В этом открытом пространстве мы одни под целым небом.
— Чтобы очистить тебя, нам понадобится весь снег, — шучу я, подцепив снежинку с его ресниц — та тут же тает. — Я думать не знал, что ты решишь меня домогаться, обрадовался тому поцелую, как ребёнок. Всё было красиво. Я всё помню, Грег, но ради тебя я всё забуду.
Никогда ещё я не врал так безбожно, и он понимает, заставляя посмотреть в ему в глаза. Распахнутые, тёмные, как небо между летящих хлопьев, — посмотрев в них впервые, я уже не смог удержаться.
И уходит, боюсь, уже навсегда.
— Майкрофт, — зовёт он, когда я, съёжившись от холода, провожаю его, сбегающего с крыльца, взглядом.
— Что?
— Твой рассказ, — говорит он, застёгивая шлем под шеей, — я заметил в нём ошибку. Между тем, как я уехал, и тем, как ты встретил Стейси в больнице, прошло слишком много времени.
<…>
— Не бойся, я никому не скажу, что ты дал ей фору! — сквозь рёв мотоцикла выкрикивает он, и тёмная спина мелькает за стеной снега, пока не исчезает в конце улицы.
========== Memories Fade ==========
По тёмному коридору, не отражаясь в чёрном граните, я иду, смотря вперёд себя невидящим взглядом; и редкие постояльцы конторы, проходя мимо, не заглядывают в лицо, тут же исчезая в провалах кабинетов. Не останавливаясь, чтобы поболтать или отдать приветствие, не поднимая глаз, не пачкая полов, не узнавая — как крысы в туннелях подземки прячутся от яркого света. Я среди них не чужой, но никто не узнает Майкрофта, не вспомнит его лица — здесь не принято замечать друг друга, даже сталкиваясь в стерильных лифтах, и сканер при входе узнаёт не лицо, а пальцы. Поголовье скота, посчитанное по головам, где каждому достаётся номер и, если повезет, кличка.
Никто не смотрит в глаза, боясь того, что может увидеть.
В кабинете человека, которому подчинялся мой почивший шеф, персидские ковры, картины и хрусталь; я вижу его впервые и, когда открываю дверь, не сильно удивляюсь ни протезу, ни расползшемуся по молочной лысине ожогу, только заставляю себя отвести глаза. У него в здоровой руке — моя папка, с тем самым рапортом, что я спешно настрочил ночью, как школьник на перемене перед уроком. Он отрывается от чтения, предлагая присесть механическим жестом протеза, и ещё долго я жду в кресле, разглядывая портрет не королевы, как принято, а Наполеона за его спиной.
— Я сегодня в компании императоров, Окто, — скрипуче, по-старчески говорит он. — Должен сказать, вы оправдываете своё прозвище. Отличная работа, мистер Холмс. Хотите сигару?
Он опускает папку на стол и придвигает полную коробку сигар — видимо, те, кто были здесь до меня, принять предложение не решались. Я понимаю, что ошибся — из папки смотрит моя собственная фотография — личное дело, — и борюсь с желанием схватить её, чтобы бросить в разожжённый камин, но вместо этого принимаю предложение.
— Спасибо, сэр. А вы?
— Я свое откурил, — словно в подтверждение, он заходится в долгом сухом кашле. — Молодежь в наше время предпочитает травиться сигаретами, а, между прочим, это отличный сорт, сливовые из самой Гаваны.
— Если не возражаете, приберегу на потом.
— Конечно, конечно. Сигара, мистер Холмс, такое дело — не терпит спешки. А у нас с вами разговор будет коротким. Я прочёл ваш рапорт. Ваш прежний шеф был неосторожен и подвержен слабостям, — он поднимает другую папку, из которой вылетает снимок Стейси, кажется, с университетского пропуска, который мы оба сверлим глазами, — хотя, с какой-то точки зрения, его можно понять, но здесь такого не прощают, правда? А что, мистер Холмс, вы сами подвержены слабостям?
— Никак нет, сэр. Если речь не идет о сигарах, конечно, и только о лучших сортах.
Ему, судя по всему, нравится мой ответ, но я вылизал не одну задницу, прежде чем записаться к нему на приём.
— Мисс Торнтон-Уилтон. Вы ведь были знакомы? Достаточно близко, насколько мне известно. И как она вам? Я знал барона, её отца, он был отличным агентом. Как по-вашему, она умна?
Приходится приложить усилия, чтобы скрыть удивление от этой новости. Агентом?
— Насколько могу судить, её интеллект выше среднего, сэр.
— А про вас пишут, что вы гений. «Исключительные умственные способности» — так тут написано, — снова открыв моё личное дело, зачитывает он: — «Продемонстрировал отсутствие эмоциональной и физической реакции на тест Вилема-Локка, десять из десяти». Это тот тест, где крутят кадры с насилием и пытками детей? Не отвечайте, и сам помню эту мерзость, — он кривится. — Мне жаль вашего напарника, мистер Холмс, и мы сделаем всё возможное, чтобы поставить его на ноги. Но теперь из вашей группы остались вы один, вы это понимаете? И раз уж место вашего бывшего шефа вакантно, не вижу причин не предложить его вам.
— Благодарю за доверие, сэр, но, если можно, я хотел бы отказаться.
— Вот как? — удивляется он, откидываясь на спинку кресла. — Надеюсь, в вас говорит не скромность. У вас обширный послужной список, вы отлично проявили себя и заслужили возможность уйти с полевой работы, подумайте над представленным шансом. Вам положена награда, и если не это, то чего же вы хотите?
— Сэр, я… Я пришел просить, с вашего разрешения, вступить в программу «Восточный Ветер».
Ну вот, я это сказал. Он откашливается, смеряет меня долгим усталым взглядом и от былого расположения не остается и следа. Мы не будем играть в обходительность; хрусталь, и золотые чернильницы, и сигары, и жалкая культя увечного вояки не заставят замять тот факт, что они облажались, дав крысе хозяйничать у себя в амбаре.
— Что ж, давайте начистоту. Не стану скрывать, я не настроен делиться своими агентами с МИ6, а за сегодня вы уже второй, кто просит об этом. И если в первом случае поступил приказ сверху, от вас я требую объяснений, почему такой умный, талантливый и амбициозный человек, как вы, ни с того ни с сего решил сгнить в сербских лесах. Вы просите отправить вас на смерть, и я требую ответа: во имя чего?
— Сэр, я считаю, что моих навыков достаточно для того, чтобы вернуться назад живым, — даже отрепетированная, фраза звучит донельзя по-идиотски. — Там я смогу принести больше пользы, нежели…
— Нежели сидя в кабинете? — иронично замечает он.
— Каждый на своем месте. Я полностью подхожу для этой работы и прошу вашего содействия в моём переводе.
Я только надеюсь, что не был слишком груб, но его лицо, вдруг обретшее сходство с заносчивым Наполеоном на картине, говорит об обратном.
— Если я скажу нет, вы сделаете всё, чтобы добиться решения в обход меня, я правильно понимаю? — не уточнение, а холодная констатация факта. — В таком случае, я вас не держу. Вопрос о вашем переходе решится в ближайшее время. Кому-то наверху нравится смотреть, как вы ходите по головам, мистер Холмс. Берегитесь. Однажды им это наскучит.
Он больше не смотрит на меня, показывая, что разговор окончен, и я поднимаюсь с кресла. Возможно, — думаю, нажимая на ручку двери, — он злится, потому как только что подписал приговор еще одному дураку, угробившему жизнь на службе Её Величества.
Его последние слова ещё долго не выходят из головы.
***
Пока я сидел здесь, у кровати Джима, не сводя глаз с его посеревшего лица, наступило утро. В месте, где тонкая, как пергамент, кожа разорвана и прихвачена уродливым рядом скоб, покрасневший шрам — напоминание, не дающее отдыха мозгу, как сигнал, чтобы натравить на меня собственную совесть. Одна звезда в комнате без окон в созвездии собаки — бросается на меня, как на кость, рыча и скуля на ещё не обглоданное мясо. В этом странном уединении с самим собой прошлой ночью закончилась прошлая жизнь. Грег был прав, увидев нас на пороге нового — на краю пропасти, за которой простираются бескрайние изрытые могилами поля и призраки не знают ни сна, ни покоя, обхаживая меня, как нового постояльца. Разве странно ждать иной жизни после жизни, оставившей порох на руках и в волосах, обритых для войны, и после любви, готовой к войне, и обещаний, что берут с собой на войну, — ночью после боя, утром перед боем, решив подсластить смерть новобранца, просто пошарь в карманах.
