Он принимает оружие с короткой улыбкой, и я киваю. Хорошо. Все же, именно он вытащил нас из Тени, а значит, у него больше поводов благодарить Богов. В несколько движений сбрасываем туники и рубахи, оставаясь обнаженными по пояс, и во все еще влажную от пота кожу тут же вгрызаются потоки ледяного ветра. Летис прижимает рукоять кинжала ко лбу, одновременно со мной начиная напевать Семиголосье – с самого первого стиха Плача Тишины. Его голос выше моего, хоть и ненамного, но сейчас взвивается к вершинам деревьев, разрушая тишину столетий, укутавшую это место.
Древняя магия, откликаясь на наше пение, приходит в движение, просыпается среди бела дня, для моего взгляда вновь расцвечивая все радужными переливами, оплетает плиту калейдоскопом искорок. Олень хрипит, бьется в путах, но они не поддаются его судорожным рывкам. Зверь все так же выкатывает глаза, мотает головой, цепляя рогами камень, пытается дернуть парализованными ногами. На миг даже кажется, что он понимает, какая участь его ждет.
Магия разгорается все ярче, накрывая нас куполом из цветных нитей-потоков, в которых я без труда могу различить и серебристый отблеск Первомощи Тишины, и уходящий в черноту аметист Ночи, и пурпурно-алый перелив Пламени – их больше всего. Желто-зеленый отблеск Хаоса здесь смешивается с сапфировым сиянием Красоты, а чуть глубже, в тенях, отбрасываемых близкой линией деревьев, мерцают бело-золотистый мрамор Тайны и густо-изумрудное кружево Цепей…
Импровизированный алтарь за считанные мгновения окрашивается алым, когда кинжал рассекает мягкое светлое брюхо оленя, а над поляной разносится истошный визг животного. Руки Летиса погружаются внутрь раны, раздирая пальцами тонкие пленки тканей, и он резким движением вырывает у сохатого печень, заставив того еще раз закричать. Зверь будет жить так долго, как нам это нужно, ведь его мучения – тоже часть жертвы, и все это время он будет ощущать все, что мы проделываем с его тушей. До самого последнего мига.
Летис разрывает печень руками на доли, большую оставляя на алтаре, а в меньшую впивается зубами, и брызги горячей крови окатывают его лицо и обнаженный торс, и без того изрядно уже залитый алым. Отгрызя от комка плоти изрядный кус, он протягивает остальное мне, и я принимаю жертвенный дар, доказывая Богам, что зверь молод и не отравлен. Кровь у него острая на вкус, от печени идет едва уловимый смолистый запах, почти полностью перекрываемый соленой медью. Хороший зверь – сильный и здоровый, как мы и предполагали.
К тому моменту, как я доедаю последний кусок, кинжал уже вбит в хрящ у грудной кости жалобно плачущего оленя – чисто работает Лет, ничего не скажешь. Еще два удара, освобождающие всю костно-мышечную пластину – и с резким вскриком ЛукассанАррат, чуть помогая себе магией, разламывает ребра, отчего с губ оленя через несколько судорожный вздохов начинает идти густая алая пена – где-то осколок зацепил легкое.
– Во славу! В силу! В мощь!
Очередной веер алых брызг – и в руке Лета судорожно бьется вырванное сердце, окатывая его свежей порцией крови. Он прижимается губами к размочаленным аортам, делая глоток, и подносит его к моим губам, давая выпить и мне. После чего горячий орган так же падает на плиту.
Заглянув в обезумевшие от боли глаза зверя, Летис выкрикивает:
– Miesere! – и обрывает жизнь добычи, отточенным жестом перерезая глотку. Полные ужаса ореховые глаза, налитые кровью лопнувших от крика сосудов, тускнеют и гаснут, закатываясь под тяжелые веки. Череп Лет раскалывает магией, вынимая упругую плотность мозга. За пальцами тянутся нити оболочек и белесых нервных волокон, переплетенных с сосудами. Рывок – и эта часть жертвы так же ложится на алтарь.
Шкуру мы снимаем в четыре руки, и, завершив довольно трудоемкий процесс, накидываем ее на плиту, прямо поверх окровавленных даров, так, чтобы отрубленная голова смотрела на восток. Остальная туша – наша по праву добычи, поскольку жертву Крови мы принесли. Сняв ее с камня и бросив на мгновенно алеющий снег в стороне, мы дружно вскидываем руки – и над плитой с ревом вскидывается рыже-черное пламя, унося пепел подношения к небесам.
Магия рассыпается с тихим звоном, как только пламя окончательно гаснет, оставляя лишь кое-где по бокам покрытый пятнами копоти оплавленный камень. Земля вокруг парит, успев превратиться в жидкую грязь от растаявшего снега и почти высохнуть от жара.
Летис устало опускает руки:
– Пойдем. Нужно…оттереться до того, как вернутся наши.
Закончив потрошить тушу и оставив требуху на снегу – птицы растащат, а что-то более крупное даже не сунется туда, где выплеснулось столько Древней магии – все на том же деревце мы дотаскиваем наш будущий ужин до руин, и нанизываем несколько ломтей мяса на ореховые прутья, уложив их над уже прогоревшими за время нашего отсутствия углями.
Впрочем, оттереться мы закономерно не успеваем. Право слово, я даже не собирался сомневаться.
Стоит мне начать лить из бурдюка в ладони умывающемуся Лету воду, набранную в озерце неподалеку, как со стороны выхода шахты доносится характерный шум перепалки, по мере приближения к выходу становящийся все отчетливее:
– … себя посмотри, гном! Вашедан, я становлюсь похож на брата!
Хмыкаю, увидев, как Лет неловко трет нос ладонью и пытается отчистить от крови длинную прядь у виска. Его роскошная белоснежная грива сейчас смотрится скорее рыжей от покрывающей ее крови. Эльфик Второй так же кривится в усмешке, чуть дрожа от холода – греть воду было некогда, а потому отмываться было решено прямо так, но мы не учли, что она уже давно стала ледяной. В том самом озере мы мылись вчера, немного согрев воду магией, но за ночь она успела остыть, а потому мы используем ее только чтобы отчистить разводы с лиц – остальное можно будет оттереть и снегом, благо особой разницы в температуре я не вижу.
А потом появляетесь вы. Все – обросшие, лохматые, чумазые… Просто очаровательно. Лет отбирает у меня бурдюк, отрывисто бросая:
– Умывайся, я немного согреюсь.
Краем глаза ловлю ваши удивленные выражения, старательно отскребая корку с лица – она очень отчетливо ощущается по стянутости кожи.
– Создатель, Хоук, вы что, в крови искупались?! – твой голос полон ошеломления. Я коротко фыркаю, продолжая отмываться, а Лет хмыкает: – Нет, оленя валили. Если кто жаждет избавиться от грязи, налево и за дальней стеной есть озерцо. Но оно холодное, его греть нужно. На углях мясо, мы будем благодарны, если кто-то его перевернет, пока оно не обуглилось. Котелки все у вас, так что похлебки нет.
Варрик звучно хлопает в ладоши. Боги, как я скучал по этому каменно-деревянному звуку!
– О-о, мясцо! Клянусь портками Андрасте, вы его уже передержали да пересушили. Оленину, ее вообще чуть пережаришь – и она как подметка! Пойду-ка я разбираться. Помыться и потом успеется, а вот поесть нормальной жратвы, а не сухарей – это святое…
Гном испаряется так стремительно, что я только и могу, что улыбнуться. Кажется, кровь запеклась даже на макушке, но волосы отмывать придется уже в озере…или снегом. Мне не так холодно, как Лету, все же стихия меня так или иначе греет, но приятного мало. Волчонок щурится, пристально разглядывая нас обоих, потом коротко мотает головой и устремляется за Варриком. Догадался? Вполне возможно… вздыхаю, ловя настороженный взгляд Лета, и протягиваю ладони за новой порцией воды.
Ты качаешь головой и трешь золотистую щетину:
– Прости его, он последний день сам не свой… – Ничего…на Тропах все сами не свои, – Нат устало хлопает тебя по плечу. – Хорошо, что вы выбрались, Хоук. Мы опасались, что не встретим вас тут. Все в порядке? – В полном, – отфыркиваюсь от попавший в нос воды и распрямляюсь. – Давай Лет. Отогрелся?
Эльф кивает и снова подставляет руки.
– Давно вы тут? – Джас непроизвольно позвякивает перчатками, сжимая и разжимая кулаки. – Третий день только начался, – я дожидаюсь, пока Лет снова протянет ладони. – Вы добрались быстрее, чем мы думали. Мы вас ждали только к вечеру.
