего меня постиг, до донышка. Так вот в один прекрасный день приходит он ко мне в палату, чтобы поведать, как мне дальше следует жить. Все его соображения сводятся к одному: забыть о ковровом бизнесе и никогда о нем больше не думать. Ну, знаете, как в старом присловии про обжегшегося на молоке, что дует на воду. У врача для всего этого какое-то заковыристое название было, но общий смысл я изложил точно. Просить меня отказаться от коврового бизнеса, это было все равно как просить меня отказаться от всей моей жизни. Ведь я только этим и занимался, с четырнадцати лет, еще мальчишкой. Только откуда мне знать, а вдруг он прав? У меня тогда голова в полном тумане была от всех лекарств, какими меня пичкали, я понять не мог, чему, черт побери, верить. Вот как раз тогда и появилась Эмили. Знаете, что она мне принесла? Образцы всех бумажных напольных покрытий, которые были выпущены за время, что я провел вбольнице. Я в них вцепился, будто… Даже не знаю, как и сказать-то… Будто я с голоду околевал, а тут кто-то пир мне закатил.

– Ваша жена, должно быть, человек весьма понимающий, – заметил Аарон Карр, дивясь про себя, как мог быть столь бестолков тот доктор. – Во всяком случае, она понимала, что за червь мои потроха гложет, – сказал Крауч, в устах которого фраза прозвучала сдержанной похвалой мужчины-эгоцентрика. – Она сделала для меня намного больше, чем любой из этих никчемных докторов.

– Сколько вам лет было тогда, мистер Крауч?

Старик вздрогнул, странно пораженный.

– Забавно, что вы об этом спросили. Ведь это едва ли не первое, что мне в голову стукнуло: Джадду столько же, сколько мне тогда было. – Он умолк, устремив на врача вопрошающий взгляд. – Просто совпадение, полагаю.

– Возможно, меньше, чем вам представляется. – Врач внимательно всмотрелся в старческое лицо. – Середина пятого десятка зачастую становится годами огромного стресса. Эмоциональное давление нарастает, где-то должен быть сброс.

– По-вашему, случившееся со мной и сердечный приступ Джадда, они что, чем-то схожи?

Карр вновь колебался: его сдерживали все запреты на то, чтобы выставлять профессиональные расхождения во мнениях перед непосвященной публикой, с другой стороны, он не мог отделаться от того здравого аргумента, что, коль скоро Крауч уже прочел его статью в «Анналах», то было бы лучше выговориться, чем рисковать остаться неверно понятым.

– Да, с моей точки зрения, затрагивается эмоциональная сторона, особенно в случаях с не достигшими пятидесяти лет.

– Это и есть то, что вы имеете тут в виду, говоря о… – Крауч принялся ворошить страницы, отыскивая нужное место в статье: – … как вы его тут обозвали-то… Этот самый предынфарктный синдром?

– В целом да. Я в статье особо не вдавался в детали: вы увидите некоторые ссылки на мои более ранние публикации, – однако исследования в Берринджеровском институте определенно выявили почти неизменную связь между инфарктом у людей до пятидесяти лет и их весьма специфическим образом жизни. Что в конечном счете и стали называть предынфарктным синдромом.

– Хотите сказать, что есть определенный тип человека, кого прямо-таки естественно поражает сердечный приступ?

– Я бы воздержался от слова «естественно», мистер Крауч. Приступ в возрасте до пятидесяти – вещь определенно неестественная. Хотя вы правы, есть личности, предрасположенные к инфаркту, тут никаких сомнений быть не может. Это признается уже сотни лет, со времен древних греков и римлян. Упоминания об этом встречаются в ряде древнейших памятников медицинской литературы, дошедших до нас. Увы, это не очень-то сказывалось на практике, поскольку не находило верного применения. Можно взять десять человек, все из которых имеют предрасположение к коронарным заболеваниям, но в действительности только один из них кончит сердечным приступом, не достигнув пятидесяти. В Берринджере мы как бы попытались сузить фокус, попробовали вычленить поведенческий стереотип, который послужил бы более точной основой для прогноза.

– И вам удалось?

– Да. Во всяком случае, настолько, чтобы сам я остался доволен. И опять вынужден заметить, что это не стало чем-то широко принятым во врачебных кругах.

– Да и черт с ними, – отмахнулся Крауч. – Я с вами не спорю: сам всегда считал, что где-то так оно и есть, – только я все равно не понимаю, что происходит.

– Что происходит? – повторил врач, отводя взгляд, чтобы улучить момент и собраться с мыслями, попытаться сообразить, как далеко разумно было бы заходить. – Разумеется, это всего лишь предположение, хотя результаты и впрямь, кажется, подтверждают логику исходной гипотезы. – Карр сел поудобнее. – Если мы имеем дело с человеком, который напорист, в высшей степени целеустремлен, честолюбив, всецело настроен на высочайшие достижения, своего рода перфекционист.

– Это – Джадд, точно.

На то, что его перебили, Карр не обратил внимания, зато не упустил из виду предупредительного сигнала: все, о чем он будет говорить, Крауч станет примерять на конкретном человеке. И, уже будучи настороже, продолжил:

– Человека такого типа личности, испытывающего довольно высокий уровень эмоционального напряжения, ждет обычная продолжительность жизни, хотя ничего не было бы удивительного в том, если бы у него случился сердечный приступ где-то в начале или в середине седьмого десятка лет. Такое было бы едва ли не нормальным течением жизни. Однако предположим, что это течение нарушено. И удар настигает человека в середине пятого десятка. Почему?

– Именно это я и хочу узнать.

– Хорошо, вернемся к тому, о чем мы с вами говорили несколько минут назад, к высокому проценту инфарктов у мужчин, не достигших пятидесяти лет, имеющих эмоциональную основу. Уверен, вам известно великое множество примеров, я не имею в виду один лишь ваш случай и не говорю лишь о физическом заболевании. Все эти люди, которые ни с того ни с сего выбивались из водоворота жизни, меняли работу, позволяли себе сходиться с другими женщинами, разводились с женами.

– Я понимаю, о чем вы. Только как же так, я ничего такого себе не позволял. Мне было сорок четыре года, а чего я добился? Работал без задних ног, как проклятый. – Президент смущенно осекся. – Я вовсе не хотел старое ворошить снова.

– Ничего, вы затронули важный момент. – Аарон Карр подался вперед, увлеченный открывшейся возможностью воочию увидеть, как принимается одно из ключевых положений его книги. – Вы всегда знали, для чего вы работаете, так ведь? С тех пор, как начали работать подносчиком пряжи, вы всю душу свою настроили на то, чтобы стать президентом ковровой компании, верно? Спроси вас кто-нибудь, чего вы хотите от жизни, вы бы так ему и сказали, правильно? Даже когда находились в больнице, да?

– Если б они меня спрашивали. Только они никогда этого не делали. В том-то и беда была – у этих чертовых докторов своих собственных идей было – по самую маковку.

– Позвольте мне, мистер Крауч, убедить вас в своей правоте. Это одно из самых существенных положений во всем, что имеет отношение к предынфарктному синдрому. Я задавал вопрос: «Чего вы хотите от жизни?» – даже и не помню скольким перенесшим инфаркт до пятидесяти лет и, знаете, ни разу не получил хотя бы наполовину определенного ответа. Никогда. Ни единого раза за все эти годы.