Саске подвинулся ближе, нахмуривая брови и качая головой.

— Вовсе нет, я же…

— О чем ты беспокоишься?

Итачи настойчиво смотрел в лицо Саске, отрешенным взглядом и стеклянными глазами пронизывал его насквозь.

Саске упорно молчал. А потом он бессильно закрыл глаза и застыл. Он больше не мог думать, у него не было сил говорить.

Итачи видел, как мечутся зрачки брата под его полупрозрачными веками и пододвинулся чуть ближе, не обращая внимания на то, что бок уколол мелкий камень.

— Ты волнуешься о приговоре?

Молчание в ответ.

— Чего ты боишься?

— Глупой смерти.

Саске внезапно открыл потускневшие глаза и приблизился к лицу брата, замирая от его губ буквально в сантиметре. Он смотрел в блестящие напротив зрачки диким, почти животным взглядом.

— Никогда не думал об этом, ни на одной из миссий, а теперь даже не страшно, а просто неприятно думать, что погибну так бесславно и бесполезно, не как шиноби. Вот, чего я боюсь.

— Точно в этом причина? Только в этом? Признавайся.

— Да, теперь-то лишь в этом. Если бы ты спросил меня пятилетним ребенком, то я бы ответил, что темноты, которая там будет. Тогда я боялся ее.

Итачи усмехнулся. Криво и грустно, щипая брата за кончик его носа.

— Ты боишься темноты и сейчас? Ты еще такой маленький брат, ребенок, во что я ввязал ребенка.

— Я боялся в детстве не темноты, а того, что никого не будет в этой темноте. Не хотел быть один в темноте, я боялся потеряться со всеми вами, брат. Понимаешь? Как об этом глупо теперь вспоминать, в детстве все кажется более внушительным, — Саске спокойно, слишком спокойно, пугающе спокойно перебирал пальцами пряди волос Итачи, игнорируя его заинтересованный и в то же время тяжелый взгляд. — Хотя, если подумать, целую вечность и без тебя, без всех.

— Когда-нибудь это должно случиться, — возразил Итачи. — Рано или поздно мы бы потерялись в этой темноте, как теряются все.

— Но не тогда же, когда я еще едва начал жить.

— А что же ты делал до этого?

— То же, что и ты.

Саске порывисто, почти в приступе неожиданного яростного безумства обнял Итачи, пальцами зарываясь в его волосы на затылке, вдыхая носом запах его теплой шеи, закрывая, даже болезненно зажмуривая глаза.

— Я ни о чем ни секунды не жалею. Расскажи, что произошло между кланом и деревней? Ты обещал.

Десятисекундная пауза.

— Это уже не важно. В следующий раз, Саске.

Итачи почти силой сжали в тисках, но он не сопротивлялся. Его собственные руки оказались зажаты у его худой груди, но Итачи не смел шевельнуться: брат уже осторожно дышал в его шею, забывшись во сне.

Итачи не оставалось ничего, кроме того, как осторожно повернуться и продолжить лежать, так и не сомкнув за всю ночь глаза. Он ни в коем случае не чувствовал страха, верно, это было смирение шиноби, однако тяжелая беспокойная мысль лишала спокойствия и не давала возможности свободно вздохнуть: что будет, если Саске одного оставят в живых?

Как ни странно, мысль о возможной казни и смерти младшего брата не волновала Итачи. Хотя он давно жил с этими мыслями, но почему-то не мог увидеть как неизбежную реальность, с неведением ребенка отмахиваясь от них как от глупой шутки.

Ведь Саске не может умереть.

***

Сквозь сон, шаткий и беспокойный, можно было почувствовать, как от холода, идущего от земли, онемели грязные ноги, перепачканные в пыли, сбитые и исколотые камнями улиц. Саске как слепой, не открывая глаз, бездумно и совершенно на уровне инстинкта подался к источнику тепла, уютно пытаясь согреться.

Он не помнил, крепко и долго спал он или же просто шатко дремал, но громкий стук, скорее всего, сильной мужской ногой в дверь окончательно разбудил его. Все еще не разлепляя глаз, Саске ощущал, как тепло рядом отодвинулось, и зашуршала одежда брата.

«Вот и все. Начало конца».

— За вами скоро придут, — гремел глухой голос по другую сторону двери.

— Хорошо.

Саске не стал думать о том, кто стучался, не стал думать о старейшинах, это все останется на потом, он только как можно сильнее зажмурился, ожидая, когда его коснется рука старшего брата.

— Вставай.

Рука брата коснулась волос.

Терпеть спокойный, но почему-то непозволительно пронзительный нежный голос, терпеть то, как его руки, пусть это раньше и не нравилось, трогают голову, Саске не мог. Он перехватил руку Итачи и встал с земли, садясь на пятки и открывая глаза, пытающиеся пробиться взглядом сквозь темноту.

— Вставай, — между тем повторил Итачи. Он был бледен, под глазами легли тяжелые синие круги, кожа казалась чересчур прозрачной, как будто кукольной. У него был болезненный и отяжелевший вид, он выглядел страшно, отталкивающе, но в Саске это не вызвало отвращения. Он, продолжая держать его руку в своей, с теплым спокойствием смотрел в родное лицо, вглядывался в него, и оно казалось все лучше и лучше, пока Итачи не встал с места, вытаскивая свою ладонь из крепкого захвата:

— Нас давно ждут.

— Почему же ты меня не будил?

Итачи, оставив вопрос без ответа, как всегда любил это делать, как будто непонимающе посмотрел на Саске. Смотрел удивительно добродушно, пусть и теми же безжизненными стеклянными глазами.

— Да, ты этого никогда не делал раньше, — Саске встал, еще нетвердым ото сна шагом подходя к двери и стуча в нее ногой.

Итачи улыбался одними уголками губ, незаметно, осторожно. Он и не успел уследить за тем моментом, когда Саске научился читать его мысли и понимать их. Может, он действительно начал так же думать?

На самом деле Итачи было не до улыбок. Когда дверь открылась и на фоне внезапно яркого света темным пятном выделилась фигура брата, облаченная в длинную, как похоронную одежду, свисающую с плеч подобно широкой тряпке с узкой вешалки, случайно пронеслась странная мысль. Странная, но почему-то казалось, что верная, а поэтому и пугающая своей простотой.

Безумная мысль отречься от брата. Почему она не пришла раньше?

Итачи почти с ненавистью смотрел на Саске, смотрел на то, что он погубил, и постепенно начинал ненавидеть себя за это.

«Я мог сказать что угодно, но не сказал, я убил нас».

— Брат, — Саске, которому уже связали руки, ожидал Итачи, напряженно смотря в темноту камеры.

Итачи все еще не шевелился.

Когда-то он пообещал, что брат сам будет решать свою судьбу. Когда-то он сам себе говорил, даже почти силой уговаривал, что Саске выбрал это сам, поэтому нет места колебаниям и самоволию в его судьбе и жизни, которые он выбрал.

Итачи мягко шагнул вперед.

«Как знаешь, маленький брат».

***

В дряблых руках Шимуры был разверну свиток из дорогой и тонкой рисовой бумаги, сделанной по заказу у именитых крестьян, веками выпускающих свою продукцию. Складки одежды старейшины величественно падали на пол, неподвижно замирая. Главы кланов, сидевшие в строгий ряд, явно любопытствовали по поводу приговора; Хокаге молча, с мрачным видом курил трубку.

Наконец, Шимура опустил глаза к свитку:

— Учиха Итачи и Учиха Саске были обвинены в кровосмешении и в отношениях с дьяволом. В ходе процесса последнее обвинение было снято, хотя не все в деревне поддержали наше решение, но свидетельств на тайную связь с дьяволом мы не нашли. Приговор подписан нами, старейшинами и Третьим Хокаге, поэтому он признается законным для всей Конохи и страны Огня, а также для остальных стран.

По показаниям обвиненных и свидетелей мы вынесли свое решение. Учиха Итачи, как старший родственник Саске, был признан виновным в кровосмешении, которое совершил с родным младшим его на пять лет братом. Как инициатор, вы приговорены к закрытой смертной казни через обезглавливание завтра утром.

Учиха Саске, признанный виновным в кровосмешении со старшим его на пять лет братом, как последователь инициатора приговорен к пожизненному изгнанию из Конохи. Также старейшины вынесли решение поставить на нем клеймо, как знак того преступления, что он совершил. Все должны помнить: даже если ты спасся, преступление должно быть искуплено, особенно, если оно против деревни. На этом все.