– У вас есть солдаты на постое? – наконец спросил он.

По-французски он говорил очень неплохо для американца, хотя акцент был странноватый.

– Никаких солдат, – пробормотала Жанна. – Кроме вас…

Губы незнакомца растянулись в улыбке, больше похожей на оскал хищника.

– Можете подержать ее у себя? – Он кивнул на девочку.

Вопрос прозвучал как приказ, пусть и вежливый, и строптивый нрав девушки мгновенно дал о себе знать:

– Подержать? Сколько? Кто она?

– Еврейка. Мне ее передал кюре в Стомоне.

– В Стумоне[24]. Нужно произносить Сту-мон.

Еще одна скандалистка! Отлично. Они с девчонкой быстро договорятся. Или вцепятся друг другу в волосы. Ей что, трудно просто сказать «да»? «Нужно произносить «Сту-мон»! А взгляд до чего дерзкий… Стоит лицом к лицу с врагом, но хладнокровия не теряет. Только тут Матиас вспомнил, что на нем американская форма, и похолодел: еще чуть-чуть, и он рявкнул бы на нее по-немецки, приказав заткнуться. Заметив, что так и не опустил оружие, он убрал пистолет. Рене стояла, замерев, как соляной столбик. После вчерашнего срыва она замкнулась в тяжелом молчании. Матиас скучал по ее болтовне, взглядам из-под ресниц, улыбкам, волшебной лошади из сказки, даже по тому, как сурово иногда каменело ее лицо.

Жанна перевела взгляд на малышку, протянула руки, улыбнулась, но та не отреагировала. Матиас слегка подтолкнул ее в спину, и она сделала несколько шагов, как маленький робот. Жанна подхватила девочку и удивилась: такая худенькая, а оказалась довольно тяжелой. Сплошные мускулы и кости.

– Как тебя зовут?

Малышка не отвечала, и вид у нее был неприступно-недовольный. Жанна и солдат переглянулись. Наконец Рене обернулась к Матиасу и произнесла – четко и ясно:

– Меня зовут Рене.

Все три участника странной сцены застыли в молчании. Рассеянный голубоватый лунный свет заливал разгромленную кухню, делая ее похожей на подводное царство.

– Мне пора, – сквозь зубы пробормотал Матиас и вышел. Рене резко дернулась, Жанна выпустила ее, и она подбежала к окну. В воротах Матиас последний раз обернулся и исчез. Девочка смотрела на занесенный снегом двор с обугленным деревом в центре и скелетом мертвой лошади.

Рене не захотела спускаться в подвал на руках у Жанны, пошла сама. В слабом, мерцающем свете керосиновой лампы на нее устремились взгляды множества глаз. Внизу укрывались человек двадцать самых разных возрастов. Сначала Рене заметила детей – двух девочек старше ее по возрасту и одного подростка. Люди зашептались, какая-то женщина воскликнула «Maria Dei!» – и никто не понял, упрекает она Пречистую Деву или благодарит.

– Американский солдат попросил приютить ее, – пояснила Жанна.

– Солдат?! Почему ты мне не сказала? Где он? – зычным голосом спросил Жюль Паке, и Рене сразу поняла, что он здесь хозяин. Высокий, кряжистый, как дуб, с зоркими черными глазами и огромными ручищами, мужчина мог напугать кого угодно, но, как только он встретился взглядом с девочкой, гневное выражение лица сменилось веселой улыбкой.

– Солдат ушел, – продолжила Жанна. – У нее никого нет, и ее зовут Рене.

В установившейся тишине обитатели подвала смотрели на незваную гостью со смесью сочувствия и любопытства. Мать Жанны Берта, крепкая женщина с квадратным волевым лицом, погладила ребенка по волосам. Молчание нарушила Марсель, бабушка Берты:

– Что эти американцы делают в деревне? – раздраженно спросила она.

Ребятишки захихикали, и мамаша Паке наградила их грозным взглядом.

– Они нас освобождают, Бабуля. Пришли спасти нас от бошей, понимаешь?

– Может, и так, – проворчал Жюль.

Берта подошла к Рене, присела перед ней на корточки.

– Не грусти, маленькая фея, все образуется…

Вообще-то Рене в этом не сомневалась. Золовка Берты, тетя Сидони, проблеяла дрожащим голосом:

– Бедная маленькая козочка!

Богоматерь поминала именно она. Рене дернула плечом, метнув в нее недобрый взгляд: никакая она не козочка! До чего же ей надоели такие вот смущенные лица, показная жалость, ускользающие взгляды! Последний мазок на картину положила Жанна, шепнув на ухо матери:

– Она еврейка. Солдату ее поручил кюре из Стумона. У него были эсэсовцы на хвосте.

Берта перекрестилась, остальные глухо ахнули.

– Если боши найдут ее здесь… – В голосе Берты явственно слышался страх.

Вперед вышла женщина с малышом на руках.

– А то мы не знаем! Упаси нас Господь от этой напасти! – истерически выкрикнула она. – Из-за этой… всех нас перестреляют!

«Понятно, она тут самая трусливая», – подумала Рене. Впрочем, не стоит вот так сразу всех осуждать, иногда люди проявляют потрясающую храбрость. Нужно быть настороже, наблюдать. «Детектор» Рене, который бездействовал все то время, что она провела с немцем, вновь заработал. С ним она чувствовала себя в полной безопасности. Рене до конца не осознавала, как сильно она устала быть вечно начеку, а с немцем ослабила бдительность. Теперь он ушел. Вернулся к своим? Она тряхнула головой, гоня мысли прочь. Колесо повернулось. Ситуация изменилась. Нужно приспосабливаться. И жить дальше.

Женщина, боявшаяся сильнее всех, нервно укачивала сына, не спуская глаз с Рене. Мальчик – на вид лет двух, не больше – был бледным, очень худеньким и выглядел больным. Из носа у него текли зеленоватые сопли, и он все время подкашливал. Жюль обнял девочку за плечи, заслонив от злобного взгляда Франсуазы.

– Не бойся, феечка, они не злые. Просто напуганы. От страха люди глупеют. Но ты у меня в гостях, а мне совсем не страшно.

Он увел ее в глубину сводчатого подвала, где на матрасе сидела бабушка Марсель. Куча одежек и шерстяная шаль делали ее похожей на матрешку, только морщинистую и поблекшую. Рядом с Марсель расположилась другая старушка – не такая древняя и меньше закутанная. У нее были очень странные глаза – бледно-голубые, почти белесые, черные как смоль волосы в пучке растрепались, она улыбалась – то ли Рене, то ли кому-то невидимому, притаившемуся в темном углу.

– Где же эта маленькая феечка-евреечка? – глядя куда-то вбок, каркнула Марсель.

«Она что, совсем слепая?» – подумала Рене.

– Да вот же она, Бабуля, иди и познакомься, – сердито ответила Берта.

– Ну уж нет, спасибочки, она не из наших… – Матрона покачала головой.

Под каменными сводами раздался звучный смех Жюля, и все вздрогнули, теснее прижавшись друг к другу. Малейший шум мог навлечь на них беду, но хозяин фермы, судя по всему, плевать на это хотел, особенно если шум производил он сам.

– Думаешь, у нее на голове рожки, а на ногах копытца? – спросил он.

– Думала, она черная, – добродушно усмехнулась Марсель и сокрушенно вздохнула.

Дети снова покатились со смеху. Развеселился и Жюль.

– Как в Конго? – продолжил он шутливый диалог.

– Нет. Но черная… все-таки…

Рене толком не понимала, в чем заключается ее «еврейство», но точно знала, что люди, с которыми в последние годы сталкивала ее неласковая судьба, разбираются в этом еще хуже. Она бы с радостью ответила им на все вопросы – если бы могла. Еврейство как-то связано с религией, это точно. В замке монахини говорили, что евреи вовсе не любили Иисуса и виноваты в его смерти, но Рене ничего против него не имела, совсем наоборот! Она всегда жалела Иисуса, когда видела распятие, и не понимала, за что другие евреи ополчились на человека, которому и так жилось несладко. К несчастью, никто не пожелал ничего ей объяснить, все только многозначительно качали головами.

Еще Рене знала, что существует еврейский язык, хотя евреи живут в разных странах по всему миру. Ее подружка Катрин знала этот язык, потому что говорила на нем с родителями – до того как попала в замок. В еврейских детях, с которыми довелось столкнуться Рене, она не замечала ничего особенного, разве что волосы и глаза у них были очень темные, как у нее самой. Ни одного чернокожего еврея девочка не видела, но такие наверняка есть – раз уж евреи живут повсюду.