Эдмунда распирало торжество. Мышцы ныли от усталости, рука, на которой висел тяжелый щит, уже подрагивала, но душа его наполнилась радостью. Его план полностью сработал, черт возьми! Мало того, что месть его свершилась, так еще и Рабадаш не отдавал себе отчета в том, что творил. Он совершал оплошность за оплошностью, и за каждую из них его следовало дисквалифицировать! Допустил грубость в обращении с судьей – раз. Накинулся на короля без сигнала – два. Пропустил удар, из-за которого по щеке его потекла кровь, – три. Не остановился после этого, а продолжил нападать, стремясь во что бы то ни стало добраться до противника, – четыре. Игнорировал пение рога – пять.

Слуги, выбежавшие на ристалище, едва сумели его удержать. Рабадаш рвался из их рук, будто тигр, почуявший кровь. Эдмунд не мог ударить его больнее, зацепить сильнее, нежели задев его гордость – и результат превзошел все ожидания короля. Ему только и оставалось что стоять в стороне и наблюдать, как подоспевшие тархистанцы увещевают своего царевича, умоляют успокоиться и говорят, что он уже проиграл, потеряв над собой контроль. Это видели все: трибуны ревели, разрывая себе горло от криков. То и дело раздавался свист, предназначавшийся Рабадашу за грубые нарушения правил, которые ему все равно не помогли. Нарниец знал, что делал: его поведение было расценено как жест благородства и великодушия, а никак не месть. Об истинном его значении знали только они двое. Эдмунд и Рабадаш.

Младший король поднял забрало и взглянул своему сопернику в глаза. «Ты поплатился за то, что сделал!» - говорил он без слов, и царевич его прекрасно понял. Он вырвался из рук слуг и с коротким рыком пошел прочь. Кровь стекала с его рассеченной скулы и капала на доспех. Эдмунд ощутил, как и его самого тянут в сторону. Пришел черед другой пары, в которой определится его противник в финале. Юноша оглянулся на трибуны, где стояли его родные, ведь после такого исхода поединка не сидел никто! На таком расстоянии невозможно было по-настоящему поймать их взгляд, но король вдруг ощутил волну осуждения, идущую от Питера. Только это заставило его не ссутулиться, а расправить плечи, поднять гордо голову. Пусть государь Нарнии не одобряет его поступка, он не обязан искать во всем его одобрения. У каждого из них свой путь и свое представление, каким должен быть правитель Нарнии. И Эдмунд Справедливый считал, что поступил правильно, хотя и избрал дорогу иную, нежели Питер Великолепный.

Только когда жар битвы, охватывавший его тело, схлынул, юноша ощутил, насколько Рабадаш его вымотал. Мышцы болели, ведь и до царевича у него было два нелегких боя. Сердце колотилось в груди, а дыхание участилось. Когда младший король посмотрел в лицо своему сопернику, то принялся с удвоенной силой разжигать в себе потухающее пламя. Он одолел Рабадаша, но не победил в турнире, а значит, радоваться пока рано. Только вот ничего не выходило…

Перегорел. Питер понял это, только взглянув на брата, выходящего на финальный поединок. Никто другой не ощутил бы во младшем короле перемены, но для Верховного она была очевидна. Пожар, пылавший у юноши в душе, кажется, погас, и на его помощь Эдмунду нельзя было больше рассчитывать. Все свое пламя брат обрушил на Рабадаша, что же осталось для могучего северянина, который застыл напротив него тяжелой горой?

Этот бой был совсем иным, нежели битва с царевичем Тархистана. Тот был жарким, яростным. Эта схватка была холодной, спокойной, неторопливой. Эдмунд предпринял пару попыток пробиться сквозь его защиту, но северянин пресекал это крайне убедительно. Когда он неожиданно шагнул навстречу королю и встретил его своим щитом, юноша от силы удара едва не выронил свой меч. В голове зазвенело, и он едва успел отскочить назад, дабы его не оглушили.

«Плохи мои дела…» - подумал Эдмунд, ощущая во рту привкус крови. При столкновении с щитом он нечаянно прикусил язык. Закрытый шлем прятал его лицо, однако даже заалевшие губы могли в итоге выдать его. Из-за этого король сглатывал слюну, и в желудке неприятно забурлило. Прорваться сквозь мощную оборону северянина не удавалось, а выбить меч у него из рук никак не выходило – попросту не хватало сил.

Надо было срочно что-то придумать. Скрыть свою усталость не удавалось, и воин Теребинтии мог в любой момент пойти в атаку. Эдмунд не обманывался: она может окончиться для него очень плачевно. В его же интересах было что-то предпринять прежде, чем противник удостоверится в его безобидности и шагнет вперед. Только вот что…

- Я совсем запутался, - пожаловался Корин и дернул Питера за рукав. Государь как раз тихо хмыкнул, следя за действиями брата. – Зачем он отстегивает щит?

- Удар с одной руки слабее, чем с обеих, - тихо ответил государь Нарнии. – Он увеличивает атаку… Пусть и в ущерб защите.

- Это не самый мудрый шаг, - вдруг подал голос лорд Доган. Тон его был полон яда. – Порой риск обходится слишком дорого.

- Отважные и честные люди готовы эту цену заплатить, а нечистые душой предпочитают подлость, только бы исключить риск поражения, - произнес Питер, ни к кому конкретно не обращаясь. Сьюзен вздохнула. Она не разделяла мнения брата и нисколько того не скрывала. Картина того, как Эдмунд избавляется от щита и швыряет его на песок, разрывала ей сердце. Лучше бы брат проиграл, нежели подвергал себя такой опасности, право! Однако интересы Нарнии превыше всего, конечно… Но сердце девушки оттого болело не меньше.

Солнце, сияющее в небе, отразилось от начищенного щита, украшенного алым львом – гербом Нарнии. И когда его золотые лучи устремились в небо Орландии, Эдмунд Справедливый шагнул вперед, поднимая меч.

***

- Да как он посмел?! Опозорил меня перед толпой! – Рабадаш замер на месте, с трудом переводя дыхание. Ярость и возмущение рвались наружу таким потоком, что он просто задыхался, не мог в полной мере передать чувств, охватывающих его душу. В своих-то покоях царевич был вправе побушевать, ведь теперь на него никто, кроме преданного лорда Догана, не смотрел. Мужчина же пожал плечами. Вид у него был мрачный, но довольно равнодушный, будто произошедшее и не трогало его.

- Как и Вы его опозорили, мой царевич.

- Черт, Эдмунд поплатится за то, что так унизил меня! Втоптал в грязь, опустил перед всеми! – даже прохладный вечерний ветерок, влетающий в покои с открытой веранды, не мог остудить пыла Рабадаша. Если бы он мог, то накинулся бы на чертова нарнийца с кулаками. Да даже без меча он бы стер с его лица это надменное, спокойное выражение, ибо он, сын Тисрока, наследник Тархистана, был сильнее, и это видели все! Все… До тех пор, пока Эдмунд не вывел его из себя, не заставил выкопать самому себе яму. И что самое больное: никто не понял, что на самом деле стояло за его благородством, какие низкие мотивы он преследовал! Свидетели их поединка считают, что это было великодушно - не пользоваться секундной заминкой противника, а вот Рабадаш поступил грязно, нарушив все правила турнира и накинувшись на него точно дикий зверь. И царевич сделал бы сейчас то же самое, кабы не понимал, что это уже ничего не изменит.

- Как и Вы его опустили, - невозмутимо парировал лорд Доган. Парень резко остановился, развернулся к приближенному Тисрока лицом и прорычал:

- Ты что, его оправдываешь и во всем меня хочешь обвинить?!

- Я с самого начала говорил, что эта затея добром не окончится, - холодно ответил дипломат. – Ваш отец, при всем моем уважении к нему и к Вам, поставил перед нами задачу выиграть турнир во что бы то ни стало… А вот испортить Нарнии конную сшибку было уже Вашей доработкой, против которой я возражал.

- Ты хочешь сказать, что я сам нарвался? Не забывай своего места, Доган! – процедил Рабадаш. – Ты хоть и первый приближенный моего отца, все еще его слуга. И мой слуга, если помнишь.

- Я помню это, мой царевич, - спокойно ответил мужчина. – И выполняю свой долг, ограждая Вас от опасностей. Я ведь предупреждал, что триумф быстро сменится горечью поражения, но Вы меня не пожелали слушать. Теперь же Вы убедились, что я был прав, так прислушайтесь к моим словам. Успокойтесь.