После шлюпки крейсер «Адмирал Коэн» проводил неизгладимое впечатление – больше похож на искусственный спутник, чем на межпланетный крейсер. Форма-то в космосе не то чтобы принципиальна, необходимости заботиться об аэродинамике нет никакой, там другие враги, и от них тоже нужно уметь уворачиваться; в любом случае – это огромнейшее сооружение, больше город, чем корабль, надежное невероятно, напичканное технологиями по самое «не балуйся». Арчи уже в первом коридоре увидел немало любопытного, о чем слышал-читал, но не видел в быту. А тут вот оно – особо легкие и прочные материалы, остающиеся при этом жесткими; особо обработанная поверхность, способная сбрасывать статическое электричество, которое в любом случае накапливается, в специальные ловушки; удивительные системы наблюдения, изучая которые, Арт затаился в растерянности. Материалы, которыми облицован корпус, точно также способные преобразовывать в полезную энергию не только солнечный свет, но и радиацию, системы внешнего оповещения – метеоритов все-таки хватает, а еще космического мусора прибавлялось, как бы ни требовали власти, чтобы ничего не выбрасывалось в космос. Кстати о мусоре – системы очистки воздуха и воды тоже были на «Адмирале Коэне» передовыми. Воздух был свежим, вода безупречно чистой и даже обладавшей вкусом – после дистилляции она насыщалась полезными веществами, чтобы приблизить вкус и состав к природному: еще одна прогрессивная технология, хранившаяся, как и ожидалось, в строжайшей тайне во избежание всяких диверсий. Иными словами, Арчи был рад, что оказался на крейсере; ему было любопытно практически все, что он видел. О том, что его ждет, когда «Адмирал Коэн» прибудет в место назначения, он не задумывался, а наслаждался тайм-аутом.
Затем был традиционный торжественный ужин капитана. Эпиньи-Дюрсак – вот же имя, подходящее павлину, а носит его тощая утка, даже не селезень, а так, нечто невразумительное. Водил крейсер пару дюжин лет; столь длительное пребывание в космосе не сказалось на его самочувствии, судя по внешнему виду – либо жалование и бонусы у него были такими, что их хватало на новейшие оздоровительные терапии. Даже внешности он был непримечательной, хотя должность все-таки вынуждала думать, что он не так прост.
Последнее, кстати, было очевидно. Он словно из воздуха вобрал информацию о любопытном пассажире, который путешествует по документам, выданным не кем-то там, а очень хитрым отделом генштаба. И билет у него был оплачен тем же отделом. И о размещении Артура Кремера хлопотали не самые простые чиновники все оттуда же. Поэтому капитан Эпиньи-Дюрсак счел более чем объяснимым пригласить Артура Кремера на куда более престижный второй ужин капитана, на который званы были только избранные. На осторожные расспросы главного стюарда капитан Эпиньи-Дюрсак пояснил:
– Ему покровительствуют Аронидес, Тамм и Бенскоттер. Кстати, именно люди Тамма готовили поездку Кремера. И… – он помедлил. – Финлейд вчера интересовался, как обустроился этот, хм, курсант.
Главному стюарду было положено знать очень много о закулисных играх многих ведомств. И его прямой обязанностью было поддерживать близкое знакомство с Финлейдом – личным помощником Аронидеса. Об этих двоих в генштабе немало анекдотов ходило. Очень тихим шепотом и в очень тесном кругу рассказываемых, разумеется, чтобы не поставить под сомнение репутацию их обоих. Аронидес таскал Финлейда за собой все то время, которое делал карьеру, преданность последнего первому была фантастической, почти невероятной. Благодарность первого второму была очевидна, пусть и не бросалась в глаза. Финлейд знал все о делах и интересах Аронидеса и даже немного больше. Аронидес доверял ему самые щекотливые дела, каковых у него естественным образом заводилось тем больше, чем выше он продвигался по служебной лестнице. Кое-кто пытался позлословить на тему противоестественной и, эвфемистически выражаясь, эротической привязанности этих двоих друг к другу, но Финлейд был вдов семь лет и был удовлетворен этим состоянием, а до этого исключительно верен своей супруге, а Аронидес после брака, длившегося двадцать семь лет, давно умершего, закончившегося очень дружелюбным разводом, неожиданно приблизил к себе одного такого, юного, ловкого, шельмоватого и после четырех с небольшим лет все еще благоговейно затаивавшего дыхание, когда Аронидес подходил к нему; и сам Аронидес – не помолодел, но казался более юным, что ли. Поэтому слухи пожирали себя, самые отчаянные остерегались выставлять себя на посмешище, а Финлейд исправно доносил до Аронидеса сплетни или основания для них. И если он интересуется как бы простым курсантом, это что-то да значит.
Впрочем, главный стюард осторожно довел до Эпиньи-Дюрсака свое намерение посадить этого загадочного курсанта за столом не рядом, а через три человека от капитана – не стоит слишком явно подчеркивать свое внимание к молодому гостю. Три человека – достаточное расстояние, в меру почтительное, позволяющее держать объект внимания в пределах досягаемости, не совсем очевидное и не совсем скрытое для окружающих. Неплохо.
По большому счету, с куда большим удовольствием Арчи провел бы это время в своей каюте. Пока корабль находился в зоне прямого контакта с Землей. Сигнал задерживался на секунды, доступ к сети был полноценным, и это было куда интересней и важней, чем сомнительное удовольствие неподвижно сидеть в парадном мундире в компании других мумий в парадных мундирах за устрашающе тщательно отдекорированным столом и бездарно просирать время – иных слов Арчи не находил. Он, конечно, обладал замечательными возможностями выпадать из реальности и уютно обустраиваться в своей виртуальности: и возможностей, памяти Арта хватало на бесконечное множество информации, которую и за триста жизней не охватить, но Арчи предпочитал и это делать в своем логове. Но иерархия, чтоб ее, субординация.
Капитан Эпиньи-Дюрсак был безупречно вежлив и осторожно-любопытен. Он аккуратно выведывал у Арчи, насколько близко тот знаком с тем из генштаба, и с тем, и с тем. То ли именами хвастался, то ли действительно просчитывал возможности отвоевать себе еще один канал связи с вышестоящими. Он-то, конечно, был на своем месте на «Адмирале Коэне», его устраивала его карьера, положение, отношение общества – самых разных его слоев, но кто его знает, не появится ли или даже не появился ли один помоложе да посноровистей, метящий на его место. Страховки ради, осторожности для еще один хороший знакомый из таких вот, неприметных, но влиятельных, и при этом не до конца осознающих свое влияние, не помешает. Арчи был безупречно любезен, но избегал смотреть на него, отвечал малосложно и не скрывал, что находит данное времяпровождение некоторым образом тоскливым.
Наверное, глупо было надеяться, что Эпиньи-Дюрсак оставит свои попытки приручить мальца. Арчи был почти уверен, что получит еще не одно приглашение на ужин с капитаном: впереди какой-то средненький государственный праздник, затем традиционный бал именинника, еще какая-то фигня. Главный стюард, вручавший приглашение на первый ужин, дал понять, что обязательно поспеют другие. Арчи стоически улыбнулся – все, что ему оставалось, коль скоро избавиться от этого удовольствия было невозможно.
Впрочем, это вечерами. А дни были в полном распоряжении Арчи. Он и изучал корабль, развлекался с Артом, дальше изучал корабль, смотрел на звезды, копался в себе. Пытался понять, действительно ли чем дальше от Земли, тем больше натягиваются какие-то неведомые, незаметные струны в его душе и готовятся лопнуть, когда будет преодолен какой-то непонятный рубеж, – или эти струны связывают его с Землей. Но для того, чтобы склониться на какую-то из этих сторон, чего-то не хватало. Наверное, времени: возможности оглянуться назад, месяца этак на два, а лучше двадцать два, и задуматься еще раз, хорошо ли было то решение, правильным ли было то ощущение, верным ли то настроение.
А иногда Арчи уединялся где-нибудь, в одном из залов, в закутке, смотрел сквозь панорамное окно – и ни о чем не думал. Странное состояние. Арт тоже приглушал контакт с внешним миром, развлекал его тишиной, но не той, из ганцфельд-эксперимента Пифия, когда Арчи вообще ничего не слышал, кроме бездны, а иной, любопытной, что ли. Внимательной, искрящейся. Он и со зрением развлекался; Арчи пытался объяснить ему, как мог видеть окружающий мир – мог бы, если быть точней: в свое время и в своем теле к пятнадцати годам он и не представлял, что значит хорошо видеть, и готовился ослепнуть, в общем-то, но кое-что он мог рассказать о том, как человек видит. И Арт осторожно менял объемность – насыщенность – палитру – спектр – еще что-нибудь в картинке окружающего мира, стараясь подстроиться под настроение Арчи. Тот не возражал, давал советы, хотя, наверное, должен был раздраженно одернуть Арта за самоуправство.
