Итачи знал, что виноват во всем сам, но говорить что-либо Саске он не хотел, несмотря на свое обещание, почему — не знал. Он понимал, что от него ждет Саске, каких действий и поступков, понимал, что нужно брату, но что его останавливало — он никак не мог этого понять.
Тем не менее, поддаваясь внутреннему порыву, Итачи — ему нестерпимо жалко было видеть Саске таким потерянным и печально-задумчивым — привстал и мягко коснулся своего брата, садясь на пятки и пристраивая свою голову ему на плечо.
Он любил его. Всегда.
Саске вздрогнул, но все же после минутного молчания прислонился виском к голове старшего брата, а тот, теперь видя в профиль чужое лицо, безмолвно и с вниманием смотрел в его глаза, холодные как никогда.
Итачи всегда любил эти глаза, их самоуверенность, твердость, упрямство и силу, он всегда любил самонадеянность своего брата, всю жизнь — Саске всегда был особенным.
Он о чем-то задумался, не говоря ничего и не спрашивая ни о чем, что было для Итачи еще более удивительным, но он также не стал ничего говорить. Он никогда не жалел, что совершил когда-то преступление, вступив в непозволительную связь с родным братом, но нынешнее состояние Саске не давало ему покоя, почему-то побуждая сомневаться в правильности своих поступков и еще раз прокручивать все свои мотивы в голове, находя их на этот раз слишком эгоистичными.
Итачи много раз расстраивал брата и делал ему больно: специально, чтобы оттолкнуть, не нарочно, пытаясь его защитить от себя же, и себя от него, но он никогда не задумывался над этим, ведь знал: Саске, маленький брат, прощает и понимает. Но только сейчас Итачи начал понимать, что есть вещи, которые не забываются, не понимаются и не прощаются, и почему-то этой вещью он считал свою ложь или даже эгоистичную сухость.
Он позволил себе сомневаться в силе Саске, в его способности самому себя защитить, снова думая о нем, как о малом ребенке, которого он знал когда-то. Это был его роковой промах, это стоило признать.
Для Итачи это означало лишь одно.
Он был плохим старшим братом.
Задумчивое состояние Саске почему-то тревожило Итачи, даже пугало, поэтому он тихо, но твердо спросил, заглядывая в лицо того:
— Почему ты не спишь? Еще очень рано. Ты замерз, — ладони уловили бег колючих мурашек по коже Саске.
Тот коротко пожал плечами.
— Я думал о том, что мне теперь делать.
— Что тебя тревожит? Скажи.
— Это ты, Итачи, скажи мне, — Саске повернулся, мягко, но настойчиво скидывая с себя руки брата и смотря в упор ему в глаза немигающим взглядом, — когда ты перестал быть мне братом? Ты больше не принимаешь меня, а я не знаю, что теперь делать.
Он отвернулся в сторону, по-прежнему устремляя свой мрачный взгляд в окно.
Итачи молчал, не находя ответа.
— Меня, — продолжил Саске отрешенным тоном, словно беседовал сам с собой, — все тревожит. Я сделал все, что хотел и считал нужным, я был счастлив, я и сейчас ни о чем не сожалею, но почему-то я не чувствую того, что должен. Не чувствую покоя. Ты — снова чужой и незнакомый мне Итачи, которого я не знаю, да я и себя теперь не знаю. Кто я теперь, что я теперь? Неудачник, который как безумец сорвался? Мститель? Достойное оправдание для меня, не так ли? Я хотел найти эти ответы у тебя, у того, кто знал меня как себя, но ты отвернулся, ты снова предал меня, ты всегда предаешь меня, а я всегда ненавидел тебя за это. Я всегда буду глубоко в душе ненавидеть тебя. Я никогда не забуду всего, что случилось, — вот, что страшно. Я не могу смотреть в твои глаза, я знаю, что они не твои, и смотреть в них — смотреть на Шисуи, на предателя, которого я ненавижу, но не на тебя. Я не могу забыть все, что ты сделал со мной, не могу забыть о той ненависти, что испытал к тебе и в которую поверил. Мы слишком сильно отдалились, ты прав, слишком все сложно, ты так не думаешь? Моя месть не дала мне покоя, я освободился, но и места не нашел, даже рядом с тобой. Какаши был прав. Все не то, все не так. Я хотел, чтобы все было как раньше, но все будет только хуже изо дня в день. Даже ты отвернулся от меня, давно отвернулся. В тебе нет того, что было раньше. Иногда мне кажется, было бы легче, если бы я оставил все, как есть. Без ненависти я внезапно остался пуст, а она меня грела и давала мне сил жить для какой-то цели. Я пришел к тебе, чтобы набраться сил и обрести спокойствие, так почему я по-прежнему не могу уснуть? Ты ничего не знаешь обо мне, ничего. Ты все больше и больше становился для меня чужим, нас связывала только наша преданность друг другу, а на деле — что ты знаешь обо мне, что знал раньше? Что я знал, знаю о тебе, ты делаешь и говоришь вещи, которые я не понимаю, я не представляю иной раз, на что ты способен, что ты хочешь, Итачи? Что ты хочешь от меня? Я не понимаю тебя. Отец, наверное, так же думал. Так же не знал, что с тобой, как не знаю я. Ты предал меня, признай это, ради Скрытого Листа, который был тебе неблагодарен, ты предал меня. Ты заставляешь меня думать о том, что я зря все сделал, сожалеть о том… что я их всех убил. Потому что это был мой дом, мои друзья. Я это знал всегда. Но я сделал это. Сделал это ради тебя. Но все, чем я жил, ты обращаешь в ничто, ты отвергаешь все мои жертвы, потому что думаешь, что твои важнее. Ты думаешь, я не жертвовал своими чувствами к Конохе и не переступал в тот момент через себя ряди тебя? Ты думаешь, я решился на все это просто так, ты думаешь, я не колебался? Когда ненависть уходит, когда ты получаешь то, чего так сильно хотел, ты знаешь, что потом происходит? Ты не знаешь. А я знаю. Это страшнее, чем-то, что управляло мною раньше. Ты мог бы меня поддержать сейчас, но ты этого не сделал. Скажи мне, наконец, что тебе дороже: я или Коноха? Скажи мне. Или я сойду с ума.
Воцарилось недолго молчание, прерываемое грохотом дождя.
— Все? — Итачи вздохнул. — Хорошо, я расскажу тебе все, что ты хочешь услышать от меня. Не отрицаю, я сам виноват, что с детства оставлял свои обещания на потом, а это «потом» на целую вечность, заранее зная, что обманываю тебя, и следующего раза никогда не будет. Да, я пытался отвязаться от ненужного мне общества. Глупая привычка не договаривать и не говорить всегда преследовала меня. Но мне всегда нужен был ты, не знаю, почему, но так получилось. Я никогда не видел в своем желании слабости, наоборот, ты делал меня сильнее. Что вытекло из этого, ты и сам знаешь. Я знаю, что постоянно возводил между нами стены, я думал, что мои чувства навредят тебе, но потом смирился с этим, а перестать отгораживаться от тебя я так и не научился. Ты для меня всегда был ребенком, которого нужно защищать, даже ценой своей жизни. До сих пор остался для меня ребенком, поэтому я поступал неправильно, много раз лгал тебе в глаза. Мысль о том, что я не смогу защитить тебя, не давала мне покоя, хоть мне это и не нравилось. В итоге получилось то, что получилось, и этого не изменить.
Скрытый Лист — мое призвание с рождения, мой долг, родившийся раньше меня и наших родителей, как долг любого шиноби. Для меня этот долг всегда стоял наравне с долгом защитить тебя, я люблю и любил Коноху. Даже если она была неблагодарна, Саске, ведь… даже когда ты был несправедлив со мной, я же прощал тебя? Я прощал и Скрытый Лист, потому что люди, живущие там, ни в чем не виноваты, ни в одной из моих бед, потому что я сам виновник всего, и их благодарность для меня в их счастливой жизни. Клан — это другое, это отец и наши родственники, порядки, то, ради чего заставляли меня жить, то, из-за чего я потерял для себя наших маму и папу. Если бы Учиха оказались в моих руках с самого начала, все было бы по-иному. Я не способен любить то, что меня заставляют любить. Учиха сами себе подписали приговор, ты читал свиток, и ты обо всем знаешь. Я своими руками выстроил стену и сам не могу найти в ней окна, чтобы дотянуться до тебя. Доверься я тебе, я знаю, ты бы все сделал правильно. Прости, я думал, что ты еще мой маленький глупый братик.
Виноват во всем я, я это признаю. Я не совершенен, я не смог уберечь тебя. Я понадеялся на себя и отодвинул тебя на задний план, мне были безразличны твои чувства, они меня не трогали — мне была важнее твоя жизнь. Если бы можно было начать все с начала, я сразу бы тебе все рассказал при нашей встрече, но я боялся. Я хочу преодолеть расстояние между нами, я вижу в тебе то же желание, но ты так же видишь, что я еще больше отхожу, а знаешь, почему? — Итачи усмехнулся. — Я утонул в собственной лжи. Ложь самому себе, тебе, родителям, Скрытому Листу, клану, всему миру, Богам — всем. Я перестал отличать свои истинные желания от тех, что придумываю себе в качестве оправдания, это недостаток тех, кто стремится к совершенству. Совершенства нет, я понял это поздно, когда окончательно потерялся в своей лжи, и продолжал лгать тебе, когда надо было все сказать; я эгоистично наслаждался тем, что так нужен тебе, наслаждался этим и еще больше рвался тебя защитить — все ради себя самого. Я не могу быть сильным один.
