Он чувствовал на себе взгляд Итачи, и ему это нравилось.

Все будет не так, как раньше. Возможно, хуже, в чем-то лучше. Саске не жалел о пути, через который прошел с поднятой головой, сойти с которого помог брат; старался не сожалеть о том, что сделал со Скрытым Листом, возможно, это даже пойдет на пользу деревне, Наруто сможет сделать тот мир чище; неуют ему приносила лишь мысль о бессмысленной смерти Сая.

Однако тот и так многое сделал в никчемной жизни члена Корня АНБУ. Глубоко в душе Саске был ему благодарен. Как и навсегда для него пропавшему в прошлом Неджи.

Саске фыркнул, поворачиваясь лицом к Итачи, хотел ему что-то сказать, что-то пустяковое, но тут же старший брат указал рукой вперед, заставляя своего обратить внимание на горизонт: так и есть, впереди все же ехала телега, и ехала она в сторону Страны Земли.

— Хочешь догнать и попросить, чтобы нас подвезли? — Саске снова перевел свой взгляд на старшего брата. Тот кивнул.

— Да, иначе наш путь растянется на пару дней, а ночевать в поле сейчас очень холодно и небезопасно.

— Ладно, — Саске пожал плечами, — а деньги? Придется платить.

Итачи смотрел так, как смотрят взрослые на ребенка, пытаясь его надуть.

Для него Саске, чтобы он сам ни говорил и в каких ошибках бы ни признавался, всегда будет тем самым ребенком, которого он впервые увидел в плетеной корзине в своем доме. Маленьким, теплым, пахнущим молоком матери, хрупким и беззащитным, тем, кого надо защитить и беречь. Во что бы то ни стало. Пусть эта ошибка будет вечной, и так недолго осталось жить.

Что ж, пожалуй, надо научиться предоставлять ему большую самостоятельность и давать право на решение всех серьезных проблем.

Одним словом — доверять и прислушиваться.

— Это не твое дело, Саске.

Но хотя бы начиная с завтрашнего дня.

Саске фыркнул, недовольно пожимая плечами.

— Мне все равно. Но если ты собрался подъехать до Страны Земли, то мы так никогда не догоним телегу. Что делать? Побежим?

Итачи в какой-то момент поджал бледные губы, опуская свой взгляд вниз, а Саске поежился: действительно, сердце брата могло не выдержать напряжения. Конечно, вряд ли это бы случилось, но все же Саске слишком опасался за дорогую ему жизнь. Поэтому, заботливо и невероятно нежно смотря на старшего брата, он хотел дотронуться до его плеча и ободрить, как Итачи сорвался с места, мельком кидая холодный взгляд, каким смотрят только на соперников, на своего младшего брата, и побежал по дороге вперед, заводя выпрямленные руки назад и пускаясь догонять телегу.

— Не отставай, иначе уеду без тебя!

Показалось, или в голосе проскользнула насмешка?

Саске, не ожидавший такого поворота, как вкопанный застыл, с изумлением во взгляде провожая быстро удаляющегося брата, что-то крикнувшего вознице.

Как так?

«Не позволю ему бегать быстрее, чем я!»

Смело и самоуверенно ухмыльнувшись, Саске, хмыкнув, так же побежал вперед, за Итачи, догоняя и его, и телегу.

Крестьянин, отзываясь на голоса братьев, остановил своих волов, ожидая, когда шиноби догонят его.

Небо рассеивалось и становилось ясным, поднимался промозглый северный ветер.

Телега отъезжала все дальше и дальше, щедро подвозя с собой еще двух разгоряченных от бега путников, беглых шиноби и преступников класса S, теперь и членов организации Акацки.

А за ними по пятам бежала зима, неся с собой связку дождевых облаков.

***

1- сугэгаса — обыкновенная коническая шляпа из тростника, соломы или бумаги.

========== Эпилог. ==========

En ma fin estmon commencement.

В моем конце мое начало.

Мария Стюарт.

***

Город был шумным и чрезвычайно большим, пыльным, в удушающей жаре июня, казалось, невыносимо было ходить по грязным дорогам, обходить кричащих и бегающих детей бедняков, поправлять широкополую соломенную шляпу со спускающимися с нее лентами запыленной и засаленной ткани; громоздкий черный плащ с алыми облаками на нем просто был создан для того, чтобы умереть в его драпировке от жары.

Веселил только маленький бубенчик, звенящий на шляпе.

Саске морщился, расстегивая первые две петли на воротнике и сжимая в руках снятую шляпу: теперь пекло голову. Он шел уже долго, миссия его была выполнена, рана от ножа одной из девчонок была перевязана и зашита.

Чертов кунай.

Все, что Саске сейчас хотелось, — это снять небольшую комнату в самом дешевом постоялом дворе, где он бы смог переждать утомительную дневную жару и поспать, а ночью, в прохладе, продолжить путь. Впрочем, гостиниц на горизонте пока не было, а есть хотелось не меньше, чем хорошего отдыха. Поэтому от предложения Кисаме отобедать в одной из таверен Саске не стал отказываться.

Итачи не было пять лет. Новым напарником двадцатисемилетнего Учихи Саске стал Хошигаке Кисаме.

Итачи прожил после вступления в Акацки пять лет, умерев в возрасте двадцати семи. Его сердце не выдержало и отказало, в последние годы приступы мучили его все чаще и чаще, были все болезненнее, настолько, что в глазах темнело, и в последние двенадцать месяцев своей жизни Итачи терял сознание после приступов; однако это не мешало ни выполнять задания организации, ни жить более менее нормальной жизнью. После последнего в жизни боя Итачи прожил неделю: он мучился от болей и умер в одной из гостиниц на руках своего брата, который был рядом, пытаясь облегчить страдания старшего брата всевозможными лекарствами и холодными компрессами, хотя Саске понимал, что это конец, давно понимал, что он близок.

У него была мысль убить брата, чтобы тот не мучился, но все разрешилось скорее, чем можно было ожидать.

Итачи долго и сильно кашлял, схватившись за грудь и отплевываясь кровью как никогда в большом количестве; иногда терял сознание, бредил, слабел. Потом пришли конвульсии, жар, но Итачи до последней минуты не жаловался: он умер со слабой улыбкой, и она пропала лишь тогда, когда его тело навсегда застыло, обмякнув.

Саске тогда еще не понял, что перед ним лежит просто тело, похолодевшее и неестественно обмякшее, побледневшее. Не понял, что после того, как он осторожно позвал: «Брат?», ему больше никто не ответит, не пошевелится на зов, не качнет головой, не улыбнется.

Никогда больше.

Какое-то время Саске лежал рядом, прижавшись ухом к груди Итачи, чтобы понять: все ли кончено? Но даже когда понял, что все кончилось, не отошел, не перестал сильными руками держаться за твердеющие плечи. Не смог, не был в силах. Глаза Итачи были мутными, спокойными, даже в чем-то умиротворенными — он всегда был таким, даже после смерти у него остался тот же вымученный жизнью взгляд. Потом Саске встал, и началась новая жизнь.

Итачи сказал, что вернется, и Саске верил в это. Он не пролил ни единой слезы ни когда брат и одновременно его вечный напарник умирал, ни когда обмывал его тело, ни когда его сжигали на костре.

Саске взял немного его праха с собой, в чем-то это его успокоило.

Братья в клане Учиха никогда не могут быть вместе. В итоге, один из них умирает прямо от руки или по косвенной вине другого.

Оставался последний Учиха. После смерти Саске никто на свете больше не вспомнит, что был такой клан с печальной судьбой, никто не вспомнит об Итачи и его брате, как будто их и не было. Как будто ничего из их жизни не было.

Пройдет время, и от Саске также останется лишь пепел, как от его клана, родителей, брата. Истории Учиха больше не будет на свете. Как будто и не было.

Время, это нечестно, позволять забыть обо всем. Нечестно было давать нам с братом так мало часов. Нечестно превращать после смерти наши жизни и мысли в ничто.

С Кисаме Саске ходил на миссии пять лет и был этим удовлетворен. Работа в Акацки была сложной и во многом смертельно опасной, преступной, не раз приходилось сталкиваться с отрядами из Великих Стран и из Конохи, но это занятие приходилось как раз по Саске, оно было интересным, пропитанным настоящей жизнью пусть и беглого, но шиноби. Когда Итачи умер, его объединили с Хошигаке Кисаме, так как напарник того погиб незадолго до смерти Итачи, и двух осиротелых членов Акацки поставили вместе. Саске устраивала такая постановка: Кисаме был хладнокровен, чрезвычайно силен, надежен и не был навязчив; он был опытным и зрелым мужчиной, старше Итачи, оказался сносным собеседником, к тому же он был в Акацки еще до того, как братья Учиха вступили в организацию.