В первые же минуты боя был сбит самолет Джантиева. Героический экипаж ташкентца погиб в водах озера. На другом самолете был убит москвич Киреев, управление полностью принял второй пилот. Группа рассредоточилась, но продолжала путь к Ленинграду.

Озеро осталось позади.

Внизу скользили мелкие населенные пункты, леса, буераки. Теперь каждый летчик действовал самостоятельно. Шашин уменьшил высоту и летел, почти прижимаясь к земле.

Пилотировать на бреющем полете, перескакивая через препятствия и лавируя в балках на тяжелой двухмоторной машине, когда все вокруг тебя уносится назад со скоростью 250–270 километров в час, а малейшее неточное движение рулями может быть последним, и одновременно вести ориентировку, учитывая цвет местности, чтобы использовать при возможности, цветомаскировку, а главное, уходить из-под огня каждую минуту, — это не просто искусство…

Когда Шашин посадил свой самолет на комендантском аэродроме, в машине обнаружили несколько пробоин. Но груз и экипаж остались невредимы.

В этот день обратно им лететь не разрешили и отправили на ночевку в Ленинград, в здание управления ГВФ. После обеда Шашин вышел в город.

…На паперти Казанского собора, у колонны, сидел мальчуган лет тринадцати. Он был одет сравнительно тепло и, может быть, потому не замечал холодного ветра, дувшего ему в лицо со стороны канала.

Увидев высокого, плечистого летчика, он с любопытством уставился на него. Шашин подошел ближе. Что-то в облике мальчика смутило его. Он потоптался, большой и неуклюжий, потом наклонился и тихо спросил:

— Как тебя звать?

— Иван, — почему-то упрямо ответил мальчик.

— Тезки, — задумчиво произнес Иван Терентьевич и протянул мальчику банку сгущенного молока. — Отец где?

— На фронте.

— Мать жива?

— Не знаю… — вздохнул Ваня.

— Как же это?

— Я еще утром ушел из дому. Не знаю, как сейчас… Она все мне да мне, — пояснил Ваня. — Хотел повернуться, но теперь пойду. Спасибо, дядя.

— На здоровье.

Шашин постоял с минуту, но, увидев, что мальчику не терпится домой, приложил руку к шапке-ушанке:

— Ну, прощай, друг. Пойду.

— До свиданья. Я, когда вырасту… — мальчик задумался на мгновение, потом его глаза радостно заблестели, и он уверенно произнес: — Когда школу закончу, я тоже летчиком стану, дядя Ваня!

Иван Терентьевич отвернулся, нахмурился и широкими шагами направился на базу. Ему хотелось сейчас побыть со своим экипажем.

Глубокая полярная ночь. Над Беринговым проливом ураганный северный ветер. Сероватое небо с мелкими колючками звезд казалось глянцевым, как стекло. Мороз 35 градусов.

На большой высоте из Уэлькаля в Ном и Фербенкс летит самолет Шашина. Экипаж доставляет на Аляску группу наших летчиков во главе с генералом. В кабине самолета тепло. Пассажиры беспрестанно курят и негромко беседуют.

Пересекли 180-й меридиан — линию даты, здесь рождается каждое число месяца, начинается Новый год. Кое-кто из пассажиров, впервые перелетая знаменитый рубеж времени, невольно смотрит за окно, будто в небе может висеть календарь.

Экипаж самолета отнесся к этому событию равнодушно: не впервой. Гораздо больше его волновал сейчас курс. Шашин часто настраивал радиокомпас на приводную радиостанцию Нома и высчитывал поправки: ветер сильно сносил машину вправо, на юг.

Виктор Шелехов, второй пилот, высоким приятным голосом затянул мелодичную грустную песенку, и Шашин, вздыхая, стал слушать ее. Вспомнилась Большая земля, дом, и неудержимо потянуло к семье. Если бы не война!..

Бортмеханик Василий Шишкин охотно подхватил самодеятельную летную песню:

В пилотскую кабину вошел генерал. Он прислонился к борту позади Шашипа и прикрыл глаза.

На горизонте появилась светлая полоска. Она быстро ширилась и голубела, но не распространилась по всему небу, как рассвет, а вдруг превратилась в фантастический тюлевый веер. По нему побежали синие, фиолетовые, ярко-голубые и бледно-сиреневые огоньки. Они то разгорались ярче и как бы приближались, то бледнели и на время удалялись. Словно завороженные, смотрели летчики на эти феерические огни.

— Северное сияние! — сказал генерал.

— Как бы оно не сбило нас с курса, — забеспокоился Шелехов.

Шашин включил радиокомпас. Светящаяся зеленоватая стрелка на циферблате заколебалась возле одного деления, затем описала круг, потанцевала у другого, снова описала круг и стала двигаться как ей вздумается.

— Пеленг! — крикнул Шашин.

— Понял, — откликнулся бортрадист Алексей Мальцев и минут через десять доложил: — Ном не слышит. Та же история с другими точками…

А над двумя материками, проливом и двумя океанами по-прежнему лежала долгая полярная ночь. И ветер крепчал, все сильнее ударяя в самолет. И полыхало северное сияние.

Так они оказались затерянными, с радиокомпасом, бессильным перед красивым, но коварным для летчиков явлением северной природы. Ветер стал порывистым. Автопилот выключили и дальше вели самолет сами, строго выдерживая ранее подобранный курс.

По расчету они должны были лететь меньше трех часов, но прошло уже значительно больше, а Нома все нет.

— Как с бензином? — спросил генерал.

— Горючего хватит облететь вокруг всей Аляски и еще домой вернуться, — уверил его бортмеханик.

— Запасливый народ, — одобрительно усмехнулся генерал и подсел к бортрадисту.

Мальцев почти беспрерывно стучал ключом, но глухая ночь не отзывалась ни одним звуком. Лишь ураган гудел за бортом и ударял в крылья самолета. Бортрадист использовал все возможные средства, но связь не налаживалась. А командир требовал: пеленг!

По тому, как беспокойно вел себя самолет, Шашин чувствовал, что сила ветра еще возросла. Возможно, изменилось и его направление. И то и другое надо знать точно, чтобы их не унесло в открытое море. Но глазу не к чему привязаться — кругом ночь. Нужен хоть один радиопеленг, и тогда положение прояснится.

Так они летели еще час; молча крутили баранку и выдерживали прежний курс. Это было трудно; к физическому напряжению добавлялась неуверенность: самолет на линии пути или где-то в стороне?..

Но вот северное сияние стало блекнуть и быстро исчезло. Шашин облегченно вздохнул и снова включил радиокомпас: стрелка на этот раз устойчиво отклонилась влево градусов на сорок!

— Алексей, пеленг! — приказал командир.

— Беру…

Скоро связь наладилась, и пеленг был получен. Генерал сам принялся определять на карте место самолета. Окончив вычисления, он поставил карандашом крестик:

— Мы в Тихом океане, километров за сто пятьдесят от линии пути…

— Здорово! Куда махнули! Но мы все-таки над океаном, товарищ генерал, а не в океане. Это уже преимущество! Давай, Виктор, разворачиваться влево…

Час спустя внизу показались огоньки Нома, и они сели на длинную бетонку между скалами, почти на самом берегу.

Дозаправившись горючим, перелетели в Фербенкс. Отрулили на стоянку, сдали машину и по широкому подземному туннелю стали расходиться «по домам».

В туннеле Иван Терентьевич встретил знакомого американского летчика Джемса.

— Хелло, Шашин! — обрадованно воскликнул Джемс. — Прилетел!.. Мы все беспокоились за тебя: сегодня такой ветер над проливом! Как дошел, без приключений?