И вот как-то вечером он наконец добирается до своей цели. Незаметно – об этом ему остается судить только по карте – он въезжает в Высокие Горы Португалии. Томаш чувствует это по тому, что местность слегка поднимается, а обочины дороги становятся все круче. Он торжествует. Скоро-скоро найдет он церковь, которую ищет, и его невероятная догадка подтвердится. Цель почти достигнута. Все, что он целый год пытался выразить своей походкой задом наперед, своим гневом и отчаянием, он теперь выразит с помощью необыкновенного распятия. Его лицо озаряет широкая улыбка.
Вскоре дорога становится совершенно ровной. Он растерянно глядит то влево, то вправо. И обнаруживает, что едет по земле, служащей предметом национального тщеславия. Каждая территория не прочь похвастать своим сверкающим сокровищем под названием горная цепь, так и эта бесплодная пустошь, слишком низкая, чтобы называться горной, и слишком высокая, чтобы способствовать плодородию, некогда обрела свое громкое название. Да только нет никаких гор в Высоких Горах Португалии. Есть только самые обыкновенные холмы, а дальше, trás os montes[23] – ничего. Это неоглядная холмистая, преимущественно безлесная степь, холодная и сухая, обесцвеченная ровным ярким солнечным светом. Там, где он ожидал увидеть снег и скалы, виднеется низкая, пышная, золотисто-желтая трава, стелющаяся вдаль, насколько хватает глаз, и лишь кое-где разреженная лесами. А единственные зримые вершины предстают перед его взором в виде громадных выщербленных валунов – обломков, оставшихся после великой геологической битвы. Повсюду журчат на удивление бойкие ручьи. Слово «степь», созвучное с глаголом «ступать», означает временное прибежище, откуда человек готов ступить в любое другое место. Во все времена целые поколения местной бедноты бежали прочь с этой бесплодной земли – перебирались в более благодатные уголки белого света; вот и Томаш ловит себя на мысли, что ему тоже не терпится убраться отсюда. Деревни, что встречаются ему на пути, кажутся средоточием одиночества, как и простирающиеся между ними пустоши. От каждого встречного, селянина или селянки – детей, впрочем, среди них не видно, – веет стариной и затворничеством. Живут местные в простеньких квадратных, из крепкого камня домах со сланцевыми кровлями, где жилые помещения располагаются над загонами для животных, при том что люди и животные сосуществуют во взаимной зависимости: люди получают тепло и подспорье, а животные – корм и безопасность. Эта земля не предназначена для широкого экономического использования. Здесь нет ничего, кроме маленьких полей морозоустойчивой ржи, просторных огородов, каштановых деревьев, ульев, многочисленных курятников, свинарников да бродячих козьих стад с отарами.
Ночи стоят очень холодные – он и не знал, что в Португалии бывают такие. Он спит, завернувшись во все одеяла, надев на себя все, что только можно надеть. Он разрезает водонепроницаемый брезент на куски и с грехом пополам заделывает ими разбитые окна. От этого в кабине так темно, что хоть глаз выколи. Забившись внутрь, он зажигает свечи, чтобы обогреть кабину. Как-то поутру, проснувшись, он видит, что кругом все бело от снега. Снег стаивает к середине дня – настолько, что он наконец решается двигаться дальше. Поскольку лобовое окно напрочь отсутствует, ехать так холодно, что приходится сбавить скорость.
Время от времени, днем, ему удается разглядеть строгую красоту здешней природы. Зачастую это связано не столько с географией, сколько с погодой и игрой светотени. Он больше не чувствует себя таким потерянным, как прежде, когда находился много южнее, поскольку в этих краях не так много деревень и дорог. Дороги походят на грязные колеи; когда-то давно их проложили по предписанию деятельного правительства, но с тех пор каждое последующее правительство про них напрочь забывало. На поверку эта область жила при властях, как будто потерявших память. И тем не менее в Высоких Горах Португалии строились церкви, как и по всей стране. География в этом смысле вступает в явное противоречие с историей… Он изучает карту – и находит те пять деревушек: Сан-Жулиан-ди-Паласиуш, Санталью, Мофрейту, Гадрамил и Эшпиньозелу. Если поиски оправдают его ожидания – а так должно быть, должно – хотя бы в одной из этих деревушек, забытых капризной историей, он непременно отыщет выстраданное творение отца Улиссеша.
Первым делом он направляется в Сан-Жулиан-ди-Паласиуш. Распятие в тамошней церкви самое обыкновенное, ничем не примечательное. То же самое – и с главным культовым предметом в церкви Гадрамила.
Это случается по дороге в Эшпиньозелу.
На рассвете он резко просыпается. Воздух прозрачный, ничем не пахнущий, сухой, несравнимый с насыщенным всевозможными запахами воздухом португальского побережья. Он ступает по гравию на обочине – камушки отчетливо и сухо хрустят под ногами. Его пугает крик птицы. Он вскидывает голову. В тот же миг ястреб в вышине налетает на голубя. В воздухе смятение, перья летят в разные стороны, затем ястреб переходит в плавный вираж и начинает методично кружить, цепко удерживая в когтях голубя. Он взмахивает крыльями, взмывает все выше. И Томаш наблюдает, как он растворяется вдали.
Через час, или около того, дорога, по которой он едет, становится шире и ровнее, как и местность по обе стороны от нее. И тут перед самым носом автомобиля, перед капотом, возникает ребенок – вернее, детская ручонка. Все так чудно и неожиданно, что Томаш не верит своим глазам. Может, ветка? Нет, совершенно определенно, маленькая рука. Если бы ребенок оказался спереди автомобиля и так бы там и стоял, тогда его руку было бы видно. А если он оказался перед автомобилем и вдруг исчез, стало быть он угодил под едущую машину. На что похож этот звук – когда автомобиль переезжает через тело? Конечно, он расслышал его – этот удар, мягкий, стремительный, явный.
Разум его то затуманивается, то вскипает, словно в лихорадке. Надо осмотреть ребенка. Может, он зашибся. Или, по меньшей мере, испугался. Если только это и впрямь был ребенок. Он высовывает голову из кабины, оглядывается назад.
И видит там, сзади, какую-то кучу – маленькую, неподвижную.
Он останавливает машину, выбирается из нее. Стягивает шапку с очками. И так и стоит – затаив дыхание. Куча лежит далековато. Он идет к ней спиной вперед. Всякий раз поворачивая голову, он замечает, что она становится все ближе, а грудь его сдавливает все крепче. Он прибавляет шагу. Сердце бешено колотится в груди. Он разворачивается – и бежит к куче бегом.
Ну конечно – ребенок. Мальчонка. Может, лет пяти или шести. В одежонке на вырост. Крестьянский мальчонка, с большой головой, поразительно светлыми волосами и милым таким, пригожим личиком, только запятнанным полосками грязи. Неужели у португальцев бывают такие глаза – голубые? Какой-то атавизм, примесь чужеродной крови. Эти неподвижные глаза его пугают.
– Мальчуган, ты как? Мальчуган?
Последнее слово он выговаривает громко, как будто смерть – это тугоухость. Глаза мальчонки не мигают. На бледном личике застыло серьезное выражение. Томаш опускается на колени, ощупывает мальчонке грудь. И чувствует только оцепенелость. Из-под тела вытекает кровавый ручеек – он течет так же, как все ручейки.
Томаша бросает в дрожь. Он поднимает голову. Дует легкий ветерок. Куда бы он ни посмотрел, везде привычное глазу величие: тут дикая растительность, там возделанные поля, дорога, небо, солнце. Все на своих местах, и время идет обычным чередом. И вдруг, в один миг, без всякого предупреждения какой-то мальчуган нарушает все и вся. Несомненно, поля все видели; они поднимутся, обсыпанные грязью, и с озабоченным видом приблизятся. Дорога свернется по-змеиному в горестной позе. Солнце скорбно померкнет. Сила тяжести поколеблется – и все сущее поплывет в экзистенциальном смятении. Но не тут-то было. Поля остаются на месте. Дорога лежит прямо и недвижно, и утреннее солнце светит все так же – с невозмутимым спокойствием.
Томаш вспоминает, где останавливался последний раз. Это было недавно, всего в нескольких километрах отсюда. Он прикорнул, уткнувшись головой в рулевое колесо, не заглушая двигатель. Так, может, пока он кемарил с опущенной головой, мальчонка исхитрился незаметно пристроиться на передке автомобиля?
