Новые обстоятельства ставили девушку перед горьким выбором: или смириться, признав несостоятельность детских фантазий, или, подобно генералу Органе, продолжать верить вопреки очевидному. Но побороть в себе мечтателя Рей не имела сил, равно как не могла и сохранить прежнюю ненависть к врагу — на грани отвращения. Слишком личным, слишком дорогим было воспоминание о «принце». Столько лет в песках она спасалась только надеждой, которую даруют грезы, только воспоминаниями о редких проблесках добра в своей жизни. Мысли о лучшей доле, о родителях и настоящих друзьях были для нее столь же ценны, как вода и пища; благодаря им засушливая пустыня миновала ее сердце. Подавить даже одно единственное светлое воспоминание — это все равно, что отрезать себе часть тела.
Но и верить вопреки всему, что Бен Соло может, поднявшись из небытия, воскреснуть в качестве юного «принца» с «Нефритовой сабли», она не могла. К сожалению, или к счастью, Рей не была столь наивной. Того, что сотворил на ее глазах «монстр в маске», не отменит никакое его раскаяние, даже если бы он в самом деле был намерен раскаяться. Его мать, готовая на все ради спасения сына, и та наверняка в глубине души понимает это.
«Хан Соло вместо отца… думаю, тебя ждет разочарование…»
«Если тебе угодно знать, мои родители тоже меня бросили».
Как она прежде не поняла того, что сейчас казалось ей несомненным? Один и тот же ироничный тон; боль, застывшая во времени. А восьмилетняя дуреха полагала, что бросить свое дитя можно только одним способом — оставить в незнакомом, жестоком мире, обрекая на одиночество и бродяжничество. Когда он говорил о себе и о родителях, Рей воображала такого же горемычного найденыша, как она сама. В его несчастье она прежде видела лишь отражение собственного несчастья.
Впервые с момента гибели Хана Рей чувствовала себя по-настоящему дурно. Ее душа разрывалась между правдой и верой, между возможным и невозможным. Между дорогой сердцу сказкой и неожиданно беспощадной действительностью.
Она из последних сил душила в себе одну предательскую мысль. Ту самую мысль, которую когда-то прозрел в ней Бен — что жизнь вовсе не случайно забросила ее в самый эпицентр войны, в вихрь чужих тайн и страстей, чужой боли и чужих потерь. Что они с Беном повстречались для какой-то высшей цели. Сперва десять лет назад, а потом снова — и оба раза каждый из них ощущал не поддающееся объяснению родство, какую-то странную близость.
Кайло чувствовал то же, что и она. На борту «Сабли» Рей четко видела в его бархатных глазах отражение собственного счастливого волнения как естественное преддверие дружбы. На «Старкиллере», неожиданно ворвавшись в его сознание, ответив насилием на насилие, она сумела уловить смятение, страх, одиночество, и одновременно что-то удивительно похожее на сочувствие, обращенное к ней. Дважды ей довелось ощутить пламя его души. В первый раз пламя согрело ее, второй раз — едва не сожгло. Но в обоих случаях оно пылало как бы для нее, подобно необъяснимой подсказке.
Может быть… да, конечно же! Теперь Рей готова была поклясться, что именно это чувство отозвалось исступлением в раненой душе Кайло и заставило гнаться за нею и Финном по темному лесу. Почему же она видела лишь безжалостного охотника, который на самом деле был раненым зверем, инстинктивно искавшим у нее помощи?
Разве подобное может оказаться пустым стечением обстоятельств?
К этому моменту голос в ее голове пристыженно умолк, не решаясь потревожить сокровенное. Самое чудесное преображение из всех возможных. К нему Люк не приложил руку — и тем ценнее оно было.
Скайуокер явственно чувствовал то, что сама девушка, наверное, сейчас еще отказалась бы признать открыто — из гордости, или, быть может, из страха. В ее душе в эти минуты расходилось кровавым цветом некое причудливое, мощное, горделиво-прекрасное растение, способное в естественном натиске роста пробить ребра и разорвать грудную клетку. Глупая девочка узнает истинную муку сострадания, такую отчаянно знакомую для самого Люка. Постигнет всю ее остроту. И быть может, постигнет скрытую ее мудрость.
***
Дверь камеры пришла в движение. Через пару мгновений внутрь пробрался Тей, одетый на сей раз в традиционную белую броню штурмовика, однако шлема на его голове еще не было — шлем он сжимал подмышкой.
Обнаружив девушку скорчившейся на полу у стены с отсутствующим взглядом и каким-то ужасным, лихорадочным блеском в самой глубине золотисто-карих глаз (который, как уже известно, являлся отражением внезапного прозрения) рыцарь Рен перво-наперво предположил самое очевидное — что за минувшее время плен подорвал ее внутренние силы.
— Ну что ты, Рей с Джакку. Успокойся…
Он придержал ее за плечи и заставил подняться, не обращая внимания на возмущенное пиликанье астромеханического дроида у ног пленницы.
Ее колотило в ознобе. Кожа на открытых плечах и на шее покрылась мурашками.
— Рей, все хорошо… — шепнул рыцарь со смесью растерянности и какого-то скрытого удовольствия, которое интуитивно пытался выдать за нежность и участие.
Нет ничего удивительного в том, что ее дух был сломлен. Она провела несколько дней в энергетической ловушке, лишающей даже возможности пошевелиться. Разве что дроиды из обслуги временами отключали дефлекторный захват, чтобы пленница могла поесть и удовлетворить прочие надобности человеческого организма; Верховный лидер был заинтересован в том, чтобы девчонку доставили к нему живой, а значит, морить ее голодом на борту «Хищника» никто и не думал. Но за исключением этих моментов относительной свободы хрупкое дитя пребывало на протяжении всего пути в таких условиях, которые были бы крайне тяжелы даже для взрослого и сильного мужчины.
В определенный момент, когда Тей наклонил к ней голову, Рей ясно почувствовала, что амулета, скрывающего способности к Силе, у него уже нет. Да и от кого ему таиться, если рыцарь успел открыть ей свою личность, а других одаренных на корабле быть не должно?
Вместе с защитой исчез и мысленный барьер, словно Тей целенаправленно стремился показать девушке искренность своих намерений. Сейчас он хотел, чтобы она не сомневалась — ему в самом деле жаль ее.
— Одно слово, Рей… — шепнул он, коснувшись своим дыханием ее лба. Его рука в это время огибала шею девушки и спускалась на ее правое плечо. Тей рассчитывал, что в таком подобии дружеского объятия пленница скорее придет в себя. — Скажи, что ты согласна ехать со мной — и тогда я немедленно освобожу тебя.
Однако Рей все не отвечала, кажется, вовсе не слыша слов искушения, слетающих с его губ. Она стояла, едва держась на ногах — ни жива, ни мертва — под крепкой рукой рыцаря, в плену полунасильственного захвата, внушающего одновременно и расположение, и отвращение. Поведение Тея и впрямь было двойственным — оно в равной степени сулило и спасение, и погибель. Спасение — если она согласится на его предложение, и погибель — если она откажет ему. Но ни то, ни другое не трогало девушку.
Справедливости ради стоит, впрочем, сказать, что даже если бы она сейчас находилась в здравом уме, то вряд ли ответила бы согласием. Что-то настораживало ее в облике Тея, в рассказанной им истории и даже в его стремлении расположить ее к себе. Могущественным рыцарям необходима простая девушка, чтобы сделать ее эмблемой своего восстания? Рыцарям, которым за столько лет ничего не мешало отстранить Кайло от руководства орденом и покончить с диктатурой Сноука? Уже говорилось, что Рей хоть и была мечтательна, но от глупой наивности ей давно пришлось избавиться.
Скорее она готова была предположить, что Тей замыслил что-то недоброе — то, что не может пойти на пользу ни интересам Республики и Сопротивления, ни интересам Первого Ордена, ни даже, возможно, интересам рыцарей. Вероятнее всего, он единолично решил воспользоваться отсутствием Кайло, равно как и слухами о позорном проигрыше магистра и о его пленении, чтобы возглавить рыцарей Первого Ордена самому. А в этой борьбе Рей не собиралась принимать участия. Даже если бы не открылась правда о ее давнем знакомстве с Беном, в свете которого Рей и вовсе никогда не смогла бы пойти на подлость, чтобы его погубить. Нет, она однозначно не собиралась иметь с Теем ничего общего, предпочитая остаться в руках Хакса.
