С тех пор их осталось трое — трое, никогда не питавших друг к другу особой симпатии и внезапно ставших одинокими в этом огромном, незнакомом мире — после того как от тяжелой болезни скончалась нянечка, успокоившая себя перед смертью мыслью о том, что успела передать свое родное дитя в хорошие руки.

Все это Ки вспомнил за долю секунды, и воспоминание вынудило его отшатнуться от шушукающихся у высоких кустов женщин. Вспоминать остальное он не находил в себе смелости. Слишком шокирующим казалось его прошлое.

Синий чертенок, прячущийся за цветочной клумбой и нервно размахивающий тремя тонкими хвостами из стороны в сторону, заметил недоумевающий взгляд Ки, направленный в его сторону, и тотчас бросился наутек. Юноша не преминул воспользоваться возможностью удрать от прошлого, кинувшись ему вслед в плотный туман, жадно съедающий все звуки. Поначалу Ки несся на всех парах, не столько преследуя подслушивавшего, сколько удаляясь от того, что принесло ему боль. Затем его бег замедлился — с появлением ощущения, точно не он преследует, а преследуют его.

Туман клубился, скрывая от него тяжелый взгляд в сопровождении хриплого дыхания, но пропуская враждебность, исходящую от прячущегося в молочной белизне существа. Юноша уже давно потерял след чертенка и двигался вперед по инерции, а теперь его подгонял и неожиданный страх. Казалось, чего можно бояться во сне? Но окружающий его мир чувствовался настолько реальным, что заглушить вопящий в ужасе голосок не удавалось.

Подул ветер, прогоняя туман прочь, и юноша понял, сколько пользы ранее он на самом деле приносил. Таяла белизна и сквозь нее начали проступать очертания сотен и сотен существ, заключивших его в круг и давно двигавшихся вместе с ним. Дрожь пробрала его до самых костей, когда он увидел лица. Десятки и десятки существ, одетых в то же, во что в обычной жизни одевался он сам, но лица их масками прикрывали листы бумаги, на которых кто-то очень талантливый изобразил карандашом его лицо. Портреты были одинаковыми до последней черточки и тем больше жути наводили на его и без того утопающее в страхе сознание. Его портреты скалились и шипели, вынуждая его двигаться вперед, а те, что были спереди, двигались вместе с ним, не размыкая рядов, но и не мешая ему идти.

Они находились в каком-то гроте, освещали который лишь светляки, разноцветными огоньками порхающие туда-сюда. Слышался звук льющейся воды, кричали какие-то птицы. Его вели куда-то, куда идти ему совершенно не хотелось. Постепенно существа начали смелеть и трогали его, иногда до боли щипали, иногда царапали когтями, хлопали ладонями, толкая из стороны в сторону и потихоньку сужая круг. Карандашные лица глядели на него одинаковыми злобными глазами, отчего Ки хотелось прикрыть собственное лицо руками. Ведь он не такой.

Откуда-то сверху донесся проказливый смех чертенка. Кто-то больно укусил его в плечо, и он с воплем отскочил вперед, готовясь врезаться в… самого себя, но передние ряды, наконец, разомкнулись. Ки успел бросить лишь один взгляд на того, кто давно терпеливо ожидал его прихода.

А затем его путешествие окончилось.

***

Объятый непереносимым ужасом, Ки открыл глаза и с облегчением обнаружил себя в своей комнате, погруженной в серость утренних сумерек. Не было синехвостых чертей, не было беременных женщин и незнакомых ритуалов, не было погони и пожара. Пятеро детей и одна служанка, бескрайнее синее море, слезы и кровь на щеках женщины, которой он не помнил, молитва, просьбы защитить — ничего этого не было. Не было ран, не было голодных существ с его карандашным портретом вместо лиц и страха, поглощающего радость.

Он был в безопасности своей комнаты.

Слева, недалеко от кровати в кресле сидел Чжонхён. Подобно венценосному себе в самом конце сна, восседающему на высоком троне в глубокой темной пещере, освещенному огоньками летающих тут и там насекомых, окруженному журчанием фонтанов и павлиньим курлыканьем, сейчас, в сером утреннем свете, он выглядел слегка потрепанным, очень уставшим и смотрел на Ки с какой-то безразличной обреченностью в чуть прикрытых глазах.

Тем не менее, все еще напуганный Ки повиновался, когда он поманил его к себе пальцем. Юноша не очень ясно понимал, что делает, когда вовлек Чжонхёна в поцелуй. Все получилось инстинктивно. Ему хотелось прогнать холод внутри, он всего лишь искал тепла и поддержки. Ему захотелось укрыться именно в этих объятиях. Так он чувствовал себя спокойнее, так он не боялся обернуться и нарваться на свой же собственный нарисованный холодный взгляд.

Но Чжонхён воспринял его действия несколько по-иному и дал им развитие. Такое развитие, в результате которого юноше пришлось ухватиться за его плечи и чуть привстать на собственных коленях, поднявшись с его колен. Его руки были горячими, но Ки уже пылал жаром во сто крат сильнее.

Он не знал, что больше сводило его с ума: рука на члене, губы на шее или тот факт, что он сам был полностью обнажен, в то время как Чжонхён одет. Словно он собирался куда-то уйти, но внезапно устал и решил присесть на дорожку. Или просто оттягивал необходимость покидать спящего Ки, несмотря на тот факт, что где-то снаружи его ждут, и рискуя показаться невежливым.

Все закончилось на полу. Ки успел содрать пару пуговиц на его жилете, испортить его белоснежную рубашку и приспустить ту с крепких плеч, пока Чжонхён, чертыхаясь от нетерпения, расстегивал свои брюки. Как два оголодавших животных они яростно реагировали на грубые прикосновения и вовсе не пытались понизить голоса.

Чжонхён поставил Ки на четвереньки — поза, возможно, и унизительная для юноши, но не в этот момент. За шею он припечатал его голову к полу и без особой подготовки тут же вошел в него. Прижатый щекой к полу, Ки вскрикнул от боли, смешанной с возбуждением. Он наконец почувствовал тот исцеляющий жар, который искал после пробуждения, и даже мимолетная боль не могла его приглушить. Схватившись за холодную ножку кровати, как за спасительный круг, толчок за толчком он беззастенчиво напитывался им про запас. И не переставал ощущать его волшебное действие даже после того, как кончил от жестких прикосновений Чжонхёна, его отрывистых движений, его бессильного рычания над ухом.

Впрочем, молодой человек не возражал против подобного бесцеремонного использования своего тела. Этому мальчишке он был готов позволить все. И запросто спустить все ему с рук не составляло проблемы. Просто потому, что он существует. И находится рядом с ним. Пусть тянет из него силы, пока есть возможность, отдает он непомерно больше забранного. И стоны у него на редкость заводящие.

— Ты успокоился? — услышал Ки, отдышавшись. Через плечо он взглянул в гипнотизирующие глаза нависающего над ним человека, но не сумел распознать их выражение.

Попытавшись ответить, юноша поперхнулся и закашлялся. Чжонхён осторожно вышел из него и сел рядом, застегивая рубашку с таким видом, будто ничего и не происходило пятью минутами ранее.

Перед взором Ки вдруг встал Чжинки, разочарованно покачивающий головой, и щеки юноши залил румянец стыда, только усиливший нежность, хозяйничавшую у него внутри. Он поглядел на шрам, крестом перечеркивающий запястье. Значит, это и впрямь метка, подумалось ему, оставленная человеком позади него много лет назад, как детское обещание обязательно найти его в будущем, вернуться к нему — в качестве друга. И Чжонхён вернулся, однако на дружеские их нынешние отношения вряд ли походили, несмотря на все извращенное ощущение правильности происходящего.

— Можешь радоваться, благодаря тебе я опоздал на важную встречу, — сообщил Чжонхён между прочим. Не успел Ки почувствовать искреннее сожаление, как тут же воспылал яростью, услышав продолжение:

— Но опоздание стоило возможности лишний раз вставить в твою крайне несговорчивую задницу.

Негодование, сменившее зарождающееся сожаление, стерло из памяти все нежные слова, рвавшиеся на язык. Желание поделиться своими страхами испарилось. Ки взлетел на ноги и, проносясь мимо Чжонхёна, намеренно задел ногой плечо последнего. Прежде чем за ним громко захлопнулась дверь, в нелицеприятных выражениях он успел послать ухмыляющегося молодого человека в пеший эротический путь развлекаться с лешими. Людоед чертов.