- Как ты можешь завидовать ближнему своему?! – возмутился Джон и влепил брату звонкую пощёчину.

Нэд схватил в охапку пальто и выбежал из дома. Обида на весь мир за то, что он оказался в такой ситуации, душила его. Первое время после смерти Криса он искал утешения в церкви, однако не нашёл его. Он читал молитвы перед иконами, но не чувствовал облегчения. Вместо этого в голове всё время вертелось лишь одно: Бог был несправедлив, если поступил так с ним и с его ребёнком. Они ведь не сделали ничего, за что их следовало бы покарать. А в чём были виноваты другие люди, массово гибнущие и страдающие на этой войне? Не может быть, чтобы все они были закоренелыми грешниками. Нэд отказывался верить в такого бога. А если бога нет, то, стало быть, всё позволено. И наплевать на то, что думают по этому поводу окружающие. Он будет искать забвения в другом месте.

Нэд шмыгнул носом. Ох, зря он не додумался прихватить с собой бутылку со спиртом. Тот помог бы ему сейчас хоть немного успокоиться и совладать с рвущимися наружу слезами. Ну да ничего, Нэд знал, где можно раздобыть алкоголь. Он зашагал в направлении центра города, где квартировали немецкие офицеры. Всякий раз, когда он там появлялся, то замечал на себе презрительные взгляды горожан и прекрасно понимал, что за глаза его называют немецкой подстилкой. Ну и пусть. Он смертельно устал от такой жизни, в которой больше не было ни радости, ни смысла. Разве это жизнь? Нет, скорее, отчаянные попытки выжить. Нэд устал от постоянного холода, голода и хронического недотраха. А отдаваясь немецким офицерам, он получал не только сексуальное удовлетворение, но и возможность хоть изредка нормально поесть. Ведь им присылали из дома посылки, в которых была настоящая мясная тушёнка, сухая колбаса, сгущёнка и обалденно вкусный швейцарский шоколад. А ещё у них были шнапс и спирт, которые позволяли хотя бы на время забыться и перестать думать об окружавших его ужасах.

Нэд и сегодня не выспался. С этим своим секс-марафоном он не спал уже четвёртые сутки кряду. После ссоры с братом он изрядно перебрал и согласился на групповуху. Собственно, его согласия никто не спрашивал, а ему в тот момент было всё равно, вот он и не стал протестовать, когда к оберлейтенанту присоединился его товарищ по комнате. Двойное проникновение оказалось довольно болезненным, но это было хорошо, потому что физическая боль отвлекала омегу от боли душевной. Однако человек – такое существо, которое быстро ко всему привыкает, и вскоре Нэд стонал уже не от боли, а от наслаждения, которое приносили ему сразу два скользящих внутри него члена. Кончив, оберлейтенант вышел из него и принялся подёргивать его член. Вскоре Нэд забился в оргазме, подстёгивая всё ещё двигавшегося внутри него лейтенанта. Вслед за оргазмом пришла невыносимая ясность мысли, и Нэд понял, что опаздывает на работу. Немного отдохнув, он наскоро обтёрся любезно предоставленным ему влажным полотенцем и поспешил на хлебозавод. В заднем проходе чувствовался дискомфорт, поэтому идти было тяжело. Да и от выпитого за день алкоголя Нэда слегка пошатывало. Но работу нельзя было потерять, потому что тогда он сразу лишится половины своего и без того скудного хлебного пайка. В памяти всплыли бисквитные торты, украшенные разноцветным масляным кремом, которые до войны выпекали в кондитерском цеху. Рот сразу наполнился слюной, и Нэд подумал, что отдал бы сейчас полжизни за кусочек такого торта.

Сегодня у него была ночная смена, и усталость брала своё. Нэд засыпал на ходу. Вероятно, из-за этого он сдуру попытался удержать наполненный хлебом противень, который уронил другой пекарь. Он не мог допустить, чтобы драгоценный хлеб упал на грязный пол и испачкался. Тяжёлый металлический лист сильно ударил его по среднему пальцу. Боль немного отрезвила Нэда, и остаток смены он держался бодрячком. Придя домой, он напился сырой воды и свалился спать. Проснулся, когда уже стемнело. Ушибленный палец потемнел и распух. Хорошо ещё, что на нём не было кольца. Протирая глаза, Нэд вышел из спальни. Он опасался, что Джон снова начнёт костерить его, но брат молча перебирал вещи. Это были вещи маленького Криса.

- Прости, что сорвался, я не должен был поднимать на тебя руку, - негромко сказал Джон.

- Это значит, что ты не выгонишь меня из дома? – спросил Нэд.

- Я никогда тебя не выгоню. Это ведь и твой дом, мы вместе в нём выросли, - Джон обнял брата. – Выпьешь молока?

- Да. Если можно, тёплого.

Они выжили в эту суровую зиму лишь благодаря козе Марте, которая худо-бедно, но давала им каждый день молоко. Козе тоже приходилось несладко в условиях тотального продуктового кризиса. К весне она отощала настолько, что рёбра торчали, и шерсть начала облезать. Когда омеги ненадолго выпускали её погулять во двор, коза подходила к забору и пыталась об него почесаться.

- Что с твоим пальцем? – спросил Джон, подавая брату эмалированную кружку с подогретым молоком.

- Ушиб вчера во время смены. Ничего страшного, скоро пройдёт, - отмахнулся Нэд, с наслаждением глотая немного горчившее козье молоко, но в данный момент для него не было ничего вкуснее этого молока.

Однако боль, отёчность и чернота со временем не проходили, а только усиливались, заставляя Нэда всё чаще прикладываться к заветной бутылочке со спиртом. Через несколько дней, когда её содержимое закончилось, Нэд всё же решил обратиться к врачу. Пожилой травматолог неодобрительно посмотрел на распухший палец и направил пациента на рентген. Рассмотрев снимок, врач покачал головой:

- У вас раздроблена кость. Должно быть, осколки настолько травмировали мягкие ткани, что началась гангрена. Палец нужно срочно ампутировать.

Из кабинета Нэд вышел белым, как мел. В ответ на вопросительный взгляд Джона молча протянул ему направление в госпиталь, на котором был написан диагноз. Джон прочёл и молча стиснул зубы. Ситуация повторялась. Но только на этот раз на месте племянника, которому нужен был пенициллин, оказался брат.

- Ты сильный, ты обязательно выдержишь. Это не такая уж сложная операция, да и средний палец не самый нужный, - постарался он приободрить брата.

- А где гарантии, что гангрена не распространится на всю руку? – всхлипнул Нэд, который в тот момент готов был дать клятву всем существующим и несуществующим богам, что больше никогда не пойдёт к немцам, и вообще, будет вести себя достойно, ожидая с войны Генри так, как Джон продолжал ждать пропавшего без вести Шерлока.

- С тобой всё будет в порядке. Я достану для тебя пенициллин, - пообещал Джон младшему брату и поспешил в сторону Литейного переулка.

Главное – сделать дело и не думать о том, насколько мерзко будешь чувствовать себя после расплаты. Думать можно будет потом, когда Нэд выздоровеет. Джон не мог позволить себе потерять ещё одного близкого человека. Только не теперь, когда его и так угнетало чувство вины за смерть племянника. Он решительно толкнул дверь аптеки. Звон колокольчика, висевшего на двери, оповестил стоявшего у окошка фармацевта о том, что к нему явился новый посетитель.

Когда одетый в белый халат Джим увидел, кем был этот посетитель, на лице его заиграла улыбка. Уотсон встал в конец очереди. Наслаждаясь чувствами, отражавшимися на лице друга детства, Мориарти неторопливо отпускал пилюли от кашля, пирамидон и рассуждал о пользе лечебных пиявок, баночка с которыми стояла рядом с ним на витрине. Хитрюга Джим всегда умел читать простодушного Джона, как открытую книгу. Вот и сейчас для него не было тайной, что тот предпочёл бы оказаться как можно дальше отсюда, но, тем не менее, преисполнен решимости сделать то, что должен, как человек, идущий к дантисту, чтобы удалить больной зуб. Видать, Уотсона что-то таки припёрло к стенке, раз он явился к нему.

- Привет, Джон, давненько не виделись, - приветливо улыбаясь, кивнул Джим, когда Уотсон, наконец, оказался у окошка в стеклянной перегородке.

- Привет, Джим. Мне срочно нужен пенициллин, - Джон не стал разводить антимонии и сразу перешёл к цели своего визита. – Три упаковки.