Незнакомка оглянулась всего на секунду и помахала рукой. Как мне показалось, она держала сотовый телефон. То есть хотела показать, что не стоит особо переживать. Кто-то собирался за ней приехать.

Девушка прошагала по лужам, на углу свернула направо и скрылась за дальней стеной ателье по ремонту телевизоров, выглядевшего довольно заброшенным.

Когда она исчезла, у меня появилось тревожное предчувствие. Дождевая вода слепила глаза, заливалась в уши.

Я постарался убедить себя, что она права. Меня ничто не касалось. Это была не моя проблема.

Сев в машину, я развернул ее в обратном направлении.

Проехал мимо черного пикапа, припаркованного с выключенными габаритными огнями на противоположной стороне шоссе. Я точно не видел его здесь прежде, когда затормозил, чтобы не дать девушке выпрыгнуть из машины на ходу.

Я двигался дальше еще примерно полмили, но этот треклятый пикап не шел у меня из головы. Наконец я не выдержал, прижался к обочине, проверил все зеркала и резко развернулся. Через минуту я снова оказался там, где заметил грузовичок.

Он пропал.

Я доехал до светофора, посмотрел вперед, влево, вправо. Ни пикапа, ни девушки нигде не было видно.

И, развернувшись в последний раз, я отправился домой.

Раньше, возвращаясь домой после подобного безумия, я обычно говорил: «Вы просто не поверите, что сегодня произошло».

Но так было в прошлом.

Я вошел примерно в половине двенадцатого, и хотя Донна всегда к этому времени уже лежала в постели наверху, прежде она обязательно спустилась бы вниз, чтобы встретить меня, едва услышав звук хлопнувшей двери.

Или уж, по крайней мере, крикнула бы сверху: «Привет!»

И я бы отозвался: «Привет!»

Но сейчас никаких «приветов» не последовало. Ни от нее, ни от меня.

Я бросил плащ на скамейку перед дверью и тихо прошел в кухню. К ужину я опоздал, что случалось часто, – впрочем, в последние месяцы аппетита у меня все равно почти не было. Пришлось на две дырочки утянуть ремень, чтобы брюки не сползали, а в те редкие дни, когда возникала необходимость надевать галстук, в воротник моей застегнутой на верхнюю пуговицу рубашки свободно помещались два пальца.

В последний раз я ел часов в шесть, сидя в машине и наблюдая за задней дверью мясной лавки в Тонауанде. Опустошил пакет картофельных чипсов «Уайз». Владелец лавки подозревал кого-то из своих работников в воровстве. Не денег – продуктов. У него стали быстрее, чем обычно, заканчиваться запасы говядины для жаркого и бифштексов на T-образной косточке, и он подумал, что либо мошенничают поставщики, либо таскают свои же.

Я выяснил, в какие часы он обычно оставлял хозяйничать в магазинчике подчиненных, и именно тогда начинал слежку за задней дверью, паркуя свой «аккорд» поодаль, но так, чтобы отчетливо видеть происходившее.

Ждать сейчас пришлось не так уж долго.

Ближе к вечеру с наступлением ранних сумерек жена одного из мясников подъехала к лавке с тыла и отправила по телефону эсэмэску. Десять секунд спустя дверь открылась, и ее муж подбежал к окну машины с плотно набитым и завязанным сверху мешком для мусора. Она взяла мешок, кинула его на пассажирское сиденье и умчалась так стремительно, словно только что ограбила винный склад.

Я снял все это, пользуясь телескопическим объективом, а потом последовал за ней до их дома. Видел, как она внесла мешок внутрь. Было бы еще лучше, если бы я подкрался к кухне и сфотографировал через окно, как она ставит говядину тушиться в духовку, но есть предел и моим возможностям. Конечно, при моей профессии порой приходится и подглядывать в замочную скважину, но в данном случае в этом не было необходимости. Клиенту не требовались доказательства, что дама занимается сексом со своим ужином.

Так что я никогда не шел по следу «Мальтийского сокола»[2] или похищенного плутония. В реальном мире частного сыска речь обычно шла о краденых продуктах, строительных материалах, бензине или автомобилях. А совсем недавно мне довелось разоблачить похитителя саженцев кедра, пропадавших всякий раз, как только владелец дома вкапывал их в своем саду.

Когда кто-то у вас крадет, вы не только желаете вернуть свое добро, но и обязательно хотите выяснить личность вора. Между тем полиция слишком занята и малочисленна, чтобы уделять внимание столь мелким преступлениям. Признаюсь, расследования единичного случая, однократной кражи трудны даже для меня, но если история повторяется по одному сценарию раз за разом и орудует какой-нибудь серийный воришка, я наверняка смогу вам помочь, поскольку располагаю временем и способен спокойно ждать, когда сукин сын снова возьмется за свое черное дело.

Нет, это не работа инженера-ракетчика. Здесь нужно лишь терпеливо сидеть в засаде и не позволять себе заснуть от скуки.

Поиски людей в этом смысле представляли не больше сложностей. Мужья и жены, сыновья и дочери пропадали так же часто, как отбивные и дрова, бензин и «тойоты», хотя, судя по моему опыту, зачастую вещи хотели разыскать гораздо активнее, чем людей. Кто-то угонял ваш пикап, и вы, естественно, стремились его вернуть. Но если однажды вечером домой не являлся ваш муж – вечно пьяный драчливый бабник, – вы могли невольно задаться вопросом, уж не улыбнулась ли вам удача.

Но нам самим в последнее время Фортуна что-то никак не улыбалась.

Я открыл холодильник, достал пиво и вернулся в гостиную, где плюхнулся, как мешок с песком, в кожаное кресло с откидной спинкой. На журнальном столике лежали несколько страниц, вырванных из альбома для рисования, с набросками лица Скотта.

В профиль, в три четверти и анфас, как на фото в паспорте. Рядом с рисунками была разбросана полудюжина заточенных угольных карандашей разной твердости и небольшой сосуд-распылитель фиксирующей жидкости размером с баллончик геля для бритья, какой обычно берут с собой в дорогу. Когда Донна доводила рисунок до стадии, на которой уже не могла продолжать, – а она не завершила ни один, находя в них какие-то дефекты, – то закрепляла изображение фиксатором, чтобы уголь не размазался. Но сохраняла она даже те портреты, на которых, по ее мнению, Скотт совсем не был похож на себя, сберегая на будущее, чтобы потом скопировать хотя бы одну все же удавшуюся черту лица. В комнате стоял запах химиката, и я понял, что она сегодня чуть раньше пользовалась фиксатором. У меня это вещество вызывало удушье.

В этом состояла стратегия выживания Донны. Ей необходимо было рисовать портреты нашего сына. Некоторые по памяти, другие по фотоснимкам. Я находил их по всему дому. Здесь – в кухне, – рядом с кроватью, в ее машине. Один провисел пару дней, прикрепленный скотчем к зеркалу в ванной, и жена рассматривала его, накладывая макияж. Мне казалось, что в том рисунке Донна достигла почти идеального сходства, и она сама, видимо, какое-то время так думала, но потом сняла его и сунула в папку со множеством других отвергнутых вариантов.

– Но ведь рисунок хорош, – сказал я.

– Уши не вышли, – ответила она.

По меркам этих дней, разговор получился более чем продолжительный.

Я сомневался, что ее одержимость желанием создать рисунок, в совершенстве передающий образ нашего сына, была чем-то здоровым и приносила пользу. Как ей самой, так и мне. Если бы Донна с той же страстью, сидя за компьютером, выплескивала свою боль в стихах или воспоминаниях, у меня не возникало бы подобного ощущения. Такой метод примирения с горем стал бы актом более интимным, не затрагивал бы меня прямо, не вовлекал бы до такой степени, хотя она все равно могла бы иногда просить прочитать написанное. Однако наброски портретов безнадежно втягивали меня в порочный круг. От них некуда было деться. Не знаю, помогали ли они Донне, но мне лишь постоянно напоминали о нашей утрате, о жизненном крахе. А тот факт, что столь многие рисунки оставались незавершенными и выходили недостаточно хорошими, особо подчеркивал, насколько глубокими были проблемы самого Скотта.