♦♦♦♦♦
Кинн-лаи Белерианда всегда отличались от братьев высоким ростом и красотой лиц. Быть может, в них кроется залог победы. Феанор не хотел пока рассуждать на эту тему, но чувствовал, что вскоре будет вынужден вернуться к вопросу Авари. Отступники некогда примкнули к Мелькору, найдя в его обещаниях и речах истину, за которую следует сражаться. Мало кто помнил, но первые свои битвы Моргот выиграл только благодаря храброму эльфийскому народу. Прошло время, в ход истории вмешалась воля Эру. Авари перестали существовать в своем первозданном виде. Тьма исказила их сущность, обернула их слабости в преимущества, пороки же превратила в обозримые уродства лиц и тел. Однако Кинн-лаи все еще жили среди непорочных существ Средиземья. Пусть ныне кровожадные и дикие, они оставались смелыми и решительными воинами. Таких следовало опасаться.
Пробираясь к Лориэну, Феанор то и дело оглядывался по сторонам, не в силах побороть чувство нарастающего страха. Ни разу не встречавшийся лицом к лицу с детьми своего врага, он понимал, что вскоре будет иметь честь лично говорить с ними. К тому же, нолдо не давали покоя мысли о галадрим, с которыми Королю предстояло долго и мучительно объясняться. Саруман, отправляя нолдо в изнурительное путешествие, не постарался ввести эльфа в курс дела. Кто мог управлять лесами в междуречье? Майа не дал никакого намека, лишь уверив бессмертного в мудрости живущих в лесу Эльдар.
Сильное человеческое тело, еще ни разу не подводившее Феанора, затребовало отдыха. Тяжело дыша, Кузнец остановился, переводя дыхание. Моргнув пару раз, с веселой улыбкой на устах отер выступивший на лбу пот. Надвигавшаяся зима не имела власти над вечно цветущим садом Лотлориэна. Деревья защищали от снега и ветра, густой мох впитывал в себя влагу и тепло. Свежий ветерок сквознячком носился между стволов зеленых гигантов, принося с собой затухающее эхо птичьих песен.
— Да, совсем не так было у Митрим, — удовлетворенный проделанным путем, Кузнец обеими руками оперся на свою корявую, но удобную трость. — Совсем…
Слова потонули в вязком голосе леса. Растворились в его жизни, став пустотой. На их место пришел стрекот еще не спящих цикад и громкое ликование задиры-пересмешника. Нос щекотали сотни разных запахов, некоторые из которых заставляли Феанора безостановочно чихать. Познав суть проблем смертных, нолдо даже перестал насмехаться над младшими детьми Илуватара – несчастные страдали порой от самых невообразимых нелепостей. Так он узнал, что прокисшее молоко таит в себе множество опасностей, а смесь его с рыбой ведет к последствиям гораздо более страшным, чем смерть.
— Люди тебе, вероятно, нравились, да? — вслух обратился Феанор к небесам. Жаль, но Мелькор не мог услышать призыва бессмертного. Наверное, запертый в темноте и тишине, он вообще не помышлял о Средиземье. — Ты ведь так любил все неправильное, слабое, непостоянное. Находил прелесть даже в самом ужасном. Пожалуй, Ильмарэ потому и сбегала из Чертогов Эльберет, только чтобы послушать твое восхваление паутины Гверлум. Я однозначно спятил, раз начинаю скучать по тем смутным временам…
Феанор вновь тяжело вздохнул. Потупив взгляд, вспомнил лицо Мелькора. Последний был лицемером, узурпатором и, без сомнений, жутким баламутом. Но как бы ни демонизировали его братья, как бы ни открещивались от родства с ним прославленные в сражениях Валар, Моргот обладал своеобразной, глубокой мудростью. Очень многие желали ему смерти, очень многие видели в нем лишь угрозу для мира. Феанор и сам питал крайнюю неприязнь к Мелькору, однако будучи смелым и решительным, находил в себе силы признавать достоинства врага.
А их у Моргота было немало.
Взять хотя бы извечную преданность Вала к молчаливым прогулкам. Казалось бы, мелочь, но нет – успокоительная ходьба в полнейшей тишине давала Морготу возможность подумать. Эта привычка и породила в нем любовь к далеким северным широтам: короткие дни и длинные ночи сочетали в себе ту идеальную атмосферу для размышлений, о которой всегда мечтают философы. Пожизненно задумчивый, крайне немногословный, Мелькор таким образом заслужил репутацию нелюдимого и крайне закрытого человека. В какой-то мере такое утверждение имело право на существование. Все те разы, когда Феанору довелось говорить с Великим Вала, Моргот с осторожностью подбирал слова и часто углублялся в личные думы, теряя нить разговора.
И при всем при этом он умудрялся побеждать даже при крайне невыгодном раскладе. До сих пор в уме Кузнеца не укладывались мысли о Миас. Мелькор, коим он виделся нолдо, никак не подходил для роли отца. Разве мог столь суровый и жестокий воин оказаться добрым родителем? Судя по всему да, ведь пелорийская тройка из кожи вон лезла, чтобы высвободить Вала из заточения. Чем заслужил такую преданность Моргот для Феанора оставалось загадкой, но бессмертный давно перестал верить в трактовку случившегося, предлагаемую аманскими соглядатаями. Мелькор, вероятно, поначалу действительно преследовал только одну ужасающую цель. Но порабощение мира не вписывалось в семейную идиллию Миас. Поэтому эльф, долго и упорно пытавшийся понять причину столь крепкой лояльности ангбандских героев своему отцу, решил, что под конец лично для Моргота начатая война более не постулировала бессмысленное сражение. Нечто иное руководило Мелько, и, наверное, нечто крайне важное.
Встряхнув головой, Феанор прогнал прочь мысли о своем давнем враге. Такой ход рассуждений все чаще искажал эмоции, все чаще снедал бессмертного, ввергая в пучину едва ощутимых сомнений. Пока еще ничего не знающий о Миас, не ведающий об их привычках, недостатках и привязанностях, нолдо замечал за собой сочувствие, проявляемое к Мелькору. Хотя причин для лютой ненависти у Феанора было более чем предостаточно, его пламенная натура отчего-то требовала поумерить пыл безумства.
— Старею, — хохотнув, Кузнец переступил с ноги на ногу. — С каких-то пор просто ярости недостаточно…
Пора было устраиваться на ночлег. И так долго шагавший без отдыха, нолдо с удовольствием расстелил на траве плащ. Уложив рядом с ним свою небольшую поклажу – меч и куль с сухим хлебом – растянулся на твердой ткани. Немного повертевшись на месте, долго пытался занять удобное положение. В конце концов, улегшись на спину, Феанор прямым взором уставился в небесную твердь. Там, по черному бархату незримого купола, летали подчиненные Варде мотыльки звезд. Какие-то казались большими, какие-то – маленькими, но одна светила особенно ярко и особенно чисто.
Он заснул крепко и сновидения не тревожили его.
♦♦♦♦♦
Он заснул крепко и сновидения не тревожили его. Гигантский, сильный, умиротворенный, он решил упокоиться в темноте, чтобы не ведать о разрушении былых устоев. Последний в своем роде, Патао спал под сводами огромной пещеры. Языки пламени пробегали по коже валарауко, огромная сильная грудь вздымалась при тяжелых вздохах, клубы черного дыма вырывались из широких ноздрей. Ничто не мешало балрогу коротать дни и ночи в преждевременном забвении.
Анаэль осторожно шагнула вперед, переступая через ручеек горящей лавы. Забравшись в самое сердце Мории, проникнув вглубь опечатанных тоннелей, Миас нашла опочивальню своего старого доброго друга. Долго выискивать не пришлось: волшебница знала, где предпочитают отдыхать огненные демоны. Поэтому, выйдя к лавовым шахтам, Анаэль без колебаний решила продвигаться дальше. Так, в полном одиночестве и тишине, она оказалась в просторной зале, окруженной пышущим озером земной крови. Мост, соединявший странный чертог с Казад-Думом, наполовину утопал в огне. Каменное лежбище балрога со всех сторон окружали лавовые потоки. Любой смертный сын Арды, вступив в эту палату, погиб бы тут же от жара и удушающих паров. Но Анаэль обладала дарами мертвой земли и голосом Амана. Огонь не мог навредить ей.
Решение пробудить валарауко далось бессмертной с трудом. Балроги раньше подчинялись отцу и крайне редко – Ниар. Будучи ожившим дыханием мира, полные силы и огня, они были способны изменять начертания Эа, как кисть художника способна изменить только нарисованный пейзаж. Строптивые, но преданные, демоны искренне ратовали за Мелькора в дни его славы. Однако после того, как Белерианд исчез под водой, большая их часть либо погибла, либо ушла в глубины земли, под защиту родной стихии. Патао стал последним балрогом, вышедшим из войны. И хоть Ниар считала его ленивым и трусоватым, Анаэль верила в способности друга.
