Кстати, о высокомерии. Лиоско, еще один желающий забраться на самый высокий – вроде как – пост. Он так усердно делал вид, что одобряет действия и намерения Квентина Дейкстра и с уважением относится к нему самому, что Берт не мог не хмыкать: не слишком ли усердно он делает вид? Присматривался, пытался определить, не циничность ли берет верх, но этот Лиоско, кажется, учился непроницаемости у каменных исполинов с острова Пасхи, не иначе. Что интересно, поведение на каких-нибудь дебатах или во время публичных выступлений у этих соперников было радикально противоположным. Там, где Дейкстра подавался вперед, плотно сжимал губы, решительно сдвигал к переносице брови, тяжело опускал руки на кафедру перед собой, Жан-Эдуард Лиоску предпочитал легко опускать на нее кончики пальцев, отклоняться назад, смотреть из-под тяжелых век, чуть откинув назад голову. Там, где Дейкстра изображал решительность и – на вкус Берта – чрезмерную напыщенность, разбрасывался слишком простыми фразами, состоявшими из слишком известных слов, Лиоско был витиеват, неточен, предпочитал не определять свои цели, а посмеиваться над чужими. И – он был привлекателен. Щеголеват и, подозревал Берт, не против был воспользоваться своим обаянием. А еще он любил яркие цвета, хотя, очевидно, в угоду консультантам по связям с общественностью, имиджмейкерам и прочим шельмецам сдерживал свои пристрастия. Он напоминал Коринта – тот тоже мог облачиться в невероятных расцветок рубашку в свободное от работы время, любил сандалии ярких цветов, украшенные бусинами, пуговицами, сплетенные из разноцветных шнурков, которые на ком угодно другом казались бы вульгарными, на нем же –уместными; и был официальный, работающий Коринт – застегнутый на все пуговицы, игривый лишь в той мере, которая поспособствовала бы достижению целей. И этот Лиоско, носивший темные деловые костюмы, но позволявший себе яркий штрих вроде цветного платка, выглядывавшего из нагрудного кармана, туфли остромодной формы, какие-то детали. Охотно дававший интервью «без галстука», беседовавший обо всем – и ни о чем. Берту было непонятно, что именно он из себя представляет, но вполне очевидно, отчего его так любят СМИ, представлявшие себя либеральными – болтлив, охоч до длинных слов и фраз, притворяется способным принять все и вся, кроме преступления. И да, представляет себя женским угодником: большинство интервью «без галстука» брали у него как раз женщины, и это деловой атмосфере не способствовало, не по их, причем, вине.

Берт спросил у Иво как бы между прочим:

– Кстати, этот Лиоско. Он вроде был в Париже на днях? Что делает? Хлыщ, правда?

Иво пристально посмотрел на Берта, словно прицениваясь, как именно вести себя дальше. После тяжелой паузы он сказал:

– Скользкий тип. А откуда ты про его поездку узнал?

Берт пожал плечами.

– Я знаю людей, которые знают людей, которые… ну ты сам понимаешь. Здесь невозможно сохранить секреты, даже если ты за них хорошо заплатишь.

Иво хмыкнул, но уже добрее. Даже попытался улыбнуться.

– И кто тебе такое рассказал?

Берт прищурился: мол, первое правило шпиона – не делиться источником информации, не подпускать к своему кроту.

– Или в Йоханнесбурге так любят сплетничать и о том, куда в свободное от политики время отправляются второстепенные кандидаты? – предположил Иво.

– Ну, не второстепенные, Иво, – надулся Берт. – А один из двух самых возможных победителей. И это когда второй только вернулся оттуда. И вообще Европа, конечно, на веки вечные любимая туристическая цель, но чтобы этот Лиоско праздно интересовался Собором Парижской Богоматери, когда Дейкстра тут себе пункты зарабатывает? Да брось. Ты как будто забыл, что я работал там же, где и ты, и кое-что могу знать, предполагать и допускать.

– Извини, извини! – Иво вскинул руки, рассмеялся. Его смех показался Берту натянутым. Но, поколебавшись, он продолжил: – Естественно, они хотят заручиться поддержкой мировых экономик. Вот и… путешествуют.

– Экономик? – уточнил Берт.

– Если ты можешь разделить экономику и политику, буду рад. Дейкстра пытается утвердить в администрациях по всей Африке своих людей и вытеснить мегакорпы, чтобы обеспечить стерильные условия нацкорпам. Это экономика или политика? Лиоско очень любит, когда его приглашают на разные конгрессы разные мегакорпы, но при этом и с нашей Лигой ссориться не хочет. Это политика или экономика? То-то же.

– Вот как, – поджал губы Берт, задумчиво глядя перед собой. – Лиоско братается с мегакорпами? И кого из них он предпочитает? Или я должен ставить вопрос, кто из них предпочитает его?

Иво молчал и, прищурившись, глядел на него.

– Да я просто вслух рассуждаю! – невинно улыбнувшись, воскликнул Берт. – Мне-то, сам понимаешь, что пнем по сове, что совой по пню. Я так и буду заниматься своими делами и дальше. Но интересно.

– По старой дружбе, Берт, – тише произнес Иво. – Сам Лиоско, наверное, еще толком не определился. Но я думаю, что все покупатели уже неплохо решили насчет цены, которую они готовы за него заплатить.

Берт хмыкнул. Как будто он предполагал нечто иное.

========== Часть 15 ==========

Одним из самых осведомленных людей, да еще приближенным к макушке мегакорпа, был Коринт Ильмондерра. Это Берт помнил всегда, но именно этот источник информации предпочитал не использовать. Как всегда: внезапно просыпающиеся рядом с Коринтом эмоции, непредсказуемые и часто неуместные. Берт запросто мог использовать если не прямые сведения, сообщенные ему тем же Сибе Винком, так хотя бы направление, в котором не мешало бы покопать. Но все, что рассказывал ему Коринт, оставалось с Бертом. Коринт же словно чувствовал это – делился, рассказывал, ругался и проклинал; иногда Берту казалось, что он устраивает этот спектакль не без умысла, а чтобы Берт как раз поставил сведения дальше, и, возможно, Коринт даже знал его адресата или хотя бы пост и инстанцию. Впрочем, это были мимолетные мысли, и Берт продолжал слушать Коринта, изливавшего ему свою душу, и любоваться им.

Иногда это были неопределенные фразы о незнакомых людях. Иногда Коринт бывал зол настолько, что клял саму Тессу Вёйдерс, которую в остальные, более приятные времена, уважал всемерно. Он скрывал это за гипертрофированной почтительностью, но Берт, поневоле изучивший его, только усмехался: другие бы приняли это за сарказм, но это могло быть как раз почтительностью, а за преувеличением Коринт мог прятать свое недоумение, неловкость, растерянность – не пристало ему быть излишне почтительным, а хотелось. Но и она доводила его порой до такого состояния, что он был близок к падучей. Рассказывая Берту, Коринт трясся от злобы – она требовала встречи с Дейкстра, при этом интриговала с министрами, пыталась ввести пару-тройку людей в кабинет нынешнего генсекретаря или перекупить их благоволение, встречалась и непосредственно с Жаном-Эдуардом Лиоско, причем Коринт присутствовал при этом. Берт мельком думал: да не то что Иво Ленартс обмочится кипятком, едва заслышав об этом, его начальство потребует личного и подробного отчета об этой встрече. И поэтому Берт молчал.

Он не то чтобы смирился со своим душным, нездоровым чувством, да еще искусно распаляемым Коринтом. Он не научился и никогда не научится получать от него удовольствие. Воспоминания о спокойных временах с Альбой, к примеру, вызывали у него тихую грусть и ностальгию – а ведь неплохо было. С Коринтом же было опасно, нервно, непредсказуемо – красиво, интересно, нескучно. В зависимости от настроения, иными словами, от иных обстоятельств, которые могли сочетаться с беспокойством, которое привносил в жизнь Берта Коринт, а могли и диссонировать – отчаянно, утомительно. А спроси кто Берта, хотел бы он избавиться от этого бремени, и едва ли бы он ответил согласием, потому что за те редкие минуты, в которые он видел не только всемогущего, служащего всемогущему, язвительного и утонченного Коринта, но и иного, злого, негодующего, раздраженного, обращающегося к нему, Берту, за поддержкой, стоило терпеть все несуразности, уколы и раны, которые Коринт наносил, не задумываясь.