Когда она зашла в комнату, во взгляде ее застыл ужас. Вожатые, накачанные огромной дозой снотворного, все уснувшие или полусонные, лежали кто как, будто их умертвили смертоносным газом…

— Простите, Елена Андреевна, но кристалл требует новых душ… — Елена Андреевна не сразу узнала голос Татаринова. Она медленно повернулась и увидела смуглого мальчика, завернутого в белую простыню. За ним стоял спортсмен Давыдов Сергей, тоже в белой простыне и с топором в руках.

Вожатая вскрикнула, но после нескольких точных ударов ее кровь захлестнула коридор, застеленный старым линолеумом, с развешенными на стенках рисунками.

Ваня сидел над изуродованным трупом своей вожатой, держа перед ее лицом пирамиду, уже отдающую красным оттенком… Вскоре начали приходить другие дети. Они брали под руки спящих вожатых и выносили их на улицу, прямо на стадион, где каждый день мальчики играли в футбол…

Вожатые с дикой болью в голове начали открывать глаза. Они не могли понять, где находятся и что происходит вокруг…

Они лежали связанные, в виде круга, а по центру стоял огромный чан, украденный, скорее всего, из кухни возле столовой и наполненный за ночь водой и. Под чаном горел костер, и в нем уже почти кипела мутная вода, которую дети носили ведрами из пруда за лагерем. Чуть поодаль колонной выстроились воспитанники, завернутые в белые простыни. А прямо перед строем стоял Ваня Татаринов с кристаллом в руке, переливающимся разными цветами и завораживающим юные умы.

— Пора принести в жертву неугодных, давивших волю нашу и туманивших разум… — не своим, почти монотонным голосом громко произносил Татаринов.

— Оно требует крови! — воскликнул Татаринов и поднял одну руку вверх. Дети молча кивнули головами, и из простыней показались их руки, сжимавшие острые предметы: вилки, ножи, ножницы, остро заточенные спицы. Тела вожатых были исписаны черными маркерами — Татаринов отметил, куда лучше бить, чтобы кровь хлестала сильнее и наступала смерть…

Детские крики, которые раньше были слышны на этой площадке, сменились воплями ужаса взрослых людей. Простынки, в которые были закутаны дети, покрылись обильными красными пятнами…

— А теперь время сварить поваров! — произнес Татаринов и указал рукой на корпус столовой, в которой были привязаны к столам работники…

Часть детей с каменными лицами двинулась колонной к кирпичному одноэтажному зданию.

Витя подрабатывал почтальоном и был занят каждое утро в течение всей недели, кроме выходных.

Как обычно, он проснулся в половину седьмого, на скорую руку приготовил себе завтрак и стал одеваться.

Обув туфли и накинув куртку, он посмотрел в зеркало на сонное лицо, которому спустя несколько секунд земного времени кивнул в знак приветствия. Затем он открыл входную дверь и галопом понесся по грубым неотесанным ступенькам подъезда одной из панельных девятиэтажек, так удачно вписавшихся во внешний облик наших сумбурных городов.

Оказавшись на улице, он вдохнул носом сырой сентябрьский воздух и с приятным ароматом ранней осенней прохлады пошел на почту за большой пачкой газет.

На улицах, как это и полагалось для раннего утра, было совершенно пусто. Изредка проезжали машины такси, а во дворах иногда гуляли сонные жители со своими собаками. Однозначно, город спал.

Через несколько минут Витя оказался на автобусной остановке в виде разбитой желтой лавочки, над которой вместо крыши нависал ржавый кусок жести.

На лавочке в одиночестве сидела бабушка, поставив под ноги красное ведерко. Пенсионеры сейчас часто в такое время выезжали за грибами в лес. Она внимательно рассматривала Витю, когда он — с портфелем, в кепке и ветровке — изучал стенд с расписанием движения транспорта…

Вскоре подъехал один из нужных ему автобусов, и Витя вошел в его почти пустое пространство.

Сев на заднее сиденье, он уставился в запотевшее от ночной прохлады окно, в котором пролетали здания и тротуары, машины и дороги.

Через минут десять Витя вышел на остановке прямо возле здания почты и сладко потянулся руками и всем телом. Сделав несколько шагов, он оказался прямо у тяжелой белой двери, за которой и скрывалась нехитрая система городской почты.

Витя открыл дверь, пожелал доброго утра уборщице в сером халате и вошел в зал, где такие же, как и он, работники разбирали пачки газет и отправлялись в путешествие по утреннему городу.

— Здравствуйте, тетя Дуся! — сказал Витя своей седой заведующей, разбирающей на столе какие-то письма. В зале было только что убрано, поэтому оставался легкий запах пыли и мокрой бумаги.

— Здравствуй Витька! Твоя пачка лежит вон там, — тетя Дуся привстала и указала рукой на большую пачку писем и газет на самом краю длинного деревянного стола, пожелтевшего от старости и активной эксплуатации.

Витя кивнул головой и обеими руками взял толстую пачку бумаги, которая вскоре уже станет макулатурой и, в лучшем случае, будет использована в качестве подстилки для мусора или для распала костра на пикнике.

Кроме того, сверху лежал довольно больших размеров серый конверт с грубо тисненными буквами. Витя раньше никогда такого не встречал. На конверте было указано, что он является заказным с уведомлением, поэтому следовало вручить его адресату в руки.

Он вышел на улицу и продолжил свой поход по дворам с их исписанными стенами и поломанными детскими площадками.

Он заходил в каждый из подъездов и аккуратно засовывал газету в нужный почтовый ящик. Работа шла, как обычно, быстро, и он планировал к девяти часам уже освободиться и спокойно пойти на учебу с честно заработанными деньгами на карманные расходы, так необходимые студентам всего мира.

Через час пачка с газетами опустела, и Витя в руках держал одно лишь письмо в толстом и грубом сером конверте с криво налепленными марками, изображающими портреты советских космонавтов.

«Георгию Васильевичу Орлову», — указывала надпись рядом со словом «кому». Снизу находился адрес.

— Дзержинского восемь, квартира два… — прочитал про себя Витя. — Ну ладно! — добавил он вслух и вышел из очередного подъезда искать нужное здание, а затем и получателя заказного письма.

Для удобства он закинул письмо на дно своего портфеля. Почесав нос и поправив круглые очки, студент двинулся в путь по паучьей сетке своего города.

Шагая по мостовым и тротуарам, он наконец-то вышел на улицу Дзержинского, пестрящую старыми кирпичными зданиями и обветшалыми частными деревянными домами.

По улице часто пробегали что-то вечно выискивающие бездомные животные…

— Извините, а вы не подскажите, где Дзержинского 8? — спросил Витя у случайного прохожего — крепкого дедка, на вид лет шестидесяти, не более.

Дед, перед тем как ответить, взял в зубы папиросу.

— Иди дальше, сынок: пропустишь два поворота, на третьем завернешь налево. Через два дома будет нужный, — дед прикурил, и затянулся ароматной папиросой, и, махнув рукой, добавил: — Плохое место там, сынок. Долго не сиди! — он развернулся и хотел было уже идти, как Витя его окликнул:

— Да мне бы только письмо отдать… — из любопытства Вите интересно было узнать, что там такого страшного в этом здании.

— Людей там забили много: НКВД было в этом здании. А сейчас там вроде и не живет уже никого…

— Понятно, — буркнул Витя и пошел дальше. Он не особо доверял суевериям и всяким фантастическим россказням, но в этот раз почувствовал себя слегка подавлено. Но потом решил, что всего лишь отдаст это письмо и забудет обо всем, тем более через несколько часов в институте начнутся занятия.

Дом на самом деле выглядел мрачным и напоминал площадку для съемок фильма в жанре хоррора. Стены были из крупного кирпича, с массивными окнами, закованными в черные гнилые рамы с мутными, почти матовыми стеклами. Этот дом показался Вите неким далеким отголоском советской империи образца тридцатых годов. Конструкция в стиле сталинского ампира хранила в себе весь пафос и мощь павшего государства и внушала страх, подобный страху перед дьяволом или, просто напросто, дорогой в ад.