- Да.

Петерс нетерпеливо фыркнул: он был мастером своего дела, но впервые его коснулась истина: «лиха беда начала». Он долго смотрел на Каплан и с каждой секундой понимал, что допрашивать её привычными методами бесполезно. Замешательство его основывалось в первую очередь из понимания того, в кого стреляла женщина напротив, а также и оттого, что это была именно женщина, и именно болезненного вида. Она же со страхом смотрела на чекиста, выжидая агрессивных действий – Каплан думала, что тот тоже, ничего не спрашивая, начнёт бить её. Однако Петерс сидел, скрестив руки, и молчал.

- По какому мотиву вы на это решились?

- По собственному убеждению, – словно в пустоту отвечала Каплан. – Я так считаю, вот и всё.

- Считаете, что справедливо убивать товарища Ленина?

- Ленин предал интересы мировой революции, социалистические идеалы, – Каплан сделала паузу, дабы проверить реакцию чекиста. Петерс был непоколебим. – За то, что он подписал декрет о «Брестском мире» партия социалистов революционеров решила, что такого человека в правительстве допускать нельзя.

Женщина напротив вызывала у Петерса чувство ненависти, и она в своих мыслях была отчасти права – желание чекиста прервать допрос было очень велико, сравнимое только с желанием Раскольникова поскорее покончить со старухой – процентщицей. Но скрепя сердце, Петерс прекрасно помнил завет своего начальника, о том, что трезвый рассудок должен быть у человека на первом месте. Председатель бы не простил ему такого вольности желаний, а раз его не было сейчас в столице, всю ответственность за допрос Каплан была возложена на плечи Петерса. И он не должен был подвести.

- При вас был обнаружен Браунинг,- продолжил чекист. – Из него вы стреляли?

- Из какого револьвера я стреляла, не скажу, я не хотела бы говорить подробности, – безразлично говорила эсерка.

- Стреляли три раза?

- Не помню, возможно.

- Как это «не помню»?! – воскликнул Петерс и тут же прикусил язык. Каплан вздрогнула, быстро моргая глазами от нервов и страха. – Хорошо. Почему на месте преступления было найдено четыре гильзы вместо трёх? Вы были с кем-то в паре? Стрелял кто-то ещё?

- Я была одна.

- Откуда четвёртая гильза? – сдержано спрашивал Петерс.

- Не знаю… – Каплан снова вздрогнула, когда едва различила, что фигура чекиста приподнимается. – … Хотите бить – бейте! Я по убеждениям стреляла и от своего не откажусь!

- Не собираюсь я о такую, как ты, – сквозь зубы процедил чекист, – руки марать.

Каплан слабо ухмыльнулась, но эта странная улыбка продержалась на её лице лишь мгновение.

- Можешь считать меня, чекист, ничтожеством – мне всё равно.

- Не отклоняйся от допроса излишним пафосом, гражданка Каплан, – жёстко отрезал Петерс. – С вами был Протопопов? Матрос из отряда эсеров?

Каплан молчала, потупив взгляд. Петерс забарабанил пальцами по столу, продолжая вглядываться в лицо женщины: худое, бледное, под глазом сиял более чем заслуженный фингал, над бровью – продольный шрам, а резкие черты делали лицо ещё грубее, чем оно было на самом деле.

-Долго будем-с в молчанку играть, Каплан? – жёстко спросил чекист. – Ты была знакома с ним – вы из одной фракции!

- Итак знаете, – сухо откликнулась женщина, едва шевели иссохшими губами. – Спрашивайте уж что на самом деле хотите.

- Я буду спрашивать то, что посчитаю нужным, – оборвал её Петерс сурово, перестав стучать по столу, что снова показалось эсерке угрожающим жестом. Она невольно сжалась и задрожала, как осиновый лист, облизав губы. Чекист был готов завыть от злости, ибо сил у него не было терпеть и смотреть на эту лицемерку. – Хватит трястись! Не тряслась, когда в товарища Ленина стреляла, не дрожала... Не вздумать реветь! Иначе я без всяких вопросов подпишу заключение о расстреле...

- Не собиралась я реветь, – стальным голосом процедила Каплан сквозь зубы.

- Ты хотела склонить меня на жалость, – возразил Петерс, – а теперь поняла, что это – невозможно. Были ли вы под следствием?

- Арестована была в 1906 году как анархистка.

- По какой причине? – вытягивал показания Петерс.

- Была сослана в Акатуй за взрыв бомбы в Киеве.

- Женщина Попова, которая была ранена при разговоре с Лениным к вам сопричастна?

- Она мне абсолютно не знакома.

- Так ты – анархист? – сощурил глаза чекист. – Или эсер?

- Не считаю нужным сказать,- отрезала она.

- Ты имела связи с эсерами? – повторил, пытаясь выяснить Петерс настойчиво, но безуспешно. Каплан смело раскачалась на стуле и наклонилась достаточно близко к столу следователя.

- Иди ты нахер, чекист, – с презрением прошипела она. Заместитель председателя ВЧК гневно засопел от такой наглости, смиряя женщину уничижительным взглядом. Он был на грани того, чтобы добавить нахалке второй синяк.

- Увести! – громко крикнул он, и вот уже пара сотрудников ВЧК под руки уводят торжествующую преступницу, а Петерс, оставшись в одиночестве, складывает руки на столе и утыкается от бессилия в них носом. Даже после столь короткого допроса чекиста безумно тошнило.

“А этой стерве хоть бы хны, – зло думал Петерс. – Сидит, специально дрожит, вынуждая и думая, что буду её бить. Нет, не буду. Я должен быть выше. Выше чувства презрения – только так я доберусь до истины. Никаких лирических отступлений, только допрос. Егэ... у меня ещё досье на неё не составлено. И протокол. Нет, я не смогу. Я завра не выдержу – не осилю. Нужно приказать Курскому и Дьяконову. Пусть попытают счастья. А мне нужно искать связи. Что-то с этой Каплан не так. Не спроста всё случилось, нет, не спроста. Орлов что-то явно подозревает, но он занимается справками. А вдруг... Всё равно необходимо проверить. Каплан, Каплан. Кто же ты такая?..”

Во время второго допроса на следующий день Петерс ничего не получил от своих подчинённых. Каплан настойчиво повторяла, что именно она стреляла в Ленина – на прочие вопросы отвечать отказалась. Тянула время. Дьяконов оставил Петерсу протокол второго допроса.

“Двадцать восемь лет. Остановилась, где приходилось. Родом из Волынской губернии. Каторжанкой сидела в Акатуе, анархистка. Меня задержали у входа на митинг. Ни к какой партии не принадлежу. Я стреляла в Ленина, потому что считаю, что он предатель, и считаю, чем дольше он живет, он удаляет идею социализма на десятки лет. Я совершила покушение лично от себя.

Показание Фаня Каплан подписать отказалась. Каплан просила исправить, что она не анархистка, а лишь сидела в Акатуе как анархистка.

Председ. Москов. Революц. Трибунала А. Дьяконов.”

Бумагу с текстом допроса можно было смело сжигать на костре. Противоречия и неоднозначность показаний и собственных выводов убивали чекиста, жгли изнутри. Или, он был всё-таки прав, и к Каплан не подобраться обычными методами следствия. Оставались только крайности: либо продемонстрировать террористке всю жестокость подвалов Лубянки, либо сделать ставку на человечность. Но Петерс не желал проявлять к преступнице ни мили уважения, даже лицемерного, чтобы, почувствовав себя в безопасности, она раскрылась. Что-то двигало против его приоритетов, что-то мешало ему работать, однако заместитель председателя ЧК поклялся себе, что доведёт следствие до конца и самостоятельно. И через силу, сквозь зубы, пот и кровь, выяснить лично у Каплан все подробности этого покушения: его истоки и цели.

- А, чекист, – тихо произнесла Каплан, склонив голову на бок. – Всё неймётся?

Петерс сел за стол, взяв в руку карандаш, и быстро черканул что-то на листочке протокола. Затем выпрямился: сощуренные глаза вновь были нацелены на Каплан. Ныне он был сосредоточен. Он думал всю ночь , как возможно будет проходить этот моногамный диалог – психологический тип террористки не оставался для него загадкой, правда в поведении Петерс учитывал упрямство и непредсказуемость, что впрочем серьёзно могло помешать следствию. Он не был обескуражен фамильярностью – Фанни явно издевалась. Не ясно зачем: склонности к мазохизму или понимание того, что рано или поздно приговор приведут в исполнение. «Если её это кажется забавным, – считал Петерс, – то пускай».