– Миссис Поттс не нашла еще ночную сиделку для пациента? – спросил он, напоминая о ранее сказанном ей, о том, что президент компании, где работал больной, согласился на приглашение частных сиделок для круглосуточного дежурства.

– О, об этом я позаботилась, – мимоходом сообщила она и добавила, словно кость бросила, слегка уступая протоколу: – Я и миссис Поттси уведомила. Кстати, только что пришла Мэри Уэлч. Она справится.

– Уэлч… Кажется, я ее не знаю, – осторожно заметил он, не в силах понять, откуда у миссис Коуп столь необычный личный интерес к этому случаю, если она с такой небрежностью выбирает сиделку, о какой только и может сказать, что та «справится».

Миссис Коуп уперла руки в полноватые бедра (жест, означавший в ее лексиконе примерно то же, что и высунутый язык).

– Она три года отработала в психиатричке в Восточном госпитале ветеранов.

– Этот случай не имеет отношения к психиатрии, миссис Коуп.

– Не имеет, – кивнула она, причем ее согласие прозвучало почти как вопрос. – И все же Мэри сможет справиться с пациентом, когда он очнется и увидит, что оказался в кислородной палатке. – Руки миссис Коуп по-прежнему оставались на бедрах. – Вас ведь как раз это волнует, верно?

Доктор ответил сдержанным кивком, надеясь, что ничем не выдал состояния, в какое его вогнала старшая медсестра: он снова почувствовал себя мальчишкой, оказавшимся перед видящей его насквозь матерью.

– Больной из тех мужчин, кого такое может больно задеть, – многозначительно заметила миссис Коуп.

– Да.

– Я этого с лихвой навидалась.

– Ничуть не сомневаюсь, – произнес он, уловив, что все это было лишь прелюдией к чему-то еще. Карр вышел в коридор.

Миссис Коуп последовала за ним, наполовину прикрыв дверь.

– Полагаю, вам известно, что его жена находится на судне, которое направляется в Европу?

– Да, она сегодня днем отправилась.

– До Европы она еще шесть дней будет добираться, да и вообще предпринять ничего не в силах, вот он и не хочет ей ничего сообщать, что бы он ни говорил, а ей сообщить следует, – заявила миссис Коуп, удивив доктора не только настойчивостью, с какой это было сказано, но и заботой, которая вовсе не отвечала натуре медсестры. Как то обычно случается со многими пожилыми медсестрами, предвзято относящимися к мужчинам, миссис Коуп прежде всегда вела себя так, будто считала жен проклятием профессионального милосердия.

– Я уведомил президента его компании, – сообщил Карр. – На сегодня этого достаточно. Уверен, что мы можем спокойно предоставить любые дальнейшие сведения тому, кто завтра примет заботу о пациенте.

Медсестра вперила в него нескрываемо пристальный взгляд:

– Разве вы сами не возьметесь за этот случай?

– Нет, конечно, – ответил он более резко, чем ему хотелось, а затем, словно в извинение, добавил: – Утром компания, несомненно, пришлет сюда кардиолога. Это обычная практика… Он же из их руководства.

– Кардиолог приедет и уедет, – ядовито бросила она. – А что потом?

– Как только он обозначит курс лечения для пациента, любому из наших штатных врачей не составит труда его завершить.

– Доктор Титер, – сказала медсестра. Она произнесла только имя, ни слова больше, но если бы можно было занести тон, каким она его произнесла, в протокол, то этого вполне хватило бы для лишения ее свидетельства дипломированной медицинской сестры.

Одолевая пугающее его искушение ответить согласием, доктор Карр рванул мимо нее и зашел в палату. Быстро подойдя к постели, он взглянул на спящего пациента, лицо которого виделось ему расплывчатым из-за укрывающего пластика. Дрожащей рукой Карр взялся за пластиковое покрывало кислородной палатки, отогнул его, перекинул через опору, высвобождая себе поле осмотра. Пристально, не жалея времени своего затянувшегося дежурства, изучал он лицо больного. И не нашел ни малейшего следа физических страданий. Судя по относительно малой продолжительности боли, инфаркт миокарда небольшой. Кому бы ни довелось стать лечащим врачом, сердце исцелит себя само. Через три недели Титер выпишет больного из больницы, закроет историю болезни, припишет себе еще один случай благополучного выздоровления и с чистой совестью отправит пациенту пятисотдолларовый счет за оказание профессиональных услуг. И кто скажет, что Титер не прав? Есть предел ответственности врача. Должен быть.

За спиной раздался голос Коуп:

– Он вас беспокоит?

– Нет.

– Миссис Уэлч прибудет через несколько минут. Хотите поговорить с ней до того, как она заступит на дежурство?

Он уже было открыл рот, чтобы сказать «нет», мол, нет в том необходимости, однако услышал им самим произнесенное «да».

Как ни крути, а хотя бы на одну ночь, но этот больной – его.

В ту первую ночь в больнице Джадд Уайлдер, погруженный в вызванное лекарством забытье, и не ведал о пылкой молитве, которая возносилась о его выздоровлении. Молившая, сознавая, что ведет себя неприлично, начала молитву с признания в собственной никчемности, моля простить ее за то, что сама себя называла «миссис Уэлч», будучи уверена, что все видящему и все слышащему Господу известно, что по имени она по-прежнему Мэри Хостеттер. Основной же смысл ее молитвы сводился к тому, чтобы лечение этого пациента заняло все время, какое обычно положено для инфарктных больных в больнице. За три недели работы сиделкой она заработает денег, которых хватит, чтобы уплатить за жилье, и еще порядком останется на то время, когда она совсем не сможет работать. Никаких сомнений быть не может: она беременна.

Прошлая ночь оказалась чистой удачей. В списке по-прежнему хватало имен впереди ее собственного, шанс был очень невелик, что ее вызовут, по крайней мере, в ближайшие сорок восемь часов. Слишком опасаясь оставаться одной у себя в комнате, боясь принимать успокоительные таблетки, стащенные во время ухода за обгоревшим пациентом, она под дождем и ветром прошагала до больницы и бескорыстно предложила себя в помощь миссис Коуп. Было чистым сумасшествием выкинуть такое: так, наверное, миссис Коуп и подумала, судя по тому, с каким странным видом она ее рассматривала, – но, во всяком случае, дело выгорело, а это единственное, что имело значение. Только бы лечение тянулось подольше.

Доктор Карр заставил ее здорово поволноваться несколько минут: он будто никак не мог до конца поверить, что она работала в Восточном госпитале ветеранов, столько всяких вопросов задавал. В конце концов он ее оставил. Хотя гарантии нет, что и дальше сидеть с больным дадут ей. Она все еще на испытательном сроке у доктора Карра, и ей отчаянно хотелось доказать, что она годится. Ночь, однако, такой возможности ей не дала.

– Измерять кровяное давление каждые полчаса, – отдал распоряжение доктор Карр. – Сразу же позовите меня, если оно упадет ниже ста десяти или если пульс станет выше ста.

Не было, однако, ни падения давления, ни учащения пульса. А заодно не было и никакого кашля, никакой одышки, никакого учащенного дыхания. Никак не получалось и записать в дневник дежурства, как велел доктор Карр, хоть какие-то разборчивые слова, произнесенные больным. Графа «Примечания» в дневнике была совершенно пуста, будто и Мэри проспала всю ночь напролет.

Уже занимался день, сочился слабый водянистый свет. Без двух минут шесть. Мэри взяла прибор для измерения давления и подняла чистое пластиковое покрывало кислородной палатки. Глаза у больного открылись, похоже, он впервые узнал о ее присутствии. Показалось, будто он собирается что-то сказать, и Мэри склонилась пониже, напряженно вслушиваясь и подбадривая: «Как вы себя чувствуете?» Голос у него был низким, слова звучали невнятно, но тем не менее разборчиво.

Ликуя, она записала:

5:50 – Разговаривая во сне, больной произнес: «До завтра никакого Сан-Франциско не предвидится».

Выключив будильник еще до того, как тот начал звенеть, доктор Аарон Карр устало откинул одеяло и спустил ноги на пол. Тело сводило и ломало, сон не придал сил. Вся голова была забита случаем с Уайлдером, причем не так, словно он вспомнил о нем спросонок, а так, словно он его всю ночь в уме прокручивал, бесконечно подступаясь то так, то этак. Ставя самому себе диагноз, он видел в такой поглощенности невротический симптом и нарочно заставил себя признаться в том, что валяет дурака, растрачивая свою энергию на пациента, которого очень скоро у него отберет кто-то другой.