Ей нужна еда. Понимание этого приходит еще через день. Нужна еда. Иначе она сдохнет здесь, как сказал ей он. Она тянется к ящичкам и открывает их, переползая от одного к другому. Пусто. Совершенно пусто. Кто-то уже подчистил все. Правда, в углу шкафчика она находит рассыпавшиеся шоколадные сухие завтраки. Не больше ее горсти. Но для нее эта горсть сейчас – на вес золота. Выскребает все. Долго-долго. Надеясь еще что-то ухватить ногтями. Хотя бы крошку…
Может, в верхних что-то осталось? Но верхние ящички для нее сейчас недостижимы, как вершина Эвереста. Она пытается подняться, опираясь слабыми руками о нижние шкафчики и столешницу. Но голова начинает болеть просто невыносимо, и она садится снова на пол.
Не могу… Я не могу…
Но плакать нельзя… это силы… силы терять нельзя.
Как меня зовут? Кто я? Почему у меня рана на голове, из-за которой, видимо, так болит все? И где они? Почему они не со мной? Они ведь были… я это знаю… черт, как меня зовут?
Ей снова жарко. Невыносимо жарко. Она чувствует, как с нее градом течет пот. По-хорошему бы проползти в спальню и стащить покрывало или одеяло с постели. Но она не уверена, что такое длинное расстояние – из кухни в спальню, футов двенадцать максимум – ей по силам сейчас. У нее жар. Она проверяет пульс и ощущает, как бешено бьется тонкая ниточка у нее на запястье. Надо обтереться водой… только думает об этом и теряет сознание.
Она не понимает, где находится. Ровный квадрат асфальта. Сетчатый забор. Перед забором пустое пространство, заросшее травой. А еще она видит кресты. Могильные кресты. За сетчатым забором лес, над верхушками которого медленно плывет ярко-красное солнце. Ощущает движение рядом, поворачивает голову и видит отца. Каким был в тюрьме. У него борода и короткий хвостик на затылке. И глаза уже не так светятся, как раньше. Значит, они на тюремном дворе, приходит откуда-то понимание.
Они просто стоят и смотрят на могилы. В полном молчании. На брошенные могилы. Потому что живых на всем пространстве около тюрьмы нет. Одни мертвые. Те, что лежат в могилах, и те, что бродят в траве тенями.
- Нужно уходить, Бэт, - слышит она в своей голове хриплый мужской голос. – Нужно уходить…
Я Бэт! Открывает она глаза. Ощущая легкую эйфорию от того, что вспомнила хоть что-то. Меня зовут Бэт.
А потом переводит взгляд в дверной проем и видит ее. Она точно так же сидит на полу. Правда, прислонилась спиной к кровати и склонила голову на край постели. На ней утепленная рубашка, грязный белый топ и джинсы. Высокие сапожки черного цвета. Так похожие на ее собственные. Спутанные каштановые волосы. Правильные черты лица. И дырка в виске от пули…
От страха сразу же подскакивает пульс. И начинает биться где-то в затылке. Она смотрит и смотрит и не может отвести взгляда от своей соседки по домику.
- Это всего лишь долбанный трупак. Глупо бояться сейчас трупака с пулей башке, который не хочет тебя сожрать. Давай, не тупи… Не смотри на дыру в башке, Бэт! Смотри вниз! Рюкзак у кровати, видишь? Там, в рюкзаке, может быть жратва. Давай же! Тебе надо сейчас пожрать. Иначе сдохнешь. Ты хочешь сдохнуть? Это просто трупак… Оторви задницу и ползи к рюкзаку.
- Это всего лишь трупак, - говорит она себе. – Всего лишь трупак…
Но до самого трупа не доползает. Подхватывает от дверей в спальню лямку и тянет на себя, стараясь не обращать внимания на то, как стучит в голове. Потом прячется за стеной от взгляда этого трупа, который, как ей кажется, сейчас смотрит укоризненно на нее. Почему-то именно этот мертвец вдруг заставляет почувствовать неловкость и легкую нервозность.
Смена белья. Пара чистых топиков и рубашка. Упаковка Тик-Така. Несколько шоколадок. Три банки консервов - персики и какая-то рыба. И леденцы. Много леденцов. Около двух десятков, не меньше.
Леденцы… Горман… Джоан… кто это? Они? Те, другие? Нет, это не они.
Потому что при имени Горман начинает стучать в висках, и она снова валится в темноту.
Потом несколько дней и ночей таких похожих друг на друга. Медленно перетекающих один в другой. То холод, от которого ее просто колотит. То жар, от которого тяжело дышать, и пот течет градом. Она пьет воду и сосед леденцы. Потому что от шоколадок тошнит. Она с трудом успевает притянуть к себе какую-то коробку, потому что в голове четко возникает его голос.
-…сдохнуть на журнале с голыми бабами среди мусора и чьей-то блевотины…
И плачет. Безмолвно. Потому что ей страшно. Страшно умирать в этой кабине одной. Как умерла ее соседка. Страшно, что она умрет, обратившись, и тогда будет ходить в одном лифчике, загаженных джинсах и окровавленным колтуном на голове вместо волос.
- Кончай разводить долбанную мокроту. И не спи!
- Отстань. Тебя нет. Я схожу с ума. Я просто схожу с ума.
- Как тебе это? Есть я?
Легкий толчок носком ботинка в обнаженный бок. Отчего в голове тут же взрывается боль огненным приступом и растекается по венам лавой, наполняя каждую клеточку тела невыносимой болью.
- Я тебя ненавижу…! Тебя нет…
- Как…
- Нет! Не надо! Я все поняла… только не надо…
- Поднимай свою задницу. Надо промыть рану. У тебя рана на башке, не забыла? Надо снять с трупака шмотки. Хотя бы рубашку. Скоро зарядят дожди и холода. И ты здесь точно сдохнешь. А может, ты хочешь и дальше вонять, как…
- Иди к черту! К черту! Тебя нет… тебя нет…
- Как тебе это? Есть я? Как тебе, Грин? Не спи, Грин! Не засыпай! Поднимай задницу свою костлявую. Делай хоть что-то, твою мать… иначе ты сдохнешь! Ты просто сдохнешь здесь!
- К черту! – это были первые слова, которые она смогла произнести. Глухо и хрипло. Как карканье. Но так отчетливо. К ней вернулся голос. Спустя столько дней. Она уже начинала думать, что останется немой навсегда. И никогда больше не будет петь.
Я пела?
Я Бэт, и я пела.
- Охренеть, правда? Как охренительно полезно это сейчас…
А потом тот же голос орет уже в ее голове. Снова повторяя в ее голове то, что она когда-то уже слышала. Про ее пение. Про необходимость в защите. Про шрамы.
Она поднимает руку и видит шрамы на своей руке между браслетами. Она резала себе вены.
Она слабая. И он ненавидел ее….
- Ты сильная. Ты охренительно сильная, Грин, - говорит он со странной интонацией в голосе. Он стоит сейчас у окна к ней спиной. И она видит крылья на спине его жилета.
Он кто? Ангел? Ангелы не бывают такими. Грубыми. Резкими. Такими жестокими.
- Поднимай свою задницу с пола. Будешь тупо лежать – сдохнешь. Поднимай задницу. Ты орала когда-то, что ты можешь. Докажи это, Грин. Или все это была долбанная болтовня? Или ты все-таки еще одна мертвая девочка?
- Иди к черту! Просто иди к черту… За что ты так ненавидишь меня? Почему всегда так ненавидел? Почему?
- Ты идиотка, Грин. Ты долбанная идиотка. Я не разговариваю с идиотами. Долбанная трата времени. Скоро трупак в спальне начнет гнить. И ты не сможешь снять с него шмотье. Подумай своим птичьим умом об этом… А пока… я не разговариваю с идиотами!
Бэт лежит и слышит шум дождя за окном. В домике действительно очень холодно. Она даже видит в скудном свете луны, что льется через щели между досок на окнах, пар, который образует в этом холоде ее дыхание. Кожа тоже холодная, как лед.
