Через треть страны, машинально возникает в голове мысль поправить его, но Бэт благоразумно давит это желание и молчит. Давая возможность Дэрилу выплеснуть из себя все, что накопилось в нем за эти дни.
- Ты долбанная идиотка, если думаешь, что сможешь выжить в одиночку! - орет он, уже не скрывая своих эмоций. - Никто в этом мире не выживает один! Никто! А ты – двойне! Ты знаешь, что на тебе, Грин, мишень стоит для всяких херовых ублюдков? Знаешь? На любой бабе сейчас стоит этот знак. Ты даже себе представить не можешь, сколько дерьма мы повстречали на своем пути в Александрию! И после… Сколько мы видели всего! В твою башку это не приходило, Грин? Или ты решила сдохнуть? Очередная идиотская мысль! Как все долбанные мысли в твоей башке!
- Ты просто не понимаешь…, - пытается оправдаться Бэт, задетая его словами. Только уже понижая тон, пытаясь заставить его успокоиться, потому что видит, что каждый выкрик только распаляет его сейчас. Словно угля подкидывают в полыхающий огонь.
- Нет, это ты к херам не понимаешь! Как ты себе думаешь там в твоей башке? – продолжает он, даже не пытаясь смягчить интонации. - Я должен вернуться в Александрию и сказать Мэгс: «Прости, Мэгс, я снова проебал твою сестру»? Ты так это себе думаешь, да? Что я вернусь обратно, и все будет как раньше? Для всех! Все охренительно станет для всех! И я ни одного долбанного раза не буду думать о том, что может быть, в эту самую минуту кто-то трахает тебя всей толпой, чтобы после перерезать глотку и бросить в кустах подыхать?!
- Фу, Дэрил!
- Нет, Грин… не фу! Не фу, ни хера! Потому что это так и будет. Ты слышишь? Может, ты сумеешь убить одного. Может, повезет завалить двоих. Но тебе ни за каким хером не справиться с тремя, правда ведь? И что бы там не просыпалось в твоей башке, тебе не сделать этого! Не сделать! Ни за каким хером! И как мне жить с этим, Грин? Как ты думала, я буду с этим жить? Каждый долбанный день! Думать об этом каждый долбанный день. Что я мог что-то сделать, но не сделал! И я снова все проебал. Как и все в моей жизни! Потому что я все всегда проебываю!
Он пинает со всего маху ногой банку с энергетиком, и та, пролетая через всю поверхность крыши, падает куда-то в деревья, что растут за заправкой. А потом Дэрил отворачивается от Бэт и уходит к противоположному краю крыши, где пытается закурить. Но в зажигалке, видимо, закончился газ, потому что она выдает только слабые искры, еле заметные в полумраке летней ночи, и наконец, потеряв терпение, Дэрил сдается, переламывая сигарету пополам. Бэт безумно хочется подойти и обнять его, как делала это у домика самогонщика и в ту ночь у озера Берк, но она колеблется, разрываясь на части от вихря эмоций и чувств, что кружат ее сейчас.
Потому что разум напоминает, что это только будет ошибкой. Коснуться его сейчас. Подпустить его ближе, позволяя только глубже проникнуть в ее душу, откуда она так безуспешно пытается вытолкнуть его. Потому что делать этого не стоит сейчас. Иначе они никогда не сумеют расстаться…
Хотя… Разве они сумеют сделать это уже сейчас? Когда он стал частью ее. Когда у них на двоих одно сердце.
Иначе почему ей так больно сейчас, когда она слышит все это? И почему разделяет его боль, такую острую, что даже глубокого вдоха не сделать?
- Я все всегда проебываю, - говорит Дэрил тихо, и Бэт слышит в его голосе отголосок ничем неприкрытой боли. - Все и всегда. Я проебал собственную мать, когда укатил из дома, радуясь случаю. Останься я тогда, то и пожара могло не быть. Я проебал Софию, потому что мог начать поиски гораздо раньше, а не ждать пока будут шевелиться остальные. Я проебал Мэрла, потому что не понял, что он… что он намного лучше, чем все думали о нем. Чем даже я сам думал о нем! Я! Его брат! И твой отец! И ты…! Я тебя столько раз проебывал, Бэт! Столько раз! В том долбанном доме. В Грейди. В лесу около Атланты. Я пытался искать… я искал… и я верил. Я верил! Я жил тогда в каждом долбанном следе. Я копался в кишках у каждого ходячего, боясь, что все может быть кончено. Я был готов перерыть весь долбанный лес. И я почти перерыл его… и все равно… все равно все проебал…
- Не надо… Дэрил, прошу тебя. Просто не надо…
Она очень надеется, что если не прикосновением, то просто голосом сумеет унять сейчас боль, что так рвется из него с каждым словом. Раня одновременно и ее саму. И сначала так и происходит. Его плечи чуть расслабляются, когда он слышит ее голос. Пальцы разжимаются, выпуская смятую в труху сигарету.
- Мне нужно было искать, - говорит он по-прежнему, не глядя на нее. - До последнего. Не сдаваться. Даже когда я нашел тех ходячих… Этих долбанных ходячих. Я прекратил искать тебя, когда нашел именно их. И подумал, что искать уже бесполезно… и проебал тебя… ведь там был твой гипс. И твоя футболка… она была вся в крови…
- Он выхватил у меня из рук поло. Ходячий. Подросток…, - вспоминает Бэт.
- … с переломанными ногами, - кивает Дэрил, а потом спрашивает глухо. – Как далеко была кабина от места, где ты потеряла гипс, Бэт? Ты не написала… Как далеко она была от них?
Ей кажется, что понимание того, насколько он был близок к цели, поможет ему понять, что он все-таки нашел ее. Что это не его вина, что так вышло. Что рано или поздно, он бы вышел к той кабине и нашел бы ее… если бы на его пути не встретились те ходячие.
Но она ошибается. Потому что после того, как она отвечает на его вопрос, Дэрил устало опускается на поверхность крыши. И ей кажется, что он спокоен какие-то доли секунды. Пока он не размахивается и бьет кулаком о бетон, снова разбивая костяшки в кровь. Вызывая в ней невыносимое желание завыть в голос и разреветься от вида его боли.
Разделяющее их расстояние в несколько шагов Бэт минует в один короткий миг. Опускается перед ним на колени и обхватывает ладонями его лицо, вынуждая взглянуть в свои глаза. В синеве его глаз плещется просто океан боли и вины, причиняющий ей сейчас едва ли не физическую боль.
- Это не твоя вина…
- Триста шагов, Бэт… пройди я триста долбанных шагов, и ты никогда бы не пережила всего этого. Я проебал тебя. Именно я.
- Это не твоя вина…
Бэт больше не выдерживает. Нет сил бороться с желанием, которое только становится все больше и невыносимее с каждым мигом, что она рядом с ним. Особенно в эту минуту, когда она понимает, насколько хочется быть нужной ему. И быть с ним. Всегда.
Его губы сухие и горячие. И он не сразу отвечает на ее несмелые поцелуи. Похожие больше на мимолетные и робкие касания губ, чем на поцелуи. Только, когда она смелеет и делает эти прикосновения чуть глубже, он поднимает руки и запускает пальцы в ее растрепанные волосы. Не позволяя ей уйти от его собственных поцелуев, настойчивых и требовательных, наслаждаясь которыми она распахивает губы, позволяя его языку скользнуть вглубь ее рта. И сама вмиг воспламеняется от этих касаний языка и губ, от ощущения силы его пальцев, захвативших ее голову в плен, лишая свободы движений. И снова возникает желание, с которым бороться совершенно бесполезно. Потому что оно намного сильнее требований разума прекратить все это.
Не уступать натиску его губ. Не запускать пальцы в вырез его рубахи, чтобы коснуться хотя бы кончиками его горячей кожи. Не прижиматься к нему все теснее, чтобы ощутить твердость его тела.
Это желание сильнее. Намного. Потому что в памяти еще живо все то, что было между ними, и при воспоминании об этом где-то в глубине живота все сжимается сладко. Потому что с каждым поцелуем кровь бежит все быстрее в теле, требуя, чтобы эти поцелуи стали еще глубже. Чтобы его руки касались ее смелее. Намного смелее, чем сейчас.
