Правдой было то, что Арчи мог все то, что до сих пор бродило воспоминаниями по этой консервке, в которую был помещен его мозг, благодаря странному проекту, который даже сами эти профессора называли с почтением – «Проектом». А этот проклятый «Проект» лишил его многого и многого. Семьи. Тела. Свободы. Возможности самому решать, что да как да что дальше. Зоннберг пытался говорить с ним о планах. Арчи-то молчал: его слова все равно ничего не решали и никому не были интересны. А Зоннберг вещал: обучение здесь, экзамены, совершеннолетие, практика в самых разных местах, затем учеба в академии на специальности, которую из ограниченного списка может выбрать сам Арчи. Временами это казалось вполне приемлемым. Арчи мог столько всего и всякого, он мог бегать, в конце концов, и у него был доступ к самым невероятным вещам. И с ним обращались относительно неплохо, наверное, куда лучше, чем он сам к себе относился, и все было сносно, и в такие времена он готов был следовать тому, что готовили для него Зоннберг и остальные. Но иногда находили странные настроения. Невероятные. Когда Арчи хотелось вернуть все назад, отмотать лет на восемь, вернуться в родной город, и пусть бы он мог уже умереть к этому своему возрасту, но он бы был дома, со своей семьей, он сам был бы Арчи Кремером, сыном своих родителей, связанным кровными узами со своими родственниками, а не Арчи 1.1, результатом дикого, почти невероятного симбиоза науки – и совсем маленькой частички себя.
Арчи видел много семей на этих выходных. Родители и дети. Как и положено, как и должно быть. Папа и мама, которые наперебой подхватывают сына или дочку на руки, постоянно спрашивают, хочется ли им еще чего-то. В кафе, в котором Арчи решил угоститься чудесным пирожным, была одна такая семья, и они пробовали пирог друг у друга, так весело шутили, смеялись и разговаривали друг с другом. А у Арчи был только Пифий. Да и тот решил остаться в номере. Арчи все сидел в том кафе, делал вид, что рассматривал площадь, людей перед ней. Официантка подошла к нему и спросила, все ли хорошо и не хочет ли он еще кофе; Арчи, помедлив, кивнул. Затем долго-долго держал в руке чашку, лениво обращаясь к Арту, чтобы он сообщил ее состав, температуру и тысячу других ненужных характеристик, а сам все ждал, что они будут делать дальше, та семья. Дождался: мама расплатилась, папа взялся требовать, чтобы младший сын надел куртку, чтобы старший поправил шапку, затем они неторопливо пошли вниз по улице. Арчи расплатился; он чувствовал себя странно. Несуразно, что ли. Официантка, к примеру, говорила с ним совсем не так, как с компанией ребят в паре столиков от Арчи – тем было лет по пятнадцать-шестнадцать, не больше. У них на ногах были невероятные яркие кроссовки, которые они очень внимательно осматривали, шумно хвастались друг перед другом, доказывали, какая марка лучше. Арчи не удержался и рассмотрел поближе, во что они обуты; он почти согласился с одним и, наверное, был бы не против возразить вон тому черноволосому и еще другому с повязкой на голове. Официантка с шутливым возмущением ругала ребят, и это было понятно, что ли: их возраста – шиш и немного, а ей – сорок. И почти сразу она подошла к Арчи. И ее улыбка изменилась, стала более льстивой, что ли. Она спросила с иной интонацией:
– Все в порядке? Как вам пирожное?
Арчи привычно ответил, что все в порядке, пирожное замечательное. И ему подумалось, что с отцом семейства, и вон с теми приятелями, которые в субботу ходили в костюмах и галстуках, а рядом с ними на стульях стояли солидные портфели, эта тетенька разговаривала так же, как и с ним. Она, очевидно, считала, что Арчи – взрослый.
Наверное, этим можно было гордиться. Возможно, это было даже здорово. Или, например, когда Арчи пытался немного покататься на доске – как он раньше не додумался, что может этому научиться? – и упал, он лежал на боку и привычно думал: и сколько времени ему придется лежать в шинах, пока кости хоть немного заживут? Хорошо инструктор подбежал и спросил: «Эй, парень, ты в порядке?». Арчи сел на землю, осмотрел руку. Поднял глаза на инструктора, обратился к Арту: тот сообщил, что сотрясения мозга нет, механических повреждений на внешних тканях никаких. И Арчи недоуменно ответил: «В порядке». Он встал. Оглядел себя еще раз. И снова уставился на инструктора.
– Я в порядке, – тихо повторил он.
Инструктор хлопнул его по плечу.
Арчи улыбнулся. В центре такого не было. Раньше все боялись, что у Арчи будут травмы. Теперь – все боялись Арчи. А здесь – все в порядке. Никто не видел ни Арчи Кремера, больного несовершенным остеогенезом, милого кроткого мальчика со стеклянными костями, никто не видел робота с человеческим мозгом. Все было в порядке. Он был как все.
Именно это ощущение глодало Арчи; именно оно не позволяло ему заговорить с Пифием, угрюмо радоваться, что он сидит рядом, следит за дорогой и автопилотом, время от времени позевывает и никоим образом не пытается нарушить молчание. Арчи словно прощался с тем непривычным ощущением, снова возвращался к этому проклятому состоянию – объекта наблюдения, субъекта того дурацкого проекта, ни человека, ни киборга, ни ребенка, ни взрослого, ни Арчи Кремера. В центре он будет словно надкусанный фрукт – вроде съедобный, а никто не рискнет потянуться к нему. Вроде созрел, а смысла в его зрелости никакого. Вроде с одной стороны у него остается гладкий, привлекательный бочок, а он не сможет отвлечь внимание от другой, ущербной стороны. Арчи мог стараться и из шкуры вон лезть, а от него, наверное, все время ждали бы чего-нибудь еще: чтобы он учился еще лучше, чтобы бегал еще быстрей, чтобы обращался с инструментами еще ловчее – потому что он ведь не человек, а Арчи 1.1, улучшенная версия человека, по сути не человек, более не человек.
Фиг его знает, ощущал ли Пифий, что гнетет Арчи. Считал ли он, что Арчи именно находится под бременем каких-то непонятных раздумий, или просто думал, что он устал, но Пифий помалкивал. Хотя странное дело: неужели кто-то всерьез и искренне может думать, что Арчи тоже устает? Хотя – это же Пифий Манелиа, знающий любого человека, участвующего в проекте куда лучше его самого, способный после пяти минут общения с любой персоналией – человеком ли, искином, определить, в каком направлении копать, чтобы выяснить, где там слабины, а где сильные места, и где может рвануть. Арчи предпочитал не замечать Пифия – самонадеянное желание, но Арчи и лет было немного, и опыта у него оказывалось всего ничего; ему позволительно. Они в молчании добрались до корпуса, в котором много времени проводил Пифий, в котором жил – почти безвылазно – Арчи. В молчании Пифий остановился и начал выбираться из машины. За ним Арчи. Пифий достал сумки из багажника, свою повесил на плечо, протянул Арчи его сумку, отдал автопилоту распоряжение отправляться на стоянку. Подошел к Арчи.
– Приехали, – произнес он со странной интонацией. Словно вздохнул с облегчением, насладился знакомым воздухом, поприветствовал родной дом.
Арчи отвернулся и пошел к двери.
Пифий смотрел ему вслед.
Арчи не хотел его видеть. Никого не хотел, если на то пошло. Он повернул к лестнице, спросил у Арта, куда пошел Пифий, невесело усмехнулся, когда Арт исправно доложил, что Пифий направился к лифтам. То ли вечная лень Пифия взяла верх, то ли он просто не хотел проводить с Арчи лишнего времени.
И Арчи не знал, что делать дальше. Вот он пришел в свою комнату. Вот замер у двери. Вот оглядывает ее за каким-то лешим, хотя достаточно отдать приказ Арту, и он воспроизведет ее в мельчайших подробностях. В таких деталях, о которых и подумать невозможно. А Арчи все равно смотрел на стены – на кресло – на окно – на медиаюнит – на стену – на дверь – снова на окно. За ним, кстати, смеркалось. Еще минут пятнадцать назад было относительно светло. И уже вечер. И Арчи снова в клетке.
Он привалился спиной к двери, откинулся назад и закрыл глаза. Он шикнул на Арта, который ощутимо беспокоился. Странно это – искин ведь, машина. Аппарат. Что еще можно придумать, чтобы оскорбить Арта? Как еще обозвать его, чтобы он не смел высовываться, чтобы обиделся и оставил его в покое, эта дурацкая жестянка, этот ублюдочный компот из микросхем? Только вот Пифий же и объяснял основополагающие принципы функционирования искусственного интеллекта, и одной из производных была как раз неспособность искина обижаться. Эмоции – это ущербные, причудливые, не в последнюю очередь калечные реакции обладающего сознанием организма, а разве можно говорить о сознании в случае с искином? Его удел – заботиться, следить, обеспечивать комфорт, а психовать, сердиться, грустить будет Арчи – ему все равно ничего другого не остается; его все равно лишили любой возможности что-то делать, за него все равно все и всегда решают другие.
