- Надо от неё избавиться, – сказал Троцкий таким тоном, словно объявил прогноз погоды или озвучил время на часах.

- То-то и оно. И как можно скорее перевести в Кремль.

- Прямо сюда?

- Да, Лёва, прямо сюда. – Свердлов сделал уточняющий жест рукой. – Здесь у нас свои люди, не то, что на Лубянке. После опубликуем некоторые показания – народ должен продолжать ненавидеть Каплан.

- Ты был знаком с ней?

- Моя сестра была знакома. Ты меня хочешь укорить, а ведь эта леди как никто подходила на эту роль. Она искренне презирает Ленина, искренно верит в то, что именно он спровоцировал левоэсеровский мятеж и его же подавил. Кто бы то ни был из наших противников отныне ненавидят Ленина. Белые приписывают ему Романовых, контрреволюционеры – расправу над эсерами, иностранцы – Мирбаха. Все карты сложились, и гибель Ленина были бы для него лучшим выходом. Ох, живучий. Хоть стихи про это пиши. Но ничего-ничего, то ненадолго.

Троцкий, слушавший монолог Свердлова вдруг нахмурился, наклонил в подозрении голову: цепочка верных мыслей замкнулась на выводе, от которого, однако, мелкая дрожь пробежалась по телу не хуже ледяного ветра.

- Ты хочешь отравить его? Не смей – это слишком подозрительно. Слухи пойдут, что в самом Кремле есть заговорщики, и вот тогда на нерадивых врачей вину не свалишь. Дзержинский прикончит тебя собственноручно, и ему будет плевать на свои чистые ручки. Если Ленину удастся выкарабкаться, то пускай. Уж лучше пусть так. Не дискредитируй ни себя, ни меня перед ним и уж тем более перед Феликсом. Чувствую я, что не лис он, а змей – не укусит, но задушит.

- Я так и думал, что ты будешь о том сожалеть. А ведь я настаивал на том, чтобы его ещё в июне…

- Поздно пить боржоми, Яша. Я-то тогда думал, что Ильич в живых не останется. А теперь, если Александрович проболтался, Дзержинский убьёт меня. В первый же миг, как встретит. Хорошо, что он в Питере, а я через несколько дней вернусь на фронт. Оборудую собственный поезд и на полгода желательно…

- Не Дзержинский, так белые тебя прикончат, – хищно усмехнулся Свердлов: забавно ему было наблюдать, как Троцкий от страха вслух пытается придумать, как убежать от гнева Дзержинского. – С чего ты взял, что Александрович проболтался?

- Не хорони раньше времени, у тебя это плохо получается, – Троцкий, увидев, как Яков Михайлович достаёт из кармана длинную и плоскую пачку сигарет, скривился и фыркнул в третий раз. Он уже практически год пытался бросить курить по той причине, что накануне Октябрьского переворота в самый разгар революции упал в обморок, да ёще на глазах толпы, хоть и товарищей. – Что со вторым? Стреляла не одна Каплан.

- Ещё тридцатого Юровский его к стенке поставил, – произнёс Свердлов, сжимая зубами сигарету и чиркая спичкой. – Наша партия сыграна, Лёва. Ленин отныне не у дел – пули заранее были кое-чем пропитаны, поэтому если Ильич спрашивал, сколько осталось, то вопрос этот имеет резон.

- Так вот ты о чём!.. – воскликнул Троцкий.

- Лёва, ты ни чем не хуже Ленина! – Свердлов засверкал глазами так фанатично, что Троцкого пронзило невольно обескураживание. Что слышал он дальше разожгло его самолюбие до кострища, и, сам того не замечая, нарком взволновано вслушивался в речь Якова Михайловича, который, словно, невербально раздувал грозу. – Разве ты мог так просто забыть твои старания ровно год назад? Разве ты забыл, как мы с тобой, надрываясь, приближали всеобщий народный триумф! Помнишь, где был Ильич? В Финляндии, а перед этим – в Разливе, в шалаше почивал. А ты – за решёткой. Но тогда-то хоть мы все были равны. А что сейчас? Ленин настолько возгордился, что ставил ультиматум, и ничего о мировой революции слышать теперь не хочет. Разве Маша Спиридонова не была права, когда называла его “предателем”? А Каплан? Она готовилась к этому с февраля, как только мы подписали тот декрет: “за” и “против”. Ты воздержался. И верно сделал! И ты, Лёва, должен был стать Вождём мирового пролетариата, якобинцем, Гаврошем! Откуда взялся Ильич? Он так старается противостоять войне и мечтает о свободе и равенстве людском, что даже забыл о реальности...

Свердлов резко замолчал: по лестнице поднимался Петерс в промокшей от дождя шинели, сжимая в руках тёмно-синюю папку. Троцкий понял: лишние уши, к тому же уши заместителя “Железного Феликса” им не нужны, взглянув на Свердлова, который едва ли заметно кивнул, нарком тут же направился навстречу к Петерсу.

- Добрый день, Яков, – бросил Троцкий, протягивая руку. – Вы к Владимиру Ильичу?

- Здравствуйте, Лев Давидович, – Петерс хоть и не подчинялся наркомвоенмору, однако отдал честь. – Да-с, нужно переговорить с товарищем Лениным по поводу покушения.

- Так значит, вы ведёте следствие, – Троцкий убрал руки за спину и нарочито стал отходить подальше от квартиры Ильича, под напором которого Петерс, естественно делал шаги назад. – И как? Успехи есть?

- Успехи-то есть, но не в том русле, – пожал плечами чекист. – Нужно задать Владимиру Ильичу несколько вопросов, как свидетелю...

Троцкий по-лисьи сощурил глаза: Петерс был для него своим человеком, ведь даже отношения с ним были куда лучше, чем отношения с председателем ВЧК, потому опасности для наркомвоенмора не представлял. “Однако эта ленинская бледность при упоминании Свердлова может сыграть злую штуку, – вдруг подумал он. – Хотя, что Петерс с этим может сделать? Ничего. Нет, беспокоить Ильича не надо. Каплан являлась в Кремль вдруг не без его ведома? Он будет задавать вопросы: к кому, если не к нему? А здесь только к одному человеку являются без ведома Ленина. Свердлов всё ловко спланировал, но если на нас падёт тень подозрений... Петерс-то бессилен, а вот Ильич... Ну, и Ильич бессилен. Что в этаком состоянии он может предпринять? Сослаться можно на бред, но ведь и прежде он угрожал. Эх, Фани, Фани, что ж ты промахнулась?..”

- Всё это, конечно, правильно, но товарищ Ленин сейчас в тяжёлом состоянии. Его никак нельзя волновать расспросами, он сильно переживает по этому поводу, – ответил нарком. – Можно я посмотрю?

Петерс протянул папку. Троцкий поспешно пролистал дело, не найдя ничего особо подозрительного. За это время к компании присоединился Свердлов, через плечо пытавшийся рассмотреть показания.

- Она сознаётся, что стреляла в Ленина, – вынес он вердикт. – Так зачем же дело стало?

- Знаете, о чём она рассказывала? – Петерс нахмурился: про шаль и Витю-анархиста он ничего не записал. – О своей несчастной любви. Весь допрос. И вы считаете, что это – профессиональный убийца?

- Пудрила мозги, – поправил пенсне Троцкий. – Стандартный приём.

- Не похоже, вы не видели её лицо, – возразил Петерс. – Вместо связи с эсеркой Спиридоновой она рассказывала о личной жизни. Сначала полная слепота, несчастная любовь, мыло, шаль… Теперь хотя бы понятно, отчего она такая.

- Шаль? – удивился Свердлов, хитро ухмыльнувшись. – Машенька дарила ей шаль? Боже, что за сантименты с её стороны?

Троцкий внимательно слушал Петерса и понял всё, что должен был понять своим острым умом.

- Немного жаль её? – провоцирующее спросил он, сощуривая серые глаза.

- Да она мне омерзительна! – тут же воскликнул Петерс. – Шла убивать, а в голове – шаль.

- Не волнуйтесь, я распорядился перевести её в Кремль, – махнул рукой Свердлов, сбрасывая пепел сигареты на пол.

Лицо чекиста в момент претерпело изменения.

- Как переводят?! – возмутился он с силой, да так бесстрашно, что все сомнения Троцкого были самоуничтожены и он расплылся в улыбке. – Я же занимаюсь её допросом! Я начал, я бы и закончил.

- Ну, вам же она омерзительна, – цинично пожал плечами Свердлов. – К тому же это необходимо сделать. Я получил информацию, что чекисты ваши хотят убить её тайным заговором. Это для её же безопасности. До суда.

- До суда, – Петерс выдохнул совершенно в безысходности, как если бы он хотел возражать против времени и судьбы. Не желал он чувствовать себя виноватым перед ней, но отчего-то чувство вины прокралась в его душу. Интуиция, внутреннее чутьё ему это говорила, покуда разум отрицал всякое сочувствие. Словно сознание не верит ушам, не верит убеждением и товарищам, словно он сам, Петерс, подписывал ей смертный приговор.