— Бедненький, несчастненький!

— Ирод!

— Ничего святого!

— И его не арестовали? — спросил Чжинки. — Что сталось с тем свидетелем?

— Исчез он, не знаем мы, что с ним сталось. То же, наверное, что и с остальными. Кишка тонка против этого изверга свидетельствовать. Всем хочется жить, у него ж целая шайка прихвостней, — Барток потер выпирающее пузо. — Что-то я проголодался. Эй, мать! А ну неси сюда мою порцию, — снова гаркнул он на весь зал.

Из кухни послышался ответный возмущенный крик. Посетители, впечатленные рассказом даже несмотря на то, что заранее знали все его подробности, вполголоса зажужжали, получив пищу для недельных разговоров.

Смешавшийся Чжинки в растерянности поглядел на своего подзабытого на время знакомого, все также разглядывающего окружающих. Только в этот раз — чуть нахмурив брови.

— Вы верите, что все это правда? — тихо спросил он.

Минхо обратил на него пустой незаинтересованный взгляд.

— Кто знает.

========== Часть 15 ==========

Незапланированный недельный отпуск, который любезно предоставила Мадам, подошел к концу. В какой-то степени Ки был даже этому рад. Безрезультатное блуждание по городу стало наскучивать юноше, прилагавшему слишком много усилий для достижения цели, но не получавшему никакой отдачи от своих действий. Единственное положительное событие этой недели состояло в том, что он сумел договориться о работе на должность разнорабочего на балу. Его язвы довольно быстро сошли, оставив после себя синяки. И теперь работодатели не чурались его как прежде, по ошибке принимая за больного. Эта новость подняла Ки дух. Он знал, что не прогадает, если побывает на балу. Если ему повезет, он сумеет ускользнуть с кухни и пошататься между гостями. Вполне возможно, что-нибудь важное он и услышит. Это будет хоть какой-то шаг вперед, а то в последнее время Ки терпит неудачу за неудачей.

После той злополучной встречи в Академии прошло три дня, но юноша к своей неописуемой радости больше не видел Чжонхёна. Ки пришлось прожить все эти дни в вечном напряжении, настолько прилипшем к нему, что он не был в состоянии расслабиться даже в безопасных местах. Происшествие, случайным свидетелем которого он стал, настолько потрясло его, что на протяжении двух ночей до самого утра его вновь мучили кошмары, тонким следом тянувшиеся за ним весь день. Спавший с ним рядом Чжинки не подозревал ни о чем по той простой причине, что Ки даже во время очень активных снов обычно лежал неподвижно. Сам юноша старался не подавать ему поводов для беспокойства, хотя еле справлялся с водоворотом своих эмоций. Полный раздрай в голове сводил его с ума, но Ки упрямо пытался продраться сквозь этот хаос и разложить все по полочкам.

Страх, ужас, смирение, раздражение, непокорность, злость, волнение, горечь, сожаление, беспокойство, тяга. И это был далеко не полный список того, что он ощущал по отношению всего лишь к одному единственному человеку. Особенно юноше был непонятен последний пункт этого списка, его причины, его следствия. Тревога, испытываемая Ки в связи с этим, не отпускала его.

Куда его тянет? Для чего его туда тянет? И что он там найдет?

Апогеем стал сон, увиденный им в ночь на первый после отпуска рабочий день. Сон, перевернувший весь привычный уклад. Проснувшись после него, он обнаружил, что пижамная рубашка, наглухо застегнутая им на все пуговицы, валяется где-то на полу, штаны сползли по бедрам, а он сам лежит весь взмыленный и тяжело дышит. В этот момент весь план по отгораживанию брата от своих проблем развеялся пеплом над полем. Запутавшись в сбитой простыне в попытке прикрыть почти нагое тело, вместо радостного «С добрым утром!» первым делом Ки выругался.

Чжинки, натягивавший свою униформу, присел на кровать рядом с братом и ткнул пальцем в темные следы, оставшиеся на его теле после быстро сошедших язв.

— Что это, Ки?

— Синяки. Не видно, что ли? — слегка раздраженно просипел юноша.

— Откуда они? — не отставал от него Чжинки.

— Я решил перепелиным яйцом подработать на балу, — язвительно сообщил ему Ки, тщательнее закутываясь в простыню.

— Почему я не знал об этом?

— О моем решении? Потому что ты бы меня за сумасшедшего принял.

— Перестань паясничать. Когда эти синяки появились? Ты ходил к врачу?

— Я и без всяких врачей знаю, что со мной.

— И что же?

— Вечером в парке гулял, комарье покусало. Все воспалилось. Теперь прошло, — довольно сухо отрапортовал Ки.

Чжинки вздохнул. Будучи подкрепленной сотней прецедентов из детства, эта версия лишь звучала правдоподобно, но в этот раз от самой правды она была далека.

— Значит, тебе нужен крем? — когда они жили в своем провинциальном городке, Ки всегда избавлялся от последствий воспалявшихся ранок специальным кремом, который Чжинки раздобыл у торговцев запрещенными товарами. И теперь, когда он был связан с ними лично, раздобыть это своеобразное лекарство было намного легче. — Мне попробовать его достать? — предложил старший.

— А ты можешь? — в голосе Ки хаотично сплелись сомнение и надежда.

— Могу, — кивнул Чжинки.

— М-м… Нет, не нужно, — после некоторых раздумий мотнул юноша головой и тяжело выдохнул, замерев. — Не хочу, чтобы ты снова встречался с теми людьми. А ты с ними, чуется мне, уже встречался, — он бросил подозрительный взгляд на замявшегося Чжинки.

— Мне ничего не стоит…

— Нет, я сказал!

— Хорошо, — пошел старший на попятную, дав себе слово после работы первым делом сходить в то место, где он получил груз.

— Давай, давай, — через силу помахал Ки одной рукой, удерживая другой концы простыни. — Топай на работу. Я как-нибудь сам тут разберусь.

Чжинки одарил пристальным взглядом случайно проглянувший в прорезь простыни шрам от амулета, точно призывающий выдать тайну его появления на теле брата. Он прекрасно понимал, что сам Ки, застывший на кровати, словно буддийское изваяние, не скажет ни слова и даже пошлет его с его назойливой заботой куда подальше. Затем старший уделил внимание деталям, которые возмущали все его существо, но на которые он не смел Ки указывать. Как то: его проколы, украшения в которых так и подмывало сорвать, тонкие брови, бывшие некогда такими же густыми, как и у Чжинки, или краска, не смывшаяся с глаз после вчерашних домашних экспериментов с рабочим гримом.

В который раз подивившись тому, что все они выросли настолько разными, под недовольное сопение Ки старший брат направился наконец к двери.

После того, как за Чжинки закрылась дверь, еще минут пять юноша просидел неподвижно, будто опасаясь сделать лишнее движение, а затем, убедившись, что брат действительно ушел, он с громким стоном упал спиной на кровать, понятия не имея, что с ним происходит и как с этим бороться. И отчаянно надеясь, что Чжинки, бывавший по утрам довольно невнимательным, кроме синяков и шрама ничего необычного не заметил. И ночью не услышал, если вдруг Ки изменил своим привычкам и начал ворочаться, что, судя по сбитой простыне, и случилось.

Ки чувствовал себя отвратительно. Они с Чжонхёном в его сне таким непотребством занимались, что у юноши в буквальном смысле волосы дыбом вставали. Приснившиеся ему изуверства были невероятно жестоки, однако, хуже всего не то, что Ки во всем участвовал и даже не то, что делал он это добровольно. Но извращенное удовольствие, которое юноша получал от своих действий, и последующее многократное его увеличение, когда все тот же Чжонхён едва ли не голодным зверем накинулся уже на самого Ки, подводя и хрупкое существо в своих руках и себя к грани помешательства.

Впервые Ки испытывал что-либо подобное. В юношестве он завидовал своим одногодкам, в отличие от него росшим и развивавшимся, как все нормальные дети. И даже предположить не мог, что через столько лет сам проснется с первым в жизни утренним стояком, прогрезив всю ночь совсем не красивыми девушками, но поддавшись единящему безумию и окунувшись с головой в горячую патоку, нежно оплетающую по рукам и ногам шелковой лентой тошнотворного бордового цвета.