– Через день или два начнет затягиваться, сама увидишь.

Она говорила так, как будто они с Рене знали друг друга целую вечность. Берта вздохнула и отошла. Солдаты принялись за ячменную похлебку. Они медленно пережевывали клейкую массу, никак не комментируя ее вкус. Всем раздали их порции, и в подвале установилась тишина, нарушаемая стуком ложек и причмокивающим хлюпаньем. Рене с тоской вспоминала кусочки зайчатины с дикими ягодами и вкусный «чай» из сосновых иголок, сваренный на воде из ручейка. У нее перехватило горло: впервые за все годы тяжких испытаний она не могла справиться с едой. Старшая из девочек подошла к ней – худенькая, с темными волосами и умными глазами, – она давно приглядывалась к Рене, но заговорить не решалась.

– Я Луиза, – сказала она. – Младшая сестра Жанны. Мне девять лет. А тебе?

– Семь! – гордо ответила Рене.

На самом деле, она ни в чем не была уверена, а ее бумаги потерялись во время одного из многочисленных перемещений из убежища в убежище. Рене ходила в класс мадам Серве и учила те же уроки, что второклассники-семилетки, вот и решила, пусть ей тоже будет семь.

Отчетливо Рене помнила себя с четырех лет – с тех пор, как жила у фермеров из «другой деревни»: она так говорила, чтобы отличать пейзажи юга страны от более лесистых, с пересеченным рельефом. Что было раньше, Рене не знала. У нее сохранились очень смутные воспоминания о той далекой эпохе, скорее картинки, звуки и запахи. Был, например, золотой медальон для фотографии, раскачивавшийся перед глазами и помогавший ей уснуть. Это видение всегда сопровождал аромат ландыша. Кому принадлежало украшение – чужой женщине или ее матери? Бог весть… Рене понимала, что тешить себя иллюзиями – пустое дело, она все равно никогда не узнает правды. Большинство детей на ее месте придумали бы себе воспоминания, отталкиваясь от крошечных обрывков прежней жизни. Они идеализировали бы их, чтобы создать завесу красоты и нежности и защититься от ада реальности. Рене была из другого теста. Проницательность девочки часто пугала тех немногих, с кем сводила ее судьба. К себе она была очень сурова. Не торговалась и с жизнью. Никогда. Зато страстно любила легенды, сказки и старинные истории, интуитивно воспринимая их не только как единственное лекарство от уродства окружающего мира, но и как чудесное отражение его головокружительной красоты.

Луиза предложила Рене порисовать. В углу подвала лежали большие рулоны обоев, оставшиеся после ремонта в комнате Жанны. Девочки устроились прямо на полу, и к ним сразу присоединились другие ребятишки: Бланш, восьмилетняя сестра малыша Жана, и Альбер – брат Луизы и Жанны – четырнадцатилетний подросток, довольно холодно державшийся с Рене с самого ее появления на ферме. Она решила нарисовать большой портрет Можиса вместе с волшебным конем. Особенно ей удались глаза – миндалевидные, светло-голубые с металлическим блеском и взглядом, одновременно жестким и отрешенным. Произведение практически в натуральную величину заняло бо́льшую часть рулона. Дети начали задавать вопросы, но Рене была слишком сосредоточена и не отвечала: она все объяснит потом. Они завороженно следили, как она работает, и почтительно молчали. Закончив, Рене уселась по-турецки и начала рассказывать историю.

Матиас шел весь день. Оставив Рене на ферме, он решил не возвращаться в хижину, где они провели двое суток, всю ночь искал убежище, промерз до костей и вымотался. Наткнувшись на мертвеца, удивленно глядевшего в небо и так и не выпустившего из рук автомат, он закрыл ему глаза, выселил из «лисьей норы» и устроился на ночлег в его могиле, а на рассвете отправился дальше, не зная, что делать. Впервые в жизни он чувствовал себя совершенно потерянным и дезориентированным. Его идеальный организм заклинило. Он чувствовал, что изменился сразу после встречи с девочкой. С Рене. Имя-предназначение[29]. В этом было нечто почти комическое. Он вспомнил лицо старой индианки. Уж она-то не стала бы смеяться, увидев в имени знак, «путь». Куда? К какой внезапно открывшейся тайне судьбы? Он никогда не верил словам старой Чичучимаш[30] и по-доброму посмеивался над ней и ее предсказаниями, а она считала его простаком, даже дурачком. В глубине души индианка его жалела и прозвала Убивай-Много. Очень меткое прозвище, ведь он и правда много убивал.

В середине 1930-х Матиас, траппер[31], промышлявший в северных лесах в заливе Джеймс, жил один, торговал с индейцами, но близко ни с кем не сходился. А потом наступил день, когда его каноэ перевернулось на Овсяных порогах реки Руперт. Чичучимаш нашла его умирающим на отмели – пес Матиаса привел ее к хозяину. Неделю он метался в лихорадке, потом жар спал, рана на голове затянулась.

Матиас двигался вперед без всякой цели и вспоминал Канаду. Он пребывал в подвешенном состоянии, но одно знал совершенно точно: ему как воздуха не хватало леса. Настоящего леса. Впервые за пять лет он провел среди деревьев несколько часов кряду. Тренируясь с бойцами «Бранденбурга», он совершал марш-броски по лесистой местности, внедрившись в отряд маки́ в Веркоре, жил на природе, но только теперь понял, как мало было этих моментов. Скучал он и по одиночеству, хотя вряд ли осознавал это в полной мере, пока не оказался в хижине с чужой девчонкой.

Ближе к вечеру Матиас вышел на грунтовую дорогу, петлявшую через поля. Было очень холодно, свинцовое небо тяжело нависало над землей, но снег наконец перестал. Вскоре он добрался до маленькой деревушки. На центральной улице женщины выбрасывали из окон одеяла и одежду, мужчины с ребятишками подхватывали их и складывали в тележки и коляски. Прошел слух, что немцы наступают, люди впали в истерику и готовились к бегству. Завидев Матиаса, они кинулись к нему, как рой обезумевших мух. Чья-то высохшая старческая рука ухватилась за полу куртки пришельца, краснорожий толстяк обнял его за плечи. Отовсюду доносились возбужденные голоса. «Слава богу, вы вовремя!», «Боши будут здесь через пару минут!», «Спасите нас, защитите!». Они лили слезы и стенали, подносили к Матиасу детей, словно хотели, чтобы он благословил младенцев, как папа римский или сам Спаситель. Увы, он ничем не мог им помочь.

Довольно долго Матиас получал удовольствие, вводя в заблуждение добрых доверчивых граждан, принимавших его как освободителя и даже героя. Он наслаждался всеобщим ликованием, которое всегда предшествует ужасу от осознания обмана. Зло, прикинувшееся Добром, приобретает новый, не имеющий себе равных, вселенский масштаб.

Сегодня, на деревенской площади, в окружении обезумевших от страха людей, ему было несмешно. Он мог бы направить на них оружие, выкрикнуть несколько слов на родном немецком языке и ощутить мгновенное упоение, глядя, как они поднимают руки и втягивают головы в плечи, а на их лицах появляется изумленное выражение. Мог бы, но не сделал этого, потому что слишком устал.

– Вы один? – спросил мужской голос, прорвавшись сквозь всеобщий гвалт.

Матиас кивнул, и люди отпрянули от него, как от зачумленного. Он один. Он не может защитить их от врага. Он бесполезен. Мужчины разошлись, чтобы продолжить сборы, но несколько женщин остались рядом, их лица выражали сочувствие и сожаление. Красивая девушка запечатлела на его щеке долгий поцелуй, и он, как гладиатор перед боем, долго ощущал на коже прикосновение ее пухлых, теплых и влажных губ.

Он покинул деревню и пошел навстречу немецкой колонне. Нужно вернуться в свой лагерь, получить указания, продолжить миссию, найти Меченого и следовать за ним, куда понесет война. Матиас не сомневался, что у изобретательного Скорцени осталось в запасе немало трюков, он сумеет закончить эту войну забавнейшим из способов и даже спастись от гибели, когда станет совсем жарко.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».