Во всей этой мировой канители и вечными философскими рассуждениями забываешь про самые маленькие, бытовые вещи. Главные вещи.

После окончания дебатов, когда все мирно разошлись по своим местам, Коба остался в кабинете Ильича – нужно было пересмотреть кое-какие декреты и разгрести кучу писем от «счастливого» пролетариата. Теперь народ писал в Смольный каждый день какие-то записки, конверты, чаще всего корявым и неразборчивым почерком [не говоря уж о синтаксических и пунктуационных ошибках]. Просьбы, гонения, проклятия, благодарности – после прочтения и разбора всей этой волокиты невольно находила тошнота.

И всё забыли о дне его рождения. Все, кроме самого именинника. Никогда не поверит, что Троцкий в суматохе революции не помнил о своём празднике. Всё ему. Всё! Шутник вы, товарищ Ленин, большой шутник. Дивный же подарочек преподнесли вы Бронштейну. Пролетарская революция плюс рыжий медальончик с боку припёка.

А может быть, Кобе тоже хотелось такую же безделушку? Нет, конечно же, материальные блага большевика интересовали меньше всего, да и вообще он считал украшение буржуазной вычурностью. Он был по природе и воспитанию очень скромным в таком плане, больше дозволенного ему было не нужно. А всё, что было так важно – проигнорировано. Рутинный день рождения вышел – ни одного поздравления, а подарка уж тем более.

Ладно партийцы, он непрерывно с ними всего около года, но Каменев?.. Он-то знал, в Ачинске в прошлом году ели жареную картошку с квашеной капустой, Лев даже откуда-то притащил бутылку водки. С дядей Василием – смотрителем местного района пели песни под гармошку. А на Каменева дурно действовал алкоголь и под ночь рухнул в сугроб…

Коба взглянул на часы: без двадцати четыре. Ровно в шестнадцать нуль-нуль у него была назначена встреча с товарищем юности. Осталось только разобраться с письмом от некого С. Есенина.

*

На углу Петроградской набережной, недалеко от Зимнего дворца стоял человек: мужчина средних лет, облокотившись на парапет. Он не двигался, словно окоченевший, и лишь зоркие чёрные глаза бегали туда-сюда, выискивая из прохожих знакомое лицо. Люди, идущие мимо, вряд ли обращали на человека внимание, но если вы приглядитесь, то увидите, что на тёмном пальто под белым воротником висели некие символы, странные медальоны и многочисленные брелоки. Абсолютно лысую побелевшую от холода голову его прикрывала чёрная шляпа из фетра. Чёрные густые усы временами расправлялись рукой в белоснежной перчатке на который мерцал кварцевый перстень.

“Точный буржуй”, – подумаете вы, предпочтя отойти от этого человека на определённое расстояние. Классовая принадлежность по обыкновению не распространялась на таких людей. Их называют шарлатанами, еретиками, как позже – безродными космополитами и многочисленной контрреволюцией, потому что мужчина этот практиковал магию. Да-да, самым настоящим образом. У Егора Гурджиева была даже собственная конторка в Петрограде. В такой суматохе, назревающей в обществе, никому до магии дела не было, поэтому в первые времена Гурджиев мог даже не переживать за своё кредо, но рисковать не стал.

- Хорошо, что ты телеграфировал мне, Иосиф, – грудным голосом поздоровался он с Кобой, пожав руку, не брезгуя белыми перчатками. – Я ненадолго в Петрограде, но порядком давно искал возможность встретиться со старым товарищем по семинарской скамье.

-Давно? Ты знал, что я здесь? – Коба сощурил глаза, разглядывая Гурджиева с ног до головы. – Не думал, что заядлый, отгороженный от светского мира оккультист интересуется политикой.

- Странный вопрос. Никакой загадки тут нет: где Ленин, там и ты. К тому же все статьи пестрят под твоей новой фамилией.

- Значит, читаешь «Правду»?

- Не читать её, мой друг, – преступление, которое приравнивается к контрреволюции. – Гуржиев жестом указал на лавочку супротив набережной, отряхнул от снежной насыпи и сел на левый её край. – Что ж, как вижу, ты прислушался к моему совету? Насчёт перемены имени?

- Егор, ты безмерно смышлён, – съязвил Коба, присаживаясь на правую сторону.

- Позволь узнать: риск оправдал ожидания?

- Почти. Видишь ли, тенденция менять фамилию приобрела моду среди большинства однопартийцев. И у Троцкого получился лучший расклад… – последнюю фразу Коба не хотел говорить вслух, но если тот хотел просить совета у мага Гурджиева, то скрывать свою неприязнь к названному лицу не была смысла.

- Троцкий не самовольно выбирал себе фамилию, также как и Ленин. Случайность – козырь фатума, судьба хотела, чтобы Ульянов и Бронштейн стали теми, кем они являются нынче, – Гурджиев резко прервал своё рассуждение и замолчал, впиваясь в Кобу своими чёрными, антрацитовыми глазами. От этого большевику стало не по себе. Он ненавидел, когда его кто-то пристально и требовательно рассматривает. Оккультист, почувствовав недовольство сидевшего рядом, спросил:

- Ты же не просто так хотел встретится, Сосо? Ты не любишь пустых, ностальгических бесед. Это связано с моей работой?

- Твоя правда, – вздохнул Коба и перевёл взгляд на заснеженную дорогу. – С тех самых пор, как я изменил своё имя – не изменилось коренным счётом ничего. А после революции стало ещё хуже. Я не то, что даже не у руля этой страны, у меня даже собственного кабинета нет. А в министерстве – ещё конь не валялся. Разбираю лишь бумаги Ильича, которые по сути дела должен разбирать он сам или его секретарь. Никого не волнует бумажная волокита – это для наших товарищах само собой разумеющееся. Словно они сами заверяются и подписываются. Не утрируя, я у партии в десятых ролях, а ведь я тоже принимал в ней участие. Ни фотографии на стенде, ни фамилии, ни даже слов благодарности. Даже с днём рождения никто не поздравил…

- У тебя был день рождения? – глаза Гурджиева округлились. – Когда же, не припомню?

- Вчера.

- Ну-с, с прошедшим тебя праздником, – пробубнил смутившийся Гурджиев. К таким вещам, как знаменательные даты, он относился с благоговением. – Сколько же тебе исполнилось?

- Эх, брось! – Коба с чувством махнул рукой. – Тридцать девять.

- Знаешь, как я считаю? – маг, нагнувшись, поднял валявшуюся на земле длинную, сухую ветку и стал ей что-то чертить на земле. – Праздновать и отмечать приближение своей смерти и старение глупо. Очередная проделка иллюминатов. Чем-чем, а чёрным юмором они обладают.

- И ты знаешь о них? – Коба насторожился, выпрямился.

- Мне приходится работать с ними, я не только занимаюсь магией в чистом виде, но я и медиум и нумеролог. Можно выразится: предсказания на дому, – на этих словах Гурджиев улыбнулся во все зубы. Коба не понимал подобной иронии, поэтому продолжал сидеть мрачнее тучи, особенно после того, что последний из всех ныне живущих узнал об ордене.

- Ну, полно. Можешь сказать, есть ли у них какие-либо практические обряды?

- Не моя тайна, Иосиф, – тут же отрезал Гурджиев: улыбка мгновенно исчезла с его лица. – Только наивные утверждают, что масоны глупцы. Отнюдь, у них свой мир, но нашу жизнь устраивали именно они. Для дураков – дурацкий мир, запомни. И никакая революция этого не изменит. Если кроме революции сознания.

Коба замолк. Гурджиев был достаточно лоялен к прямолинейности семинарского товарища, но был достаточно груб и самодоволен, чтобы молча уйти, если тема разговора или действий убегала не в том русле. Молчание затянулось приблизительно на минуту.

- Хочешь, я предскажу тебе твою судьбу? – вдруг спросил Гурджиев, вновь пытливо всматриваясь в глаза друга. Коба ответил ему недоверчивым и даже в какой-то мере снисходительным взглядом. “Бедняга, так верит в эту околесицу...” – подумал он.

- А сможешь? – проговорил большевик, наклонив голову.

- А не боишься?

Коба с облегчением выдохнул. Гурджиев с помощью игры слов просто набивал себе цену запугиванием и мистическим пафосом. Собственно говоря, что он с этого терял?

- Только не на кофейной гуще, – предупредил он. – Любая бредовая крайность, кроме этой.

- Нет-нет, ты же материалист, значит, для тебя только точная наука. Вычисление по дате рождения может сказать о человеке и его фатуме абсолютно всё, – заверил оккультист, подмигнув. – Итак, у тебя числа “ноль”, “шесть”, “один”, “два”...