Если это не ходячий, то точно живой. А на хера живому продираться сейчас через кусты? Если эти кусты проще обойти. Потому что через какие-то тридцать-сорок ярдов по другую сторону дороги раскидывается широкое пространство луга. Если только тот, создает этот шорох, не желает быть замеченным на этом открытом месте…

Снова раздается шорох, только уже намного ближе к дороге, и потому гораздо различимее. А потом из кустов на дорогу медленно выходит ходячая, путаясь в рваном подоле длинной юбки. Она идет, аккуратно ставя вывернутые ступни, и водит головой из стороны в сторону. Словно прислушивается к чему-то.

- Ходячая. Ты был прав.

- Мог быть живой, - говорит он тихо, чувствуя, как что-то сжимается в груди неприятно. Слабо, но все-таки ощутимо. – Для живых мы как ладони сейчас.

- Вряд ли бы там был кто-то живой, - замечает Бэт, наблюдая, как ходячая неожиданно меняет направление и уходит в рощу, что расположена за заправкой. А потом снова опускает арбалет на колени. – Потому что ходячая так просто бы там не стояла.

Ее слова вполне разумны, но что-то все равно почему-то настораживает сейчас Дэрила. И он сам не может объяснить себе, что именно. Это как тогда с долбанным Терминусом, когда впервые увидел их знак. Или когда еще были на ферме Хэршелла. Ему тогда просто до трясучки в руках не нравилось то херово затишье.

Дэрил пытается отвлечься от этих неприятных воспоминаний и от тяжести в груди. Поэтому переводит взгляд на Бэт, снова расслабленно устроившуюся на ограждении и глядящую куда-то в небо. Она кажется ему сейчас в мягком свете луны невероятно красивой, когда ее коса вот так растрепана… когда Бэт вот так улыбается мягко, снова накручивая на палец одну из прядей, висящих вдоль лица.

Такая красивая. Такая хрупкая. Такая беззащитная.

Он смотрит на ее лицо и ясно видит небольшой шрам на лбу, оставшийся от пулевого отверстия. Потом невольно вспоминает снова этот долбанный коридор и то, как она ранила ту копшу.

- Может, я и научил тебя выживать в лесу, Бэт, - хрипло говорит Дэрил то, что приходит в голову при взгляде на этот шрам. – И всякой остальной херне. Но я не научил тебя еще одной охренительно важной вещи сейчас. Не научил, как убивать живых.

Она поворачивается к нему, чуть шире обычного распахнув глаза в удивлении от его слов, но в этот раз он даже не смущается ее изумлению. Потому что чувствует, что прав сейчас. Охренительно прав. Он был обязан научить ее тогда тому, как защищать себя и от живых тоже. А не думать о том, что всегда будет рядом с ней и сумеет сделать это сам. Тогда он получил очередной урок от этого Умника сверху. Очередной долбанный урок.

Бэт ничего не говорит, и он продолжает уже смелее, чем прежде. Желая научить ее тому, что знал сам раньше. И тому, что довелось узнать за эти годы.

- Тогда с той копшой… если бы ты ударила в другое место, то все было бы иначе. Вот сюда надо было бить - он кладет ей указательный и средний пальцы на место между основанием шеи и косточкой ключицы.

- Человек подыхает спустя минуты после удара. И сразу же после удара у него перестает двигаться рука. Учти, если дотянешься при своем росте. Только бить надо глубоко. Удары в шею вот сюда, - его пальцы перемещаются на шею. Прямо на местечко, где сейчас, к его удивлению, бьется слишком быстро пульс. – Смерть за две-три минуты. В любое место на шее. Не достаешь до шеи или плеча, куда будешь бить?

- В сердце.

- Ошибка, Грин. Потому что оно защищено ребрами. Рискуешь не попасть даже. Решила бить в сердце, бей снизу под ребра, прямо тут, - его пальцы перемещаются вниз от шеи к месту, о котором он говорит. – Но тут все зависит от случая. И от длины лезвия. Я бы бил в печень, Грин. Вот сюда. Под правое ребро. Тебе удобнее даже – ты маленькая. Запомнила? А еще, если руки не прикрыты ничем, как у меня сейчас, то лучше ударить вот сюда.

На этот раз он показывает уже на своей руке, чуть согнув руку в локте. Создавая иллюзорный порез острием ладони.

- Выводишь руку из действия сразу же. И убиваешь заодно. Минут десять. При этом он заливается кровью, как хряк. И Бэт… второго шанса, когда ты достала оружие, у тебя не будет. Если достала, убей. Только так. Никаких сомнений. Никакой жалости. Иначе ты сама труп. Ты ведь и сама понимаешь это сейчас.

- Ты так спокойно говоришь об этом, - медленно произносит Бэт, по-прежнему глядя на то место на его руку, где он провел тот воображаемый порез. – Ты когда-нибудь думал о тех, кого убил? Жалел о том, что сделал?

- Ну, я же не долбанный псих! Конечно же, думал. Но не так, как ты себе думаешь…

Слова вырываются быстрее, чем Дэрил успевает подумать. И только, когда она прикусывает губу, понимает, что снова лажает сейчас. А еще, что, скорее всего, мог обидеть ее.

Охренительно обидеть, если помнить о том, что она убеждена, что с ней далеко не все в порядке…

Дэрил хочет коснуться ее. Просто коснуться руки чуть ниже ее хрупкого плечика, обтянутого джинсовой тканью куртки. Но она ловко уходит от его прикосновения, делая вид, что хочет пить. Наклоняется за бутылкой воды, стоящей сразу у подножия ограждения.

- Если ты убила, Бэт, то жалеть не стоит. Если ты убила, значит, были причины.

- Если бы… Иди спать, Дэрил. Иначе завтра не я буду плести лениво свою задницу, а кое-кто другой.

Бэт больше не желает разговаривать с ним. Это читается во всей ее позе и в голосе, когда она снова напоминает ему о том, что он слишком мало спал прошлой ночью, и что ему необходимо отдохнуть сейчас. Дэрил не спорит с ней, понимая бесполезность этого, и возвращается к постели. Охренеть, когда же я перестану так лажать, думает он, а потом закрывает глаза и медленно погружается в сон под стрекот цикад.

Это вина долбанных цикад, что ему снится этот сон. Только их. Потому что иначе, почему он снова возвращается на террасу домика самогонщика?

Он снова сидит, напротив нее, поигрывая ножом просто потому, что ему охренительно нужно сейчас занять руки. Чтобы не коснуться ее. Этим желанием так и колет в пальцах, которыми он сейчас сильнее необходимого сжимает рукоять ножа.

Она сидит напротив него. При желании он дотянулся бы до нее за считанные секунды. Даже быстрее, чем она сообразит что-то. И она светится, как долбанная лампочка в мягком свете полной луны, на которую смотрит, широко распахнув свои глаза-озера. Рассказывает ему о том, каким должно быть будущее у ее отца. У ее семьи. У нее самой.

Он смотрит на нее – на лицо, освещенной луной, на ее улыбку, на ее светящиеся глаза, и вдруг в голове возникает, словно воспоминание, четкое понимание, что будет впереди. Они сожгут этот домик, когда она предложит. А потом будут бродить по лесам в поисках безопасного места. Для них двоих, как ему охренительно захочется со временем. И ему будет казаться, что они найдут такое место. Затем кто-то утащит ее в долбанной тачке с крестом, и он ничего не сможет сделать. Как не сможет сделать позднее, когда нападет на ее след. Когда придет за ней в тот долбанный госпиталь. Она получит пулю в башку из-за того, что он протупит и не остановит ее идиотский поступок, когда она всадит копше ножницы в плечо. Они увезут ее из Атланты, чтобы обнаружить, что она жива. А еще, чтобы проебать на лесной дороге из-за стада. Проебут на долгих полтора года, которые разделят ее и его не только на эти месяцы.

Навсегда… Эти полтора года навсегда разделят их…и ничего нельзя будет изменить. И он ничего не сможет с этим поделать.