Или, может, уже все разбилось, и теперь я в недоумении стоял среди обломков моей прежней жизни.

Я проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Открыв глаза, я увидел в рассветных сумерках физиономию Карса. На миг мне показалось, что мы все еще бредем по Гиблым Землям и все, что случилось потом, — просто дурной сон. Но первые же его слова разбили эту иллюзию.

— Собирайся, Олаф, — сказал мой напарник, — сейчас транспортник прилетит.

— Откуда ты знаешь?

— Я только что из радиорубки. Они сядут на посадочную площадку снаружи.

— Куда мне лететь? И зачем?

— Не выдумывай, Олаф! Я тебя тут одного не оставлю.

Похоже, он был настроен решительно, и я не стал с ним препираться. К чему?

— Ладно, — сказал я, — уговорил. Видишь, какой я покладистый.

— Пойдем сходим за Хенриком. Он с вечера так и не показывался. — И добавил, покачав головой: — Не нравится он мне. Совсем рассыпался.

— Расклеился?

— Какая теперь разница, Олаф?

И вправду, подумал я, какая разница…

Дверь крохотной каморки, где устроился на ночлег Хенрик, была заперта. Я постучал.

— Хенрик!

Молчание.

— Хенрик, открой. Это мы!

Никакой реакции.

Я посильнее нажал на дверь. Она была заперта изнутри.

— Очень меня это беспокоит, Олаф, — пробормотал Карс, — мало ли что…

— Надеюсь, он простит нашу назойливость.

Я разбежался и плечом ударился о дверь. Хлипкий замок легко поддался. Комната была пуста.

— Куда он делся? — удивленно спросил Карс. — На окнах-то решетки.

Я устало ответил:

— Туда… к ним. Он ведь один из них, понимаешь. Как бы он ни сопротивлялся…

— Что же теперь делать, Олаф? — недоуменно спросил Карс.

— А что мы можем сделать? Его уже не вернешь. Ты вроде хотел куда-то лететь…

Мы вышли во двор и побрели к посадочной площадке, расположенной за наружной оградой. Пустынные помещения базы заливал серый утренний свет, вертолеты застыли, точно огромные черные насекомые, а на горизонте в тумане чернела стена леса.

Потом раздался отдаленный звук, такой странный в этом молчаливом мире. Небольшой юркий транспортник кадаров вынырнул из низких облаков и завис над площадкой, выбросив хрупкую конструкцию трапа.

— Пошли, Олаф, — сказал Карс.

Я все еще медлил.

Он подтолкнул меня к трапу, и я покорно полез вверх по перекладинам. Молчаливый пилот-кадар кивнул нам в знак приветствия и, обращаясь к Карсу, что-то сказал на чужом языке.

— Что он говорит? — спросил я.

— Он говорит, что объявлена всеобщая эвакуация, Олаф. Сегодня вечером из нью-йоркского космопорта отходит последний челнок. Мы улетаем. К завтрашнему утру на Земле больше не останется ни одного кадара.

— Все-таки Хенрик добился своего, — заметил я, — хотя ему, наверное, теперь все равно…

— Мы снимаемся с орбиты, Олаф, — сказал Карс, — и сворачиваем базы на Луне и на Марсе. Мы уходим. Совсем уходим.

— И тебе не жалко? Все-таки ты тут так долго прожил… Опять странствовать по космосу…

— Жалко, Олаф. Но что поделаешь? Это уже решено.

Трап втянулся, и транспортник стал быстро набирать высоту. Под нами промелькнули знакомые очертания базы, потом ее заслонили серые облака.

Что-то сдавило мне горло, и я, отвернувшись, чтобы Карс не заметил, украдкой вытер слезу.

Транспортники кадаров летают быстро;— уже через два часа машина опустилась на посадочную площадку перед Манхэттенским торговым центром, где располагалась основная миссия кадаров.

Мы выбрались наружу.

— Ну что, Олаф, — обернулся ко мне Карс, — пойдем? Побудешь со мной там, внутри?

Я покачал головой.

Пилот, который отстегнул ремни и теперь, спрыгнув на землю, стоял рядом с Карсом, вновь произнес какую-то непонятную фразу.

— Он говорит, что последний челнок на базу уходит сегодня в восемь вечера по местному времени, — пояснил Карс. — Мне бы хотелось, чтобы ты проводил меня до самого корабля.

Я кивнул.

— Хорошо, дружище. Я буду ждать тебя тут. Вместе и двинемся. Провожу тебя до стартовой площадки.

Он нерешительно топтался, не отваживаясь оставить меня одного.

— Иди-иди, — сказал я, — я приду. Даю слово.

— Ты обещал, — угрожающе сказал он и вслед за пилотом направился к зданию.

Я огляделся.

Повсюду сновали кадары — высаживались из все прибывающих юрких машин, деловито топали в здание… я как-то раньше не осознавал, что их на Земле так много.

Ни единого человека поблизости не было.

Я повернулся и неторопливо побрел по 42-й авеню. Стоило лишь немного отойти от резиденции кадаров, как вся суета стихла и вокруг меня застыл пустынный, точно вымерший город. Окна небоскребов, в которых отсвечивало тусклое пасмурное небо, слепо глядели на меня; на перекрестке стояло несколько брошенных автомобилей. За квартал от того места, где я находился, к небу поднимался черный столб дыма — горело какое-то здание, и никому не было до этого дела.

Засунув руки в карманы плаща, я продолжал брести по улице, не слишком задумываясь, куда иду.

Один, раз мне показалось, что в пролете между домами мелькнула смутная человеческая фигура, но она исчезла прежде, чем я успел сделать несколько торопливых шагов ей навстречу.

Я зашел в маленький бар на углу и, шагнув за пустой прилавок, взял на себя обязанность бармена и налил единственному посетителю — то есть себе — коньяку. Сейчас я в нем особенно нуждался. В баре было полутемно, музыкальный автомат в углу игриво подмигивал разноцветными лампочками. Я выбрал мелодию повеселее и опустил в щель монетку. Бар наполнился разухабистым громом механической музыки, но в этой пустоте и она звучала как-то нелепо. Когда песня закончилась, я не стал запускать новую, а обслужил себя еще раз. Я пытался собраться с мыслями, но в голове у меня было пусто… мелькали лишь какие-то отрывки воспоминаний: Сандра в моих объятиях… отчаянные глаза Рамиреса… насмешливое лицо дока, ухмыляющееся мне сквозь завесу пыли, поднятой лопастями вертолета… Хенрик в радиорубке, напряженно вслушивающийся в голоса агонизирующего мира… Они все исчезли, ушли неизвестно куда, в неведомые дали, куда мне путь был заказан… Почему-то я чувствовал странную обиду, словно ребенок, перед носом которого захлопнулись двери в освещенную комнату, где полным-полно нарядных оживленных людей. Окно бара было зашторено, но я прекрасно знал, что там, снаружи, — неприютный пустой город, залитый мелким моросящим дождем…

У меня за спиной хлопнула дверь.

Я не обернулся, продолжал сидеть, сгорбившись, вертя в пальцах пустую рюмку.

— Лучшего занятия ты себе не нашел, — прозвучал знакомый голос.

Я вскочил так поспешно, что чуть не опрокинул стул.

— Сиди, сиди.

Антон отодвинул стул и подсел к моему столику.

Выглядел он как обычно — словно сидел за рабочим столом в управлении, а не в заброшенном баре города, где на многие мили вокруг не было ни единого человека.

— Что-то ты мне не нравишься, — заметил он.

Я уныло ответил:

— Я сам себе не нравлюсь… Антон, но это же больше не ты!

— Чушь, — ответил мой шеф. — Послушай, Олаф… Паршиво все получилось. Когда вся эта заваруха начиналась, были у меня кое-какие соображения, но я и понятия не имел, во что это выльется…

— Что же происходит, Антон? — нерешительно спросил я. — Я не понимаю…

— Будь я проклят, если сам понимаю, — заметил он. — Есть у меня, правда, кое-какие догадки на этот счет…

— А я думал… вы все знаете… Рамирес… или тот, кем он стал, толковал что-то… про эволюцию… про метаморфозу какую-то…

— Олаф, никакая эволюция не действует столь молниеносно.

— Но я читал твое письмо… ты сам писал — понадобилось более ста лет…

— Более ста лет понадобилось, чтобы где-то, в одном-единственном, скрытом от посторонних глаз месте зет-соединение достигло таких концентраций, что смогло запустить нечто вроде цепной реакции по всей планете. Но это не все объясняет, Олаф. Если ты хорошенько поразмыслишь… впрочем, это всегда было не самой сильной твоей стороной…