Примерно также сто лет назад был отдан приказ о ликвидации рабочих и крестьян 22-ого января, получивший страшное имя: «Кровавое воскресенье». Джек помнил итог того трагического события и помнил того, кто за это поплатился…

17 июля 1918 г. Лубянка. Здание ВЧК.

Две недели спустя после подавления мятежа левых эсеров работа Чрезвычайной комиссии была восстановлена и практически налажена; теперь новые её сотрудники сновали по коридорам, как ни в чём не бывало под руководством нового председателя ВЧК Якова Петерса. Однако, Феликс Дзержинский, который был временно отстранён от этой должности по собственному желанию, дабы проходить по делу эсеров, как свидетель, ежедневно посещал «Лубянку» и, де-факто, по-прежнему оставался авторитетом для всех чекистов.

В те дни он был безмерно мрачным, но печали на лице его не замечали. Все его мысли были поглощены работой, и ничего иного в его сознании более не существовало: ни тревожности, ни скорби, ни сочувствия.

Все были обеспокоены состоянием бывшего руководителя гораздо больше, чем он сам когда-либо тревожился о себе. Так или иначе, штаб упорно молчал и не обсуждал прошедшие события даже за глаза.

С раннего утра Петерс прибыл на «Лубянку» и был удивлён, увидев сидящего в кабинете Дзержинского, разбирающего дела агентов.

- Феликс Эдмундович, нельзя же так себя изматывать, – с заботой говорил он. – Неужели вы здесь ночевали?

- Дела, товарищ Петерс, не имеют права ждать, – отвечал Дзержинский с категоричным, но усталым видом. За две недели под мутно-зелёными глазами образовались тёмные круги. – Да, пусть мы казнили организаторов, но теперь мы обязаны предотвратить все попытки контрреволюции, которые только могут появиться.

- Но этим делом занимается Орлов, – попытался возразить Петерс. Его волновали изнурения бывшего шефа. – Он вот-вот явится, а у вас даже не было ни одного свободного дня…

- Я достаточно отдохнул у эсеров, – жёстко перебил Дзержинский, и Петерсу пришлось прикусить язык. «Всё-таки он переживает по поводу Алексанровича», – решил он, печально вздохнув. Нужно было поговорить – откровенно, по-товарищески, но Петерс боялся отвержения, ведь теперь Дзержинский, после стольких предательств, никому никогда не поверит и не доверится. Но всё же стоит рискнуть…

- Товарищ Дзержинский … – хотел он было сказать, о том, что не стоит печалиться из-за врага государства и предателей, что стоит только оглянуться, чтобы увидеть искренне преданных ему людей, но неожиданный скрип открывающейся двери прервал его на полуслове. Петерс умолк и слабо покраснел, покуда в родной кабинет прошёл чекист Орлов и вопросительно взглянул на коллег.

- Доброе утро, я так полагаю, вы о чём-то говорили, – решил сарказмом сгладить неудобную паузу Орлов, остановившись. – Не беспокойтесь, я только за папками и выйду…

- Нет-нет, что вы, Владимир, – Петерс тут же взял свой портфель, который изначально положил на стул и направился к выходу. – Работайте, я лишь на минуту.

Оставшись в кабинете вдвоём, Дзержинский тактично встал из-за стола, не отрываясь от листа с отчётом какого-то задания, пересел на параллельный стул. Орлов засопел и занял своё место.

- Как в «старые добрые» времена, – заметил со слабой ухмылкой поляк. – Чувствую себя снова как на допросе.

- Полно шутить, Феликс Эдмундович, – мягко пресёк иронию Орлов. – С утра обычно устраивают разбор полётов, помните? А о допросе вы попали в точку – чекисты прибыли из северного района страны по поводу ситуации в Ярославле.

- Само собой, дела отлагательств не требуют, – повторил свои слова Дзержинский.

Около получаса спустя здание ЧК посетил человек с длинной сумкой за плечом. Это был посыльный. Орлова, допрашивающий агентов, весьма заинтересовала цель его визита, и он отвлёкся.

- Что-то важное? – спешно спросил он у посыльного.

- Телеграмма, адресованная Дзержинскому Феликсу Эдмундовичу, – ответил тот, передав в руки большевика письмо, а перед уходом отдал честь.

Дзержинский, одним рывком порвав конверт, быстро окинул взглядом текст, а после… побледнел, словно смерть. Глаза расширились, он кажется, ещё несколько раз перечитывал телеграмму.

- Опять они действуют, не посоветовавшись со мной!!! – гневно воскликнул он, рассвирепев, кинулся прочь из здания – в Кремль, попутно накидывая на плечи шинель. Орлов и прочие чекисты были так ошарашены, что никто не решился спросить, что, собственно говоря, случилось. А случилось вот что…

Ночь с 16 на 17 июля 1918 г. Екатеринбург. РСФСР. Дом Н. Ипатьева.

В подвал серого особняка глубокой, непроглядной ночью несколько сотрудников тайной комиссии по очереди ввели одиннадцать людей. Первым в тёмное, покрытое мраком помещение, которое освещала лишь тусклая лампа над потолком, по лестнице вошёл мужчина средних лет в тёмно-зелёной гражданской форме – он нёс на своих руках ребёнка – мальчика, ослабшего от непреодолимой болезни. Следом за ним вошла женщина – жена, пять молодых девушек, пожилой врач, повар и лакей.

- Зачем нас привели сюда? – спросила женщина с немецким акцентом, во все глаза смотря на чекиста.

- В городе неспокойно, Александра Фёдоровна, – холодно ответил он. – Через несколько минут вас вывезут, а пока, для вашей безопасности, вам нужно находиться здесь.

Женщина тревожно переглянулась с мужем и потянула чекиста за рукав.

- Как вас...

- Юровский моя фамилия.

- Госпо... товарищ Юровский, вы можете принести стулья? Здесь совсем нет мебели.

Чекист распорядился, но принесла только два стула – для неё я для ребёнка и поставили у восточной стороны комнаты. Юровский, будучи профессиональным фотографом, вежливо и деловито попросил людей подойти к этой стене и начал регулировать их – кому левее, кому в первый ряд, кому во второй.

- Николай Александрович, вас в центр, пожалуйста. Анастасия Николаевна, ближе к сёстрам, будьте любезны...

Когда Юровского удовлетворила расстановка, он кивнул чекистам, чтобы все, кто находился на лестнице вошли. Девушки с опаской смотрели на людей в форме – их волосы были острижены и все они походили на бледных, истощённых мальчиков. Ребёнок, сидевший на стуле, удивился красивому, блестящему на бескозырках чекистах знаках – пятиконечной звезде.

- Николай Александрович, – сказал Юровский холодным, как лёд, голосом. – Ваши родственники и друзья старались Вас спасти, но этого им не пришлось. Совет народных комиссаров вынес постановление о ликвидации. И мы принуждены Вас сами расстрелять.

- Так нас никуда не повезут?.. – сухим, напуганным голосом пролепетал он, но не успел договорить. Юровский вынул из кармана револьвер и в упор выстрелил в бывшего императора. Мгновение спустя началась бешеная пальба. Свист пуль и лающие звуки взрывов патронов заглушили истеричные крики их жертв. Комнату заволокло дымом, летела крошка известки, снаряды рикошетили, грозя задеть “своих”. Юровкий дал команду прекратить огонь.

Многие ещё были живы. Наследник всё ещё сидел на стуле. Он почему-то не падал и оставался ещё живым, несмотря на то, что струйки алой крови сочились из его тела. Впритруть начали стрелять ему в голову и грудь, наконец и он свалился со стула. В его остекленевших, больших глазах горела пентаграмма... Второй на настил стали класть Ольгу – одну из дочерей бывшего императора, но она оказалась живой.

- Прошу, не надо!!! – закричала она и закрыла лицо руками; из глаз брызнули слёзы.

Чекист по фамилии Ермаков усмехнулся и свистнул охраннику, стоящему в стороне.

- Докончи живых! – кинул он ему, но бледный, шокированный чекист отказался. Ермаков пожал плечами и выстрелил в Ольгу. Кроме того живыми оказалась Анастасия, которая упала на спину и притворилась убитой и девушка – Демидова, которая находилась в служанках при царской семье. Это был самый ужасный момент их смерти. Все они долго не умирали, кричали, стонали, передёргивались из-за бриллиантовых корсетов, что долго защищали их, словно броня. Замеченную младшую царскую дочь Ермаков убил выстрелом в грудь. А Демидова, закрывшаяся при расстреле подушкой, закричала: