Он видит хрупкие позвонки в вырезе майки. Видит растрепанные светлые волосы. Ее лицо. Вернее, его половину. Вторая спрятана в глубинах мягкой подушки. Ее маленькие ступни. Ее пальцы на рукояти ножа, который лежит у подушки.

Он впитывает каждую деталь этого херова бреда, чтобы запомнить, пока ему дано.

Потому что понимает сейчас, что память имеет свойство истончаться как раз там, где не хочется. Например, он уже забыл, что у нее вьются пряди у лица. Или что черты ее лица настолько идеальны, как у куколки. Что ее пальчики настолько тонкие, что, кажется, их переломишь просто переплетя со своими толстыми и неуклюжими. А еще у нее проколоты уши.

Он забыл, твою мать! Как он мог забыть…

Он никогда не рассматривал ее так раньше. Потому что никто не сказал ему, что надо запомнить все это. Прежде, чем все это отнимут. Навсегда.

Дэрил замечает, как мерно поднимается грудь в ровном дыхании.

Вверх. Вниз. Вверх. Вниз.

Она дышит, понимает он, осознавая сейчас, что сам забывает вдруг, как это делать. И он старается дышать в такт вместе с ней.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

И ему хочется, чтобы этот сон длился бесконечно. Потому что это только сон. Он сейчас вырубился у костра, устав от длинного перехода и видит себя в доме Мэгги. Только впервые так отчетливо ему показывают лицо Бэт во сне. И он даже боится закрыть глаза, потому что…

Вдруг это что-то нарушит в этом долбанном сне, и все снова исчезнет к херам? Как это обычно происходит.

- Это она, - шепчет откуда-то из-за его спины Рик. Голос то и дело срывается, словно в волнении. – Мишонн тоже не поверила, пока не увидела. Даже не хотела приходить…

Ладонь Рика ложится на его плечо, но Дэрил уходит от этой руки. От всего, что может нарушить сейчас этот сон. Он делает шаг вперед, в комнату, потом почему-то в сторону, сам не понимая, что делает и куда движется. Видит, что тут же начинают дрожать ее ресницы, словно она уловила его шаги каким-то чутьем. И он охренительно пугается, что сейчас все закончится. Что сейчас все это прекратится, и она исчезнет. Как это обычно бывает во сне.

Твою мать, такого страха он не испытывал никогда, наверное!

Стараясь сделать это как можно бесшумнее, одним движением, Дэрил садится прямо на пол в нескольких шагах от кровати. И никак не может оторвать взгляда от ее лица. От нее.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. В такт ее дыханию.

Длинные ресницы. У нее длинные ресницы. Они отбрасывают тень на ее лицо. Излет бровей. Аккуратненький носик. Губы… Он почему-то вспоминает, как часто ловил тогда себя на том, что за каким-то хером смотрит на эти губы.

Пальцы, чуть подрагивающие на рукоятке ножа. Ее кисть в мелких царапинках, и он старается запомнить каждую из них зачем-то. Как будто это важно…

Твою мать, для него все в ней важно! Так важно, что самому не верится до сих пор. Как это могло случиться с ним и когда? Когда это стало ТАК охренительно важно?

А потом все же замечает, что в ней что-то изменилось. Не сразу понимает, что ее волосы уже не заплетены в хвост, который рассыпался всякий раз по плечам по время бега, или когда она просто поднимала голову.

Как тогда, в комнате с тем гробом.

- Продолжай. Играй. И пой…

- Я думала, мое пение раздражает тебя…

Хвост с тонкой косичкой, идущей от резинки в ее волосах. Дэрила когда-то, в другой жизни, так раздражал этот хвост. Просто потому, что охренительно опасно иметь длинные волосы в мире, в котором в тебя постоянно норовят вцепиться пальцы ходячих. Только потом, потеряв все это, понял, как это красиво, когда они рассыпаются по ее плечам. И эта долбанная косичка в хвосте…

Сейчас ее волосы заплетены в одну толстую косу, чуть растрепавшуюся от сна. И он испытывает одновременно сожаление и какое-то странное удовлетворение, что Бэт наконец-то убрала свои волосы, и теперь никто не сожмет их в смертельном захвате. Не притянет к себе, чтобы впиться зубами в ее плечи или тонкую шею.

Он смотрит на ее тонкое плечико. На косточки, которые так отчетливо видны в лунном свете, падающем прямо на нее через стекло окна. Потом смотрит на изгиб талии и бедра. На длинные ноги, за которыми когда-то сам поспевал с трудом, несясь сломя голову между деревьев лесов или по высокой траве лугов. На маленькую ступню в носке.

Он красный. Носок красный.

Странно, что кто-то спит одетый ночью здесь, за стенами, думает он, балансируя на грани реальности и сна. Веры и неверия.

Одетый, словно готовый сорваться с места сразу же. Кроме него. Иногда. Ведь он до сих пор не может привыкнуть. И, наверное, никогда не привыкнет.

Как не может привыкнуть, что ее больше не будет. Никогда.

Он всегда говорил себе после того, как потерял ее, что поверит в ее смерть только, когда сам увидит ее. Особенно, когда вдруг стали находиться остальные. Словно херов фокусник доставал из шляпы, как кроликов в известном фокусе. Сначала Рика, Карла и Мишонн. Потом Гленна и Мэгги. Кэрол. И под финал Боевую малышку, вот уж кого он не ожидал почему-то увидеть. Когда сам Рик поверил в смерть дочери.

И он тогда понял, что Бэт права. И не верил, что она мертва. Пока сам не увидел.

Что могло быть очевиднее, чем дыра в черепе? Чем кусок внутренностей под ее желтым поло?

А потом взгляд падает на ботинки у кровати, и Дэрил понимает, что все реально. Что это действительно Бэт. Она спит в кровати в маленькой спаленке дома Мэгги и Гленна в Александрии. Она дышит. Она живая.

Потому что рядом с ботинками лежит маленький – как игрушечный, мать его! – арбалет. Со стрелами-близняшками той, которую он нашел в коридоре совсем недавно. Потому что он держал одну из этих стрел в своих руках. И она была более чем реальна…

Понимание этого бьет наотмашь. Словно его сбивает грузовик. Узел внутри него скручивается еще больнее. Дышать тяжело, словно ему разом переломали все ребра.

Но Дэрил заставляет себя подобраться, чтобы вскочить с места и рвануться в одном движении к этой кровати, поддаваясь единственному порыву, который сейчас захватывает его с головы до ног.

Коснуться. Этих волос. Этой кожи. Этого тепла. Коснуться.

И замирает на месте.

Потому что Бэт вдруг резко садится в кровати, выставляя впереди себя нож. Она еще в полусне. Он ясно видит, как она пытается сфокусировать взгляд, чтобы определить угрозу, которую четко распознает вдруг чутьем в ночной тишине.

Он замирает на короткий миг, давая ей прийти в себя, осознать, где она находится, понимая, что это важнее сейчас для нее. Подавляя желание схватить ее в охапку.

Маленькую. Хрупкую. Но уже не беззащитную…

Он думает, что сделает это позже, когда Бэт – Бэт, охренеть! – уберет нож в ножны, понимая, что опасности нет. Узнавая того, кто сейчас с ней в комнате. Подмечает сразу же, когда в ее глазах мелькает проблеск узнавания. Когда отступает тревога, стирая пару морщинок с ее лба – неизменных спутниц, которые всегда ходили вместе с ней и появлялись, когда она размышляла о чем-то или была недовольна.