Здание мэрии Гриффона возвышалось над центральной частью города, расположившись в дальнем конце обширной общественной лужайки, а его шпиль устремлялся к небу. Оно считалось образцом георгианской архитектуры с остроконечным фронтоном и сочетанием красного кирпича с выкрашенными белой краской деревянными деталями. Нечто, словно перенесенное из колониального Уильямсберга, хотя находились мы от него далековато. Я знал, что на поддержание здания в порядке и на периодические реставрации утекали немалые средства из городского бюджета и многие налогоплательщики выступали за строительство новых муниципальных офисов за пределами центра, поближе к огромным универмагам и ресторанам быстрого питания на Денберри. Сэндерс, надо отдать ему должное, выступил с возражением, заявив: «Если городские власти Гриффона покинут центр, то останется ли хоть какая-то надежда выжить у немногих все еще работающих там бизнесменов?» Не припоминаю, что хотя бы раз лично встречался с мэром, но прочитанное о нем вызывало у меня симпатию.

Я пару раз объехал улицы, прилегавшие к мэрии, выискивая место для парковки. Казалось, сейчас здесь повсюду стоит намного больше машин, чем обычно. А потому пришлось оставить «хонду» в паре кварталов от здания, чего я вовсе не хотел, поскольку неизбежно на моем пути оказывался мебельный магазин «Рэвелсон».

Когда мною овладевала самая черная тоска, я порой мысленно спрашивал у сына, почему, если уж он захотел свести счеты с жизнью подобным образом, то не мог это сделать в месте, которое потом не попадалось бы мне на глаза каждый раз при поездке в центр города.

Иногда я даже пытался притвориться, что никакого мебельного магазина там на самом деле нет, а это было непросто. Он располагался в одном из самых массивных и старых домов коммерческого назначения в Гриффоне, возведенных еще в конце XIX века. Но даже если бы я вообще никогда не появлялся здесь, деваться от названия «Рэвелсон» было некуда. Они еженедельно размещали свою рекламу в газете, рассовывали по почтовым ящикам буклеты и передавали по всем местным каналам ролики, в которых огромный магазин расхваливал его владелец Кент Рэвелсон, не имевший понятия о чувстве меры. Мне особенно нравился тот из них, где Кент, сидя в излишне глубоком и мягком кресле с сигарой во рту и в профессорских очках, играл психоаналитика, консультировавшего роскошную блондинку, разлегшуюся перед ним на диване.

«А теперь, когда я завалил вас на свой диван, проведу психоанализ его цены, и она у вас на глазах значительно уменьшится!» – произносил он, стараясь подражать голосу знаменитого австрийского специалиста, однако выходила все равно пародия на сексуально озабоченного нациста. Организация из Буффало, занимавшаяся охраной душевного здоровья населения, подала на такую рекламу жалобу, но Кент только еще больше вошел во вкус.

Как ни старался я обмануть себя, рассчитывая пройти мимо «Рэвелсона», словно его вообще не существовало, все мои усилия оказывались напрасны. Я вытягивал шею и рассматривал тянувшийся вдоль края крыши карниз. То место, где Скотт стоял (как долго, я не знал), думая бог весть о чем, прежде чем решился на более быстрый способ спуска с четвертого этажа, чем по лестнице.

Прыгнул он не с фасада здания, а с боковой стороны, упав на автостоянку. Причем на место, предназначенное для парковки инвалидов. Именно там полиция – в лице офицера Рикки Хейнса – и обнаружила его.

Вот и на этот раз все произошло как всегда. Я остановился и задрал голову. До закрытия магазина оставалось еще полчаса, из торгового зала время от времени выходили люди, заводились двигатели, со стоянки выезжали машины.

Как обычно, я осмотрел место, начав с парковки для инвалидов, подняв взгляд вдоль четырех рядов окон и задержав его на краю крыши.

Сколько могло продлиться падение? Две секунды? Три? Я словно видел, как его тело стремительно летит вниз и ударяется об асфальт. Три секунды представлялись наиболее вероятным временем. И уж точно не дольше. О чем Скотт успел подумать, пока падал? Было ли ему страшно? Осознавал ли он, как только шагнул через край, что наделал? Не попытался ли за эти две или три секунды найти хоть какой-то способ спастись?

Или же был совершенно счастлив? Может, он ударился о землю с блаженной улыбкой на лице? И что оказалось бы лучше? Понять в последнее мгновение, что совершил фатальную ошибку, или, под действием наркотиков, встретиться с Создателем довольным и беззаботным, как жаворонок?

Раздумья обо всем этом не улучшали настроения.

Но размышлять было о чем. Например, как он вообще там оказался? Мне бы очень хотелось возложить вину на милых людей из магазина «Рэвелсон». В конце концов, если бы они не дали Скотту временную работу на лето, он никак не смог бы проникнуть на крышу. Но я отлично понимал, что с таким же успехом можно обвинять фирму, производящую консервы, если ты порезал палец, открывая банку с тунцом. Если честно, Кент Рэвелсон много сделал для того, чтобы облегчить Скотту жизнь. У мальчика ведь не было ни особого предыдущего опыта работы, ни физической силы, которая часто требуется от сотрудника мебельного магазина. Однако Кент неизменно находил для Скотта множество заданий, для выполнения которых не приходилось двигать холодильники. Он даже дал парню попробовать себя в роли продавца, позволив день поработать в отделе матрацев, когда заболел штатный сотрудник, выполнявший эту функцию.

У меня тогда возникло впечатление, что Кент и его жена Анетта, помогавшая управлять магазином, проявили к Скотту особый интерес, поскольку их собственный отпрыск Роман не желал иметь ничего общего с семейным бизнесом. Ему был двадцать один год, и, насколько я слышал, он хотел большего, чем просто владеть мебельным магазином. Он по большей части торчал дома и писал на своем компьютере сценарии фильмов про зомби, которыми пока не смог заинтересовать Спилберга, Лукаса или Скорсезе.

Мы с Донной рассчитывали, что ответственность, связанная с летней работой, окажет на Скотта воспитательный эффект и поможет возмужать. На деле же у него просто появилось больше собственных денег на выпивку и наркотики, которые он и употребил тем вечером на крыше.

Расследование, проведенное полицией, если его можно так назвать, показало, что Скотт, по всей видимости, не раз бывал со своими приятелями на той крыше и раньше. Там обнаружили множество пустых бутылок из-под спиртного, окурки косяков с марихуаной и пару кем-то потерянных таблеток экстази.

Как, должно быть, весело они проводили время, имея в своем распоряжении целую крышу, когда под ногами лежал весь Гриффон, а вдали на юге открывался вид на Ниагарский водопад и на башню «Скайлон» уже на территории Канады, казавшуюся на горизонте огромной подставкой под шар для игры в гольф.

Я сам поднимался туда дважды после смерти Скотта. Оба раза просто в роли отца, но невольно осматривал место глазами сыщика. Стараясь понять картину происшедшего, пытаясь мысленно восстановить ход событий. Мне представлялось, как он резвился, позволяя наркотикам и алкоголю подхватить себя и унести от реальности. Кирпичный бордюр, что-то вроде ограды, проходил по всему периметру крыши, но едва достигал шести дюймов в высоту. Не тот барьер, который помешал бы упасть случайно споткнувшемуся человеку, и уж точно не препятствие для того, кто вообразил, будто умеет летать. Мне не свойственен страх высоты, но в обоих случаях, когда я поднимался туда и вставал у кирпичного бордюра, то чувствовал головокружение. Мне на самом деле становилось не по себе тогда или же я слишком живо воображал бредовое состояние, в которое впал Скотт?

Еще я четко помнил тот стук в дверь. Мы с Донной уже лежали в постели, но не спали, гадая, куда запропастился Скотт. Я пробовал звонить ему на сотовый, однако безуспешно, а потому почти собрался встать, одеться и отправиться на поиски, когда во входную дверь громко забарабанили.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».