– Доктор Карр, доктор Рагги требует вас в «Скорую», – проговорила телефонистка, передав прозвучавшее требование, только-только стихающее в коридоре.
– Очень хорошо, – сказал он, усмиряя раздражение: понимал, что девушка неверно передает тон, каким высказал свою просьбу молодой доктор Рагги. Можно было что угодно говорить про двух молодых зарубежных врачей-стажеров, Рагги из Индии и Чана Ли из Малайи, которых Окружная мемориальная вынуждена была держать, чтобы создать хотя бы видимость ординатуры, но никого из них, положа руку на сердце, нельзя было упрекнуть в недостатке вежливости или служебной почтительности.
Снимая со спинки стула белый халат, Карр еще раз пробежал глазами последнее напечатанное предложение:
«Имея дело с пациентом – бизнесменом в возрасте около сорока пяти лет, – проницательный врач отдает себе отчет, что зачастую для этого возраста характерен стрессовый пик, как раз в эти годы силы давно нараставшего напряжения преобразуются в своего рода эмоциональный ураган, который составляет общую этиологию[3] широкого ряда психосоматических и психогенных расстройств».
Помедлил, усомнившись в метафоре «ураган», которую употребил, подумал, не будет ли она на профессиональный вкус чересчур отдавать легким чтивом «Ридерз дайджест». Надо будет поразмыслить над этим. Но – позже.
Надев халат, доктор привычно прошелся руками по карманам. Заметив, что не хватает стетоскопа, взял его со стола, перевернул на двери табличку на «ВЫШЕЛ» и пошел по коридору, морщась от ожидания нарваться в «Скорой» на изувеченную жертву очередной автокатастрофы.
Окружная мемориальная больница, расположенная всего в трех милях от пересечения трасс на Пенсильванской заставе, была центром, куда свозились покалеченные тела в радиусе семнадцати миль в обе стороны дороги. Этот отрицательный момент Карр проглядел в день, когда одиннадцать месяцев назад заявился из Нью-Йорка на собеседование, претендуя на должность, которая (тогда так казалось) открывала прямо-таки самими небесами посылаемую возможность зажить жизнью более радостной и полезной, чем та, какую он вот уже два года вел в клинике Аллисона, или еще раньше, когда возглавлял сердечно-сосудистое отделение в Берринджеровском научно-исследовательском институте. За две недели до того дня он не совсем случайно (уже целый месяц просматривал объявления в медицинских журналах) наткнулся на вакансию, которая до того в точности отвечала его пожеланиям, что он с трудом верил прочитанному. Но нет, так и напечатано: «Небольшой, но по всем параметрам современной и полностью оборудованной общественной больнице, расположенной в красивейшей сельской местности Пенсильвании…» требовался «…терапевт с законченным высшим медицинским образованием для работы в качестве постоянного консультанта штатных врачей общей практики». Обязанности, как обещало объявление, «будут лежать всецело в сфере диагностики, без каких-либо требований вести лечебную практику штатного врача больницы». Больше всего заинтриговала завершающая часть объявления: «Редкая возможность для квалифицированного терапевта, которому необходима относительно небольшая нагрузка по работе для того, чтобы вести научные изыскания, писать или заниматься подобного рода деятельностью».
Девять дней, пока он ожидал ответа на свое письмо, тянулись, казалось, бесконечно, и, когда наконец из Окружной мемориальной больницы пришел ответ, подписанный главным врачом Джонасом Уэбстером, с предложением доктору Карру при первой же возможности приехать на собеседование, он в тот же день пополудни сел на рейсовый автобус. Автобус, как выяснилось, был быстрейшим из средств добраться до места, и все же, учитывая все остановки, поездка растянулась на пять часов жуткого предвосхищения возможного разочарования. Через каждые несколько миль Карр перечитывал письмо доктора Уэбстера, и всякий раз взгляд его подолгу останавливался в левом верхнем углу больничного фирменного бланка, где приводился поименный список штатных врачей. Все значившиеся в нем были если не стопроцентно англосаксами, то, во всяком случае, пугающе сплошь христианами. «Надо ж было быть таким дураком, – подумал он, – чтобы в первом же письме не сообщить без обиняков, что я еврей».
Когда он понял, а понял он уже в самом начале собеседования с Джонасом Уэбстером, что главврач с самого начала знал о его еврейском происхождении (такие тайны Берринджеровский институт не хранил), надежда, подогретая желанием получить место, вспыхнула с новой силой. И все увиденное и услышанное вокруг это желание укрепляло. Раскинувшиеся за окном холмистые виды сельской Пенсильвании, сплошное зеленое поле в цветах начала мая, наделяли таким покоем, какого Карр никогда прежде и представить себе не мог. Больница выглядела архитектурным шедевром, довольно смелым по замыслу, который не оставлял сомнений в своей современности, и в то же время органично вписывался в ландшафт сельской природы, как и старинные каменные дома и постройки близлежащих ферм. Внутри больницы тоже было чему порадоваться. Лаборатория, хотя и небольшая, была прекрасно оснащена, а примыкавший к ней рентгеновский кабинет выглядел так, будто сошел прямо с цветных страниц каталога «Дженерал электрик».
Тогда, в первое свое посещение, он не обратил внимания на то, что в лаборатории работает всего одна глуповатая молодая сотрудница, которой нельзя было доверить ничего, кроме самых обыкновенных анализов, да и те она научилась делать, механически вызубрив все процедуры. Рентгеновский кабинет же являлся, по сути, личным владением доктора Маллаби, о чьей квалификации как рентгенолога свидетельствовал один-единственный факт: его шурин оказался лицом весьма влиятельным при получении государственных грантов, шедших на финансирование строительства больницы. И все же, даже если бы Аарон Карр уже тогда обо всем этом знал, он не отступился бы. Его знаний и опыта с лихвой хватало и на то, чтобы в случае необходимости разобраться в предписанных им рентгеновских снимках, и на то, чтобы в лаборатории всю работу проделывать самому, чему он всегда отдавал предпочтение.
Тогда руководство Окружной мемориальной быстро пришло к выводу: Карр – это тот человек, какой им нужен. На провинциалов явно произвело впечатление, что в справочнике «Кто есть Кто в американской медицине» Карру была посвящена отдельная статья (ни один из штатных врачей Главной больницы Марафона в нем не был даже упомянут), а количество его публикаций значительно превышало все совокупно изданное членами Марафонской окружной медицинской ассоциации.
Довольно быстро радужное сияние первоначальных ожиданий Аарона Карра несколько потускнело. Оказалось, что Окружная мемориальная вовсе не желанная уменьшенная копия известных ему по Нью-Йорку больниц, как он того ожидал. По сути, она лишь немногим отличалась от лечебного мотеля на службе у группы независимых врачей, не признававших над собой никакой другой власти, руководствуясь только собственной корыстью. В больнице царил свободный дух принципа «сам живи и другим не мешай», не было здесь ни рассмотрения историй болезни, ни расследования сомнительных случаев и, уж будьте уверены, никаких попыток наладить служебную дисциплину. Когда проводились собрания врачей, что случалось крайне редко, то посвящались они исключительно финансовым вопросам. Умильное представление Аарона Карра о докторе из маленького городка как об участливом и, чаще всего, бескорыстном целителе, полной противоположности своекорыстным докторам, каких он знавал в Нью-Йорке, подверглось серьезному пересмотру, если вообще не порушено во многом. Порядок подчинения на уровне окружного руководства не меньше определялся годовым доходом, и именно по этой единственной причине всего через несколько недель Хармону Титеру предстояло заменить Джонаса Уэбстера на посту главного врача.
Пока Аарон Карр, выйдя из своего кабинета, шел по коридору к отделению «Скорой», он очень ясно осознавал: находись Хармон Титер сегодня вечером на дежурстве, как то предписывалось больничным графиком, самого Карра ничто не оторвало бы от дела. Проблема была не из новых. С самого начала его уверяли в том, что не будут привлекать в качестве лечащего врача, ведь один из штатных врачей больницы всегда будет находиться в больнице, что все они будут по очереди нести суточное врачебное дежурство. В этом Карр усомнился еще во время собеседования с Уэбстером (на самом деле его немало потрясло, что в Окружной мемориальной штатных лечащих врачей нет вовсе), но Уэбстер тогда уверил его, что система дежурств действует очень хорошо, и даже разъяснил, какой для этого имеется внутренний стимул. Дежурный врач забирает себе всех пациентов, доставленных на «Скорой», кроме тех, разумеется, которые являются давними пациентами других врачей Окружной мемориальной, а автострада постоянно поставляет то, что Уэбстер, пожимая плечами, назвал «некоторыми весьма обещающими случаями». Уэбстер оказался прав: это и в самом деле было мощным стимулом, – только очень скоро некоторые больничные врачи сообразили (первым – Титер, кто чаще других этим и пользовался), что, заручившись таким прикрытием, как Аарон Карр, можно пропустить несколько часов дежурства, а порой – и целый день, но по-прежнему забирать себе все сочные плоды, которые сваливались в их отсутствие.
