На попытки поговорить по душам Арчи не реагировал – отмалчивался. На консультациях выпячивал Арта, сам избегал любых попыток вытащить его на откровение. С Артом-то все было отлично. Он был замечательным; принципы, которые использовались при его создании, могли смело переходить в разряд обыденных, материалы-элементы, которые на Арте тестировались, постепенно вводились в массовое производство; а Арт – прототип, уникальный, великолепный – старательно служил Арчи Кремеру и, кажется, в меру своих искиньих сил даже негодовал, что тот не стремился исполнять свои обязанности, по отношению к нему в том числе.

Зоннберг скрежетал зубами, но не спешил ничего предпринимать. Промежуточные результаты проекта выглядели очень хорошими, испытания, которым подвергали Арчи 1.1, своеобразные экзамены, он проходил с очень достойными результатами. Народ в Генштабе был вдохновлен. Экономисты восторгались и потирали руки, предлагая еще и такой вариант по практическому применению ноухау проекта, обсчитывали выгоду и алчно посверкивали глазами. Зоннберг снисходительно созерцал все это, с радостью пожимал руки влиятельным персонам, а потом плевался при Пифии и бранил Арчи на чем свет стоит. Потому что вполне допустимо было отправлять Арчи в практику – куда-нибудь в спортивный лагерь при военной части, к примеру, но с его настроением делать это было чревато: что взбредет ему в голову, неизвестно. Приходилось тянуть, отбрехиваться, ссылаться на необходимость еще одного испытания, еще одного исследования, опробования еще одного тезиса – придерживать Арчи в центре в надежде на его благоразумие и юношеское желание жить, познавать жизнь. Зоннберг требовал от Пифия подвижек, а тот огрызался, угнетаемый едва ли не больше самого Зоннберга своей беспомощностью.

Арчи же, даже если и знал о том, как из-за него болит голова у начальства, не обращал внимания. Как больной кот, искал места поукромней, отмалчивался, избегал ввязываться в разговоры, огрызался на попытки Арта завязать с ним разговор, старался как можно меньше сталкиваться с людьми. Его затягивала изоляция, которую он же начал, и чем глубже он в нее погружался, тем больше удовольствия она ему доставляла. Оказывается, если избегать отчетливых мыслеобразов, ограничиваться смутными представлениями на уровне даже не эмоций, а их прекурсоров, что ли, то Арт лишается возможности перехватить его мысли, расшифровать и соответственно настучать о них наблюдателям. Оказывается, если прятаться за Артом, он – искин – совершенствуется, и этот процесс становится все круче, и во многих ситуациях его поведение неотличимо от человеческого. Арчи, собственно говоря, и не нужен. Оказывается, можно свернуться клубочком, зажмурить глаза, спрятаться в темноту, как под перину, задержать дыхание и представить, что ты в коконе, спрятан надежно, и нет ни внешнего мира, ни тебя в нем.

Арт пытался воззвать к благоразумию Арчи. Тщетно. Пифий пытался вдохновить Арчи какими-то жизненными и вроде как обнадеживающими историйками. Тщетно. Лиза Кремийон попыталась по-своему, по-простецки вытащить Арчи из его кокона – он был ей благодарен, но как только она оставила его в покое, все вернулось на круги своя. Он сам удивлялся: еще четыре недели назад он был почти уверен, что для него возможна иная жизнь, в которой будет он, а ему будет помогать Арт. И н-на тебе. Был бы он человеком – вцепился бы себе в волосы. Только Арт едва ли допустит такое: волосы по составу близки к органическим, какой-то хитромудрый полимер, даже с имитацией ДНК, стоят умопомрачительно дорого, не стоит обременять бюджет проекта, пытаясь повредить волосяной покров черепной коробке в эффектном, но неэффективном жесте.

После долгих раздумий, споров с Зоннбергом, обсуждений с коллегами Пифий все-таки выцарапал разрешение на отпуск.

– Ничего не станется ни с ним, ни с Артом. Он следит за их безопасностью. Я постараюсь развлечь его и отвлечь от центра и проекта. Все будет в порядке, – убеждал Пифий.

– Я все меньше доверяю Кремеру, – шипел Зоннберг. – Он та еще штучка. Ты скажешь мне, что он не научился блокировать Арта? Он регулярно выбрасывает внешних наблюдателей из своей когниосферы. Где гарантия, что он не пойдет дальше?

– Я настаиваю, что не наблюдаю никаких склонностей к суициду и другим патологиям. Он проходит нормальную болезнь роста. Она оказывается затяжной, так ведь и процесс осознания себя у него усложнен, границы его личности крайне размыты, у Арчи нет никаких ориентиров, его случай уникален, что делает его взросление куда более сложным, – злился Пифий. – Арчи – благоразумный человек, он справится, но ему нужны внешние ориентиры, которые ему никто не в силах дать, понимаешь? Потому что он категорично отвергает любую помощь. А если он сам ухватится за что-то, это подействует.

– Где это подействует? Какие ориентиры?! Пифий, ты не шарлатанством ли занимаешься?

– Выпусти его на волю. Обезоружь его хотя бы тем, что доверишься ему.

И многое другое.

Зоннберг понимал, что в этом что-то есть, но состояние это – шаг вперед, два назад – не внушало оптимизма. Рисковать в очередной раз побегом Арчи – замечательное решение. Очень мудрое. Очень дальновидное.

– Под твою ответственность, – наконец сказал он.

– С-с-с-с-сукин сын, – выдавил Пифий и захохотал. – Сволочь!

Когда он отправился к Арчи и спросил, хочет ли он отправиться в столицу – в технический музей, например – и провести в ней выходной, Арчи вежливо спросил:

– И что конкретно ты хочешь там посмотреть?

– Я? Я улетаю на море. На теплое Средиземное море. Вернусь во вторник.

«Опять?» – подумал Арчи, но придержал язык, не спросил вслух. Вместо этого поинтересовался:

– А кто будет меня сопровождать?

Пифий многозначительно помолчал.

– Арта будет достаточно, – наконец сказал он.

– А если я не хочу?

– Убраться из центра хотя бы на выходной? Ты ли это, Арчи Кремер?

Арчи испытал невыполнимое желание – заплакать.

– От меня хотят избавиться хотя бы на выходные? – спросил он.

– Говнюк, – дружелюбно отозвался Пифий и бросил ему на колени чип-карту. – Захочешь остаться в столице на понедельник – свяжешься с Зоннбергом. Но сам, не Арт. А я отправляюсь на теплое море.

Оказывается, большая площадь, полная людей, угнетала куда больше, чем многолюдный холл в родном корпусе родного центра. Оказывается, обилие незнакомых людей сбивало с толку, особенно учитывая вежливое нежелание Арта помогать Арчи. Он, гадский искин, послушно разворачивал карту, сообщал сведения о том или ином здании, обеспечивал информацией о погоде, общественном транспорте, ближайшем кафе, но при любой попытке Арчи приказать ему управлять телом заявлял, что в соответствии с заданием, полученным на эти выходные, он лишен таких полномочий. Так что Арчи бесцельно бродил по улицам, которые были ему совершенно неинтересны, стараясь держаться подальше от людей, которые отчего-то пугали.

Хорошо кафе изобиловали. Рядом с некоторыми стояло неисчислимо много столиков, некоторые – в уютном отдалении от толчеи. Арчи уселся за один такой, съежился, попытался спрятаться от солнца, ветра, людей, зданий, деревьев – всего, а не получалось.

А в нескольких метрах сидел какой-то человек. Перед ним – скрипичный футляр. Сам он что-то наигрывал на скрипке. Кто-то даже бросал что-то в футляр. Можно было сделать вид, что поглощен его игрой – фиговенькой, но искренней, что ли – и тем самым отгородиться от чужого внимания. Человек – навскидку лет пятидесяти, может, шестидесяти – опустил скрипку, уставился на Арчи. Правый его глаз смотрел на Арчи, левый – вправо и вверх.

– Не поверишь, – добродушно сказал он, – я третий год только играю. Еще «Милого Августина» могу. Дурю народ, а что делать. Просто так пиликать скучно. Еще эту могу, «Casta diva». Только без выкрутасов этих.

Он помахал правой рукой, и Арчи непроизвольно отметил, что у него странно узловатые пальцы. Для скрипача странные.

– Хочешь, сыграю? – весело спросил музыкант. – Постараюсь хорошо, но не гарантирую. Зато это не петь. Если бы я петь взялся, тут бы меня пришибли из этого вот. – Он кивнул в сторону кафе. – Вою ужасно. Но с чувством. Значит, «Casta diva».