Потом девочка резко остановилась и прекратила свою песню, уставившись на Лену. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, а потом девочка оскалилась, словно напуганная рысь, и побежала куда-то за угол, криком читая еще какие-то стихотворения инфернального толка. А звезды тем временем все падали и падали, сгорая в земной атмосфере. И весь этот подарок был посвящен восемнадцатилетней Лене.

Она подняла руки вверх и, очертив ладонями круг в воздухе, сделала пару шагов назад. Дар Бога был принят, теперь нужно было отдать должное. Только уже не Богу. Лена пошла в дальний угол комнаты, где стоял черный деревянный телевизор «Горизонт» с архаичными тумблерами для переключения каналов. Она усилием обеих рук повернула один из них, и тут же экран наполнился различными сияниями и красками. Вокруг Лены играли какие-то непонятные звуки, будоражащие воображение и пробуждающие животные инстинкты…

Она села в позе лотоса перед экраном и стала всматриваться в происходящее.

Там, в далеком мире за экраном, она видела, как идет красивая черноглазая девушка восточных кровей. И такая же — по-восточному — грациозная. Девушка на экране повернула свою голову к Лене и подмигнула ей правым глазом, небрежно намазанным тушью, и исчезла в то же мгновение. И экран покрылся красной краской. Изображения не было, но из старых трещащих динамиков едва слышный голос диктора читал что-то. Чтобы услышать отчетливо эти почти немые слова, Лене пришлось приставить ухо к месту, откуда этот звук исходил.

«Сегодня секта „Убийцы невест“ совершила массовое нападение на ЗАГСы Москвы, распыляя за собой иприт — смертельно опасный газ… Мотивы данного теракта неизвестны…» Должно было говориться что-то еще, но передача резко оборвалась, перекрываемая злым шипением, и снова появилось изображение. Это была все та же девушка восточных кровей.

Теперь она смотрела в камеру своими задумчивыми глазами. Потом достала большой тесак, каким обычно орудуют мясники, одетые в передники, вымазанные кровью животных на скотобойне. И медленно, сантиметр за сантиметром начала отрезать себе голову, улыбаясь при этом и распевая патриотические гимны, слова которых было тяжело разобрать, равно как и определить то, что они были патриотическими. Потом лезвие прошлось по голосовым связкам, и голос сперва охрип, а потом и пропал вовсе.

— Очень жаль… — сказала Лена и выключила телевизор. Она прошлась в коридор и, сплюнув на пол, надела легкие парусиновые тапочки.

Звякнул замок, и дверь выпустила ее на улицу. Как ни странно, уже высоко стояло солнце, и за одну ночь дворик превратился в некое смутное подобие закусочной из сети ресторанов быстрого питания. В центре, между пустынными столиками, покрытыми пылью, стоял черный рояль, и за ним сидела девочка с грязными бантами. Она с ошибками играла собачий вальс, и, вновь заметив Лену, прекратила. Встав из-за стула, она на цыпочках, чтобы не нарушать всеобщую тишину, подошла к Лене вплотную, упершись в нее головой. Девочка была настолько маленькой, что едва доставала ей до груди.

— Тебе еще рано сюда! — сказала девочка шепотом, чтобы их не дай Бог кто-нибудь не услышал. — Уходи туда, там тебя ждут, а здесь — пока нет.

— Как тебя?.. — Лена не успела договорить «зовут», как девочка тут же ответила:

— Ангелина. Хотя и нет тут ни одного ангела. А тот, кто есть, хочет забрать тебя с того места, из которого ты к нам пришла. Тут на самом деле только ты есть, поверь мне, пожалуйста! — Девочка осмотрелась по сторонам и добавила: — Только никому не говори, что видела меня тут, хорошо?

Лена кивнула головой и осмотрелась вокруг — по сторонам пустынной закусочной, недоумевая от того, кто же может их подслушивать. Разве что старый пластмассовый клоун с разведенными руками, чьи глаза были такие же мертвые, как и атмосфера этого потерянного во времени места.

— Что ты тут делаешь, Ангелина? — спросила Лена и присела на перевернутую ржавую мусорку, стоявшую вверх дном на прозрачных осколках битого стекла. Она внимательно смотрела на девочку, которая, по всей видимости, не спешила давать ответ на поставленный вопрос. Девочка сложила руки на поясе и нетвердым голосом произнесла.

— А я не знаю, что я тут делаю, — потом девочка взялась руками за юбочку и глубоко вздохнула: — Никакого «тут», где ты сейчас, не существует. Понимаешь? И меня — нет. А ты существуешь!

— Я не понимаю, — сказала Лена и посмотрела направо. Там, в призме красочного стекла, шла колонна людей в белых рубашках и красных галстуках. Лена отвлеклась на звук их шагов.

— Они все равно нас не увидят… — сказала Ангелина, успокоив испугавшуюся чужого присутствия девушку.

Пионеры шли колонной по двое в ряд, и самый первый из них нес в руке нечто квадратное белого цвета. Лена напрягла зрения и поняла, что в руке у ведущего колонны довольно большой кусок сала.

Через несколько секунд пионеры вошли в одну из стен, и вновь установилась гробовая тишина…

— Их мир отстает от твоего ровно на восемь минут. Ровно на столько, сколько ты здесь находишься. Иди, Лена, ты не успеешь догнать свое время.

— Где же я? — спросила Лена, совершенно не понимая взрослые слова маленькой Ангелины.

— Между мирами, — ответила раздраженная девочка и, повысив свой детский голос, продолжила: — А теперь, уходи, я тебе сказала! Тебя ждут там, а не здесь… — в словах Ангелины звучало непринужденное отчаяние. — Уходи, Лена, там тебя ждут.

И в этот момент Лена очень сильно испугалась и сделала два шага назад. Ей стало казаться, что место это ей ничего хорошего не несет, что нужно бежать отсюда как можно быстрей. Куда угодно — только бы не оставаться здесь.

Она сделала еще два шага, потом резко развернулась и попыталась бежать. Но не смогла. Она лежала, и ее глаза резал яркий свет. Потом она почувствовала какой-то поток, даже спазм, поднимающийся от живота к груди и выше… И тут же из ее рта потекли рвотные массы, нежно покрывающие ее лицо выше подбородка и по краям губ в цвета блевотины. Ее держали за руки, разговаривать она не могла, так как что-то во рту мешало сомкнуть зубы. Она закричала, испугавшись каких-то мечущихся голов и звуков над нею.

— Откачали? — спросила одна голова, повернувшись куда-то назад.

— Да. Жить будет, по-видимому, если опять не нажрется таблеток, — он продолжал еще о чем-то говорить, но Лена их не слушала.

Она откинула назад свою тяжелую голову. Тяжелую из-за тех мыслей, которые погружали ее в состояние, близкое к душевной агонии. На фоне этого белого яркого света проносилась вся боль жизни, которая выплескивалась из нее в виде рвоты и еще чего-то.

Она находилась в палате реанимации и, по всей видимости, не умерла, как хотела.

— Год Рождения?

— 1988. Ей сегодня восемнадцать.

— Ни фига себе… Чего это она так…

— Изнасилование. Психологический шок. В отчете так и напишем…

Потом голоса врачей за дверью палаты утихли, и Лена погрузилась в состояние прострации и забвенческого сна.

Мясной павильон, как всегда, пестрил красным цветом, блестящими лицами продавцов и цветными авоськами придирчивых покупателей. Тут и там раздавались голоса: «Свинина!.. Говядина!..Чистые вырезки!..»

Макар шел медленным шагом, подолгу осматривая каждую торговую точку, вглядываясь в лицо каждого продавца. Он подходил к прилавку, брал кроваво-красный кусок и, поднеся к лицу, глубоко вдыхал в себя его сырой запах, создающий впечатление смеси крови и металла. Потом он клал кусок обратно, скрываясь от недоумевающих глаз торговца в толпе таких же, как и он, покупателей. Хотя не совсем таких же… Эти люди просто ходили туда-сюда, выбирая какой попало кусок. Но Макар знал особый, сакральный толк во всем этом…